Поставьте на черное - Лев Гурский

– Ну да, с верха, – злобно передразнил Токарев. – Премьер-министр тебя нанял, не иначе. А, может, сам Президент?

Я тоже разозлился. Какого черта я буду перед ним оправдываться? Частный сыск – дело добровольное: хочу – соглашаюсь, хочу – отказываю. Под любым предлогом, между прочим.

– Нет, не сам Президент, – нагло ответил я. Врать так врать. – Но что-то вроде того. Имя я вам, конечно, не назову.

Граф свирепо посмотрел на меня, а затем разразился длинной итальянской тирадой. Поскольку по-итальянски я знал всего несколько слов, то сосредоточил свое внимание на горилле-сицилийце. Вдруг граф Токарев приказывает своему телохранителю замочить обнаглевшего простолюдина. И тогда сицилиец кивнет «Si, uno momento», потянется за своим «ингремом» – и нам с ним придется сыграть в американскую дуэль. У меня, кстати, больше шансов успеть выстрелить первым.

К счастью, тревоги мои оказались напрасными: телохранитель и не подумал доставать оружие. По сей видимости, Токарев просто-напросто смачно ругался на языке Данте Алигьери.

– Ла-а-адно, – медленно проговорил граф, отдышавшись после брани и снова перейдя на язык родных осин. – Не желаешь мне помочь – обойдемся без тебя. Но ты обо мне, Штерн, еще услышишь. Ты и твои дружки-пираты, с которыми ты, выходит, заодно. Вы еще меня попомните!

Я демонстративно взглянул на часы. Граф украл у меня минут сорок. Такое забыть и впрямь было трудно. Времени на то, чтобы собраться, оставалось совсем не много.

– Всего доброго, – любезно сказал я, распахивая дверь. – Спасибо за внимание.

Граф Паша в ответ надменно повел плечами и, повелительно щелкнув пальцами, отправил на выход первым сицилийца. Чтобы тот, значит, проверил: не прячутся ли на лестничной клетке какие-нибудь карбонарии?

Оставшись один, граф мрачно повторил свое обещание, что все мы о нем, графе, оч-чень скоро услышим, – после чего тоже выкатился из моей квартиры. Я с большим облегчением запер за гостями свою бронированную дверь, на всякий случай проследил из окна, как граф с гориллой загружаются в серебристый «Фиат» и отчаливают отсюда… И только после этого быстро стал собираться, радуясь, что хоть необходимую экипировку я догадался подготовить еще с вечера.

Я нацепил светло-зеленое обмундирование уличных сантехников, для правдоподобия сбрызнул его вонючей аммиачной смесью, затем приклеил вислые сизые усы и пару минут повертелся перед зеркалом, критически оценивая свой нынешний внешний облик. На троечку, Яков Семенович. На твердую троечку. Любопытный нос слишком сильно выпирал из-под козырька форменного сантехнического картуза, тоже светло-зеленого, и я понадеялся лишь на то, что в лица ассенизаторов-дерьмочистов никто не вглядывается. Люди обычно проходят стороной, стараясь не зацепиться за металлический трос, коим эти труженики российской канализации любят обозначать свое зримое и незримое присутствие на улицах и даже в общественном транспорте. Я, кстати, еще со вчерашнего дня припрятал возле выхода из метро на станции «Ясенево» славную бухточку такого троса. Говорят, из такого же материала изготовляется знаменитая «спираль Бруно» – неодолимая преграда для вражеской пехоты. Хотя мне сегодня очень хотелось, чтобы обошлось без недругов-пехотинцев или недругов-мотострелков. Я бы предпочел, разумеется, самый благополучный и спокойный исход сегодняшнего предприятия, без засад и перестрелок. Тем не менее я положил в свою черную наплечную сумку, помимо обычной мелочевки, еще и газовый баллончик и два миниатюрных взрывных устройства – много шума и пламени и минимум жертв и разрушений. Почти что пиротехника. У дяди Вовы с «Мосфильма» много такого добра, хватает и на кино, и Якову Семеновичу кое-что перепадает. За красивые глаза и пару бутылок водочки «Astafjeff»…

Так. Кажется, ничего не забыл. Я проверил на прочность усы (держатся), подхватил сумку на плечо и покинул пределы своей штаб-квартиры. Минут через пятнадцать я уже входил в метро, где опробовал на старушке-контролерше убедительность своей экипировки. Опробовал самым простым способом: прошел мимо нее с озабоченным видом, не предъявляя никакого проездного документа.

– Неужто опять грунтовые воды? – тревожно поинтересовалась у меня контролерша. Должно быть, она была из самого первого поколения Метростроя, которое под руководством товарища Кагановича доблестно превращало московскую землю в подобие голландского сыра. Со слезой в виде грунтовых вод, плохо поддающихся партийному воспитанию. Как тогда, так и сейчас. Хоть и партия-то давно измельчала, товарищ Каганович помер, а пара жетончиков на метро съела бы теперь всю тогдашнюю зарплату честной метростроевки.

– Не боись, прорвемся, бабка! – мимоходом утешил я контролершу. – Воду вычерпаем, брешь заделаем, никто не потонет…

С этими словами я деловито втиснулся в утреннюю толпу и ступил на эскалатор вне очереди. Как я и ожидал, народ с пониманием отнесся к моему внешнему виду и даже почти не ругался, когда я потом в вагоне задевал кого-нибудь своей сумкой. И находятся еще деятели, которые утверждают, будто человек труда у нас унижен и обижен. Врете, подлецы! Человеку в спецовке у нас все просто норовят почтительно уступить дорогу. Особенно если спецовка у него так воняет, словно ее трижды окунули в писсуар.

До станции метро «Ясенево» я доехал без приключений, если не считать таковым мою случайную встречу с братом по разуму в переходе с Новокузнецкой на Третьяковскую. Завидев знакомую спецовку, братец в похожей униформе салатного цвета кинулся мне наперерез.

– Откуда? – спросил он отрывисто.

– С Красногвардейской, – брякнул я наугад.

– Дренаж? – сочувственно всплеснул руками коллега-сантехник.

– Отстойник забился, – уже увереннее сказал я, выискивая словечки из лексикона нашего жэковского Фан-Фаныча.

– Ага, – удовлетворенно кивнул светло-зеленый братец, принюхиваясь.

– Вот-вот, – невесело подтвердил я, и мы разошлись, взаимно удовлетворенные кратким общением.

Выйдя из метро, я отыскал в ближайших кустах своевременно заначенную бухту троса, взвалил на плечо и неторопливо двинулся по направлению к секретной типографии, откуда «витязям» и предстояло сейчас вывозить готовый тираж «Великолепной Анны». Трос здорово оттягивал плечо, зато и вид у меня теперь стал натуральнее некуда. Гиперреализм, говоря ученым языком. Достоверность в квадрате.

С точки зрения конспирации типография располагалась в наивыгоднейшем месте. Здесь и раньше-то, пока площадь имени Ле Зуана была открыта для пешеходов, народа было немного. А уж когда площадь перегородила приземистая туша банка «Ханой», больше половины всей улицы Айвазовского – от Литовского бульвара и до Соловьиного проезда – днем вообще вымирало. Тыльная сторона «Ханоя» становилась теперь естественной ширмой, закрывающей все типографские постройки со стороны бульвара; пешеходам оставалась только узкая щель между банком и осыпающимся фасадом четырехэтажной жилой коробки, давно опустевшей по причине капремонта. Теперь автопоезд из десяти армейских «КамАЗов» мог скрытно выехать из двора типографии по Айвазовского, медленно рассредоточиваясь по пути: первые две машины должны будут отделиться от колонны на Миклухо-Маклая, следующие две – свернут на Бутлерова; из оставшихся шести «КамАЗов» до Нахимовского проспекта доедет только один – остальные будут добираться до своих складских точек по Обручева, по Херсонской, по Каховке и по Болотниковской. Все десять машин разгружались на десяти только что арендованных разных складах (даже я не знал их координат) не позже четырех часов. А уже к пяти часам представители наинадежнейших дилерских контор из Ростова, Краснодара, Нижнего (всех городов – покупателей «Великолепной Анны» я, понятное дело, тоже не знал) забирали каждый по две тысячи пачек. Каждому из контрагентов «витязей» известна лишь одна – своя – точка приема товара, и если бы даже сквозь решето проверок и перепроверок просочился, стукач «перехватчиков», те смогли бы накрыть одну-две порции тиража. И то им пришлось бы проявить изрядную оперативность, поскольку уже к вечеру на всех складах должны были остаться максимум обрывки бечевок, оберточной бумаги и сладких воспоминаний об уехавшем товаре.

План Тима Гаранина, директора издательства «Витязь», был, таким образом, почти безупречен. У него было лишь одно уязвимое место: при желании автопоезд можно было перехватить целиком на отрезке между воротами типографии и Соловьиным проездом. Адрес типографии и время старта автопоезда были строжайшей тайной. Но стоило рэкетирам ее узнать – и все достоинства улицы Айвазовского мгновенно превращались в беду. В таком укромном месте с единственным свободным выездом можно было устроить ха-а-арошую битву при Фермопилах. Благо «витязей» в тридцать раз меньше, чем древних спартанцев царя Леонида, – всего-то десять человек. По числу грузовиков. Ни охраны, ни даже сменных водителей издательство «Витязь» позволить себе, уже не могло: все деньги до рубля брошены были на расчет с типографией, на аренду «КамАЗов» и складов. Поэтому в кабины «КамАЗов» сегодня придется сесть самим издательским работникам и никому другому: директору Тиму, главбуху Косте Богомолову, начальнику отдела реализации господину Есипову, а также верстальщикам, корректорам и даже самому Алексею Арнольдовичу Рунину, кандидату наук, редактору-составителю восьмитомной антологии «серебряного века», выпуск каковой «Витязь» вынужден был прервать после третьего тома по причине глубины финансовой ямы. Не знаю уж, какие водители «КамАЗов» получатся из этой инвалидной команды, но армия из них получилась бы точно аховая. Из всей десятки только сам директор Гаранин да еще, по-моему, главбух могли бы дать «перехватчикам» вооруженный отпор; остальные восемь человек, ручаюсь, в жизни не держали в руках оружия серьезнее, чем консервный нож и штопор. В общем, крайне интеллигентная публика. Таким я бы бесплатно помогал из одной симпатии к работникам умственного труда. Если бы, конечно, занимался частным сыском как любитель, а деньги на жизнь зарабатывал каким-нибудь другим способом. Ловлей бабочек, например. Как писатель В. Набоков.