Золото и кровь (СИ) - Емельянов

высокие старые деревья, на которых вырезали свои имена. Воспоминания Тириона об этом месте были не столь лучезарны, но даже он хранил несколько хороших.

Сегодня вечером Серсея надела бордовое бархатное платье, тонкое золотое ожерелье и длинные золотые серьги. Она подобрала волосы и закрепила их за ушами, дав им свободно струиться по спине и открыв высокую тонкую шею. Тирион приветствовал её, подняв бокал и привстав с кресла. Она кивнула ему и опустилась в своё.

— Украшения, что были на мне в тот день, мы давно продали, — ответила она на его мысли. — Но эти я сберегла. Ожерелье матери и серьги, которые ещё давно подарил мне Джейме. Я успела их захватить.

— Я рад, что ты сберегла их, — ответил Тирион.

Серсея помолчала.

— Я должна поблагодарить тебя за то, как ты помог нам, — наконец сказала она.

Тирион махнул рукой.

— Джейме уже не раз поблагодарил за вас обоих. Меня все эти годы больше интересовало, как ты вообще дала ему мне написать.

Серсея улыбнулась и отпила из бокала, а потом весело ответила:

— Нам нужны были деньги.

Тирион понимающе хмыкнул.

— Но были времена — ты бы скорее умерла, чем взяла у меня денег.

— Ты недооцениваешь мой страх бедности. Тогда он был велик.

Тирион вспомнил письма, которые она писала под диктовку Джейме и которые поначалу так изумляли его.

— Ты сделала это ради него, — сказал он.

Серсея ответила не сразу, вертела бокал в руке, глядя ему в глаза, и ему почудилось прежнее выражение презрения на её лице.

— Отчасти, — наконец произнесла она. А потом на мгновение прикрыла глаза, дёрнула головой и признала: — Да.

— Я рад этому, — мягко сказал Тирион.

Серсея снова отпила из бокала. Сегодня она пила больше, чем накануне.

— Он рассказал мне, что ты не хотел моей смерти, — сказала она. — И что ты придумал план, как попытаться спасти меня.

Тирион промолчал. Значит, Джейме не сказал ей, что его смерти он не хотел больше, чем её. Что он пытался отговорить его и лишь поняв, что не сможет, сделал всё, чтобы спасти их обоих. Джейме выставил всё так, будто Тирион с самого начала хотел сделать именно это. Иногда ты бываешь умным, Джейме. И куда добрей нас обоих.

Серсее нелегко давались слова, но не потому, что ей было противно благодарить его. В её голосе не было презрения. Но всё же благодарность Тириону была для неё сродни признанию своих ошибок, а это было слишком тяжело. И Тирион не хотел играть с огнём, дразня её и вызывая к жизни прежнюю ярость.

— Я благодарна тебе за всё, — продолжала Серсея. — За то, как ты помог нам тогда, потом — после рождения Аурелии, и теперь, сделав возможным наше возвращение. Я знаю, что ты сделал всё это ради Джейме, а не ради меня…

Тирион поднял было руку, чтобы возразить, но она подняла ладонь в ответ, прося его помолчать, и он промолчал. В конце концов, во многом она была права.

— Я понимаю, Тирион. Мы с тобой никогда не были дружны. Но… — она помедлила, подбирая слова, и наконец продолжила, спокойно и уверенно, и что-то королевское снова появилось в ней: — Но мы нередко и понимали друг друга. Ты знаешь, ты видел, помимо всех тех вещей, за которые ты меня ненавидишь, ты видел и то, что когда я благодарна — я благодарна. Я помню и ценю помощь. А ты, — и она усмехнулась, отсалютовав ему бокалом, — ты, брат мой, как ни странно, оказался одним из двух человек во всём мире, кто помог мне в самый страшный час. И это изменило для меня очень многое. Я жалею, что мы не были друзьями. Вдвоём мы могли бы многого достичь.

Тирион медленно кивнул ей и отсалютовал бокалом в ответ. Кто знает, когда Серсея говорит правду, а когда лжёт. Но Тирион хотел верить ей. Он хотел верить женщине, которую ненавидел, которой сострадал, и которая, как бы ни пытался он об этом забыть, была его сестрой.

А потом она рассказала ему свою историю. И это была больше история Джейме, чем её.

Когда они выбрались из-под завала, Джейме был изранен ещё сильнее, чем когда только пришёл за ней — он прикрывал её от падающих камней. На полпути к лодке он начал спотыкаться, теряя силы. Тогда настала её очередь тащить его на себе, и она тащила, а потом гребла, не обращая внимания на боль в руках от непривычного напряжения. Они быстро нашли корабль, но по пути Джейме стало совсем худо. Она отнимала у других воду, чтобы промыть его раны и рвала своё платье, чтобы их перевязать. Пока он спал, она сидела рядом с ножом в руке, чтобы их не ограбили и не отняли то малое, что у них было с собой.

К концу путешествия ему стало лучше, и сойти на берег он смог уже сам. К тому времени она не думала ни о чём, кроме ребёнка и Джейме. Она была оглушена и делала то единственное, что умела ещё лучше, чем ненавидеть: выживала. Она готова была разорвать голыми руками и зубами любого, кто угрожал бы её ребёнку или её брату.

Наверное все, кто встречал её, читал это в её глазах, думал Тирион. Этим она восхищала его всегда. Готовностью бороться до смерти с тем, что угрожает ей, её детям или её любви. Это не довело её до добра, но посыл-то хороший, думал Тирион.

Как только Джейме достаточно окреп, она отдала всё в его руки. Он нашёл для них жильё, он приносил ей еду, заботился о том, чтобы ей было хорошо. Он был весел и нежен, и она любила его за это сильнее с каждой минутой. Он пытался смешить её, часами держал её в объятиях, он вёл себя так, будто они жили лучшую свою жизнь, как если бы ещё подростками сбежали вдвоём и укрылись ото всех. И она слушала его, и верила всему, что он говорил, и ей нужно было только одно: чтобы он никогда больше не уходил.

Выныривая из собственной апатии, она видела, как ему тяжело. Впервые в жизни он был никем и ничего не мог сделать. Он учился считать деньги, чего никогда не умел, беречь их. Если была возможность — он находил хоть какую-то работу, где в итоге неизменно оказывался не нужен, потому что кому нужен калека. Но он продолжал смешить её и часами держать в своих руках, и любил её