В катакомбах Одессы - Юрий Корольков

Пропуская менее существенные места, Бадаев читал приказ:

— «Все жители этой территории отвечают своей жизнью и жизнью своих семей за всякий ущерб, нанесенный вредителями военному имуществу и материалам, принадлежащим румынским и союзным войскам…»

«Будут казнены все жители тех мест, где повреждены или похищены провода телеграфа, телефона и освещения…»

«Каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов от момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок.

Караются смертной казнью жители тех домов, где по истечении указанного срока будут обнаружены входы и выходы катакомб, о которых не было сообщено властям.

Несовершеннолетние нарушители сего приказа караются наравне со взрослыми.

Приказ ввести в силу с 8 часов утра 5 ноября 1941 года.

Так. Военный прокурор лейтенант-полковник Солтан, — повторил Бадаев, — подполковник, значит, по-нашему… «Он пугает, а мне не страшно», — так, кажется, Лев Толстой про Леонида Андреева говорил? Не страшно!.. Это они сами со страху такие приказы пишут… Скажи-ка, Тамара, а от самого Бойко ничего не было?

— Нет, Павел Владимирович, не застала его… А вот Яша Гордиенко, ну, просто прелесть! Иду на связь, робею даже, а он вот такой. — Тамара подняла руку на уровень своего плеча. — Шустрый, глаза горят — огонь парень.

Связная рассказала все, что Гордиенко просил передать Бадаеву. Владимир Александрович сосредоточенно слушал, все так же подперев подбородок ладонью, и механически повторял: «Так… так… так…»

— Все это очень важно… Пожалуй, еще успеем на вечернюю связь. — Бадаев, взглянув на часы, заторопился, позвал радистов: — Глушков, Неизвестный — на связь! Выход через двадцать минут… Предупредите дежурного, пусть выделит охрану.

Для связи с Центром каждый раз требовалось подниматься на поверхность. Сквозь мощную толщу земли радиоволны не выходили в эфир, Москва не слышала катакомбистов, вот и приходилось совершать рискованные рейды в открытую степь.

Распределив между собой громоздкую ношу — радиостанцию, батареи для питания передатчика, брезентовую палатку, группа катакомбистов приготовилась к выходу на связь с Москвой. К Бадаеву подошла Тамара Межгурская, тоже одетая по-походному — в ватных штанах, в телогрейке, солдатской шапке-треухе. На ногах кирзовые сапоги. Ростом она была значительно ниже Шестаковой, потому и прозвали ее в отряде Тамарой Маленькой.

— А мне можно с вами, Павел Владимирович? — спросила она. — Немного подышать воздухом…

Женщины из отряда иногда ходили с группой обеспечения на связь с Центром. Они выпрашивали у Бадаева разрешение хоть часок провести в ночной степи, поглядеть на звезды, полной грудью вдохнуть свежий воздух. Каждой хотелось хоть ненадолго избавиться от разъедающей сырости катакомб, где детонаторы и запалы для гранат приходилось держать за пазухой, о которых партизаны заботились больше, чем о своем здоровье. Когда выпадала возможность подняться на поверхность, женщины, как рядовые бойцы, лежали на стылой земле, прислушиваясь к степным шорохам, к голосам румынских патрулей, несли охрану рации до тех пор, пока Бадаев не давал сигнал отбоя. Порой завязывалась перестрелка с жандармами, но зато можно было дышать, дышать живительным воздухом, которого так не хватало в катакомбах.

На этот раз Бадаев отказал Тамаре Маленькой.

— Знаешь что, — возразил он, — пусть лучше Галина пойдет. Ей это нужно. Не возражаешь?

Конечно, Межгурская не возражала. Как это она сама не догадалась…

Это было недавно. Двух недель не прошло, как погиб муж Галины Марцишек. Был он моряком торгового флота, штурманом дальнего плавания. Ему бы ходить да ходить по морским просторам, а пришлось укрываться в холодных и мрачных катакомбах. В партизаны моряк ушел вместе с Галиной, худенькой, веселой комсомолкой в красной косынке, из-под которой выбивались непослушные, коротко стриженные волосы. И вот так случилось — он погиб в первом открытом бою с карателями…

Взрывом фашистской комендатуры, взрывом дамбы на Хаджибейском лимане непокоренная Одесса заявила врагам о своем существовании. Но это были только первые взрывы. Летели под откос поезда с военными грузами, эшелоны с войсками, взрывались на минах грузовики и легковые машины, взлетали на воздух мосты на шоссейных дорогах. И все это делали партизаны, ушедшие в Одесские катакомбы. Они прозвали себя катакомбистами…

Тайная полиция из гестапо и сигуранцы оказалась бессильна справиться с партизанами. Для борьбы с ними привлекли полевые войска. Но и это не помогло. Катакомбисты умело обходили военные патрули, появлялись то там, то здесь, взрывали поезда, нарушали связь и снова исчезали в глубине катакомб. Тогда и решили каратели разгромить, уничтожить неуловимых партизан в их подземном укрытии.

Холодным ноябрьским утром в катакомбах объявили боевую тревогу — передовые посты сообщили, что к главному входу приближаются отряды карателей. Бой длился без малого трое суток. Первые атаки отбили сравнительно легко — каратели подорвались на минах и отступили. Тогда появились пушки и прямой наводкой стали бить по главному входу. Каратели подошли совсем близко, вот-вот они могли ворваться в катакомбы. Навстречу им с гранатой в руке бросился муж Галины. Он упал перед входом, сраженный пулей, но враги отступили, атаку снова удалось отбить.

Штурмана принесли в пещеру-госпиталь, и Галина первой склонилась к нему, еще не зная, кто это. Откинула с лица край плащ-палатки и при свете керосинового фонаря узнала убитого…

С тех пор словно подменили Галину Марцишек. Никто больше не слышал ее задорного смеха, она сделалась молчаливой, постоянно уединялась, куда-то исчезала, вероятно, ходила к дорогой ей могиле, а потом появлялась на людях бледная, с заплаканными глазами.

Бадаев сказал Тамаре Маленькой:

— Ты предупреди Галину, пусть собирается. Сегодня пойдем на пятую шахту…

Вскоре Бадаев подал команду выходить на задание. Один за другим партизаны исчезали, словно проваливались во мрак катакомб. Только огненные точки мерцающих фонарей указывали их путь. Но вот группа вышла к штольне, свернула вправо, и гирлянда фонарей, похожая на светящуюся телеграфную ленту Морзе, начала сокращаться. Мелькнул последний фонарь, и в провале штольни, куда ушли партизаны, снова воцарился безмолвный мрак.