Стрела бога - Чинуа Ачебе

— Живы-здоровы, — нетерпеливо ответил Акукалия. — У нас есть срочное поручение, которое мы должны немедленно передать правителям Окпери.

— Вот как? — сказал Удуэзуе. — А я все спрашиваю себя: что бы это могло заставить моего сына и его родичей спозаранку пуститься в столь дальний путь? Если бы моя сестра — твоя мать — была жива, я бы подумал, что с ней что-то случилось. — Он помолчал. — Вот оно, значит, что — важное поручение. У нас говорят: без причины жаба не поскачет среди бела дня. Я не хочу задерживать вас, раз вы пришли с поручением, но я должен предложить вам по дольке ореха кола. — Он приподнялся.

— Не утруждай себя. Может, мы вернемся к тебе, выполнив поручение. На голове у нас — тяжелая ноша, и покуда мы не сложим ее с себя, нам непонятно, что нам говорят.

— Я знаю, как это бывает. Тогда вот вам кусок белой глины. А орех кола пусть подождет до вашего возвращения.

Но даже от этого уклонились пришельцы: они отказались начертить мелом линии на полу. Этим все было сказано. Они отвергли знак доброжелательства между хозяином и гостем.

Удуэзуе удалился к себе во внутренний дворик и вскоре вернулся с мешком из козьей шкуры и мачете в ножнах.

— Я отведу вас к человеку, который выслушает то, что вам поручено передать, — сказал он.

Удуэзуе шел впереди, умуарцы молча следовали за ним. Они проталкивались через толпу базарного люда, которая росла прямо на глазах. Так как близился сезон посадочных работ, многие несли на продажу семенной ямс в длинных корзинах. Некоторые мужчины несли в таких же корзинах коз. Там и здесь можно было увидеть мужчин с курицей в руках; мужчина, несущий курицу, всегда нетвердо ступает по земле, особенно если он знавал в прошлом лучшие дни. Многие женщины громко разговаривали на ходу; те, что молчали, видимо, пришли издалека и уже успели наговориться дорогой. Акукалии казалось, что он узнаёт некоторых торговок с множеством глиняных сосудов на голове, которых они обогнали по пути.

Акукалия года три не был в стране своей матери и теперь испытывал странное чувство нежности к ней. Когда он впервые пришел сюда с матерью, совсем еще маленьким мальчишкой, он спросил, почему земля и песок здесь белые, а не красно-коричневые, как в Умуаро. «Потому, — сказала ему мать, — что в Окпери люди моются каждый день и ходят чистые, тогда как грязнули в Умуаро не выльют на себя ни капли воды за все четыре дня недели». Его мать была очень строга с ним и необычайно сварлива, но сейчас Акукалия был исполнен нежности даже к ней.

Удуэзуе привел трех своих посетителей к Отикпо, глашатаю Окпери. Они застали его в оби за подготовкой семенного ямса для базара. Он встал, чтобы приветствовать вошедших. Здороваясь, он назвал Удуэзуе по имени и упомянул его титул; Акукалию он назвал нвадиани, что значит «сын нашей дочери». Двум незнакомцам просто пожал руки. Отикпо был очень высок ростом и сухощав. Он все еще сохранял внешность знаменитого бегуна, каковым был в молодости.

Отикпо прошел во внутреннюю комнату и возвратился со скатанной циновкой; расстелив ее на земляном ложе, он предложил гостям сесть. Из внутреннего дворика вошла в оби маленькая девочка и стала звать отца.

— Иди отсюда, Огбанджи, — приказал он ей. — Разве ты не видишь, что ко мне пришли?

— Нвеке ударил меня.

— Я его потом выпорю. Пойди и скажи ему, что его ожидает порка.

— Отикпо, выйдем-ка — нам нужно кое о чем пошептаться, — сказал Удуэзуе.

Они ненадолго удалились, а когда вернулись, Отикпо предложил гостям орех кола в деревянной чаше. Акукалия поблагодарил его, но сказал, что на головах у него и его спутников лежит тяжелая ноша, которая не дает им ни есть, ни пить, покуда они не снимут с себя это бремя.

— Правда? — спросил Отикпо. — Можно ли сложить то бремя, о котором ты говоришь, передо мной и Удуэзуе или же для этого требуется созыв старейшин Окпери?

— Требуется созыв старейшин.

— Тогда вы пришли в неудачное время. Каждому в стране Игбо известно, что в свой базарный день эке окперийцы не занимаются никакими другими делами. Вы должны были бы прийти вчера или позавчера либо завтра или послезавтра. Нвадиани, — обратился он к Акукалии, — уж кто-кто, а ты должен был бы знать наши обычаи.

— Ваши обычаи не отличаются от обычаев других людей, — ответил Акукалия, — но наше поручение не могло ждать.

— Вот как? — Отикпо вышел из хижины, крикнул своего соседа Эбо и вернулся обратно. — Ваше поручение не могло ждать. Как же нам теперь поступить? По-моему, сегодня вам следует переночевать в Окпери, а завтра вы встретитесь со старейшинами.

Вошел Эбо и поздоровался со всеми присутствующими. Он удивился, увидав столько людей, и на какой-то момент растерялся. Затем он принялся пожимать руки всем подряд, однако, когда очередь дошла до Акукалии, тот отказался пожать ему руку.

— Садись, Эбо, — сказал Отикпо. — Акукалия пришел в Окпери с таким сообщением, что ему даже нельзя есть орех кола и обмениваться рукопожатиями. Он хочет повидаться со старейшинами, а я говорю ему, что сегодня это невозможно.

— Почему они выбрали именно сегодняшний день, чтобы явиться со своим сообщением? Разве там, откуда они пришли, нет базарных дней? Если ты позвал меня только ради этого, то я возвращаюсь домой: мне надо приготовиться к базару.

— Я уже говорил, наше сообщение не может ждать.

— Не слыхал я о таком сообщении, которое не могло бы подождать. Или, может, ты пришел сообщить нам, что великий бог Чукву собирается убрать ногу, которой он подпирает наш мир? Нет? Но тогда тебе следовало бы знать, что приход троих мужчин не повод для того, чтобы отменить базар Эке в Окпери. Прислушайся: даже сейчас слышен его голос, а ведь базарная площадь не заполнилась и наполовину. Когда она заполнится, его голос будет слышен в Умуде. И ты хочешь, чтобы такой большой базар замолк ради того, чтобы послушать твое сообщение? — Он сел, и минуту-другую царило молчание.

— Вот видишь, сын нашей дочери, до завтра мы никак не сможем собрать наших старейшин, — вымолвил Отикпо.

— Если бы к вам, отец моей матери, внезапно пришла война, как бы ты стал созывать своих соплеменников? Разве стал бы ты откладывать до завтра? Разве не ударил бы ты в иколо?

Эбо и Отикпо рассмеялись. Трое умуарцев переглянулись. На лице Акукалии появилось угрожающее выражение. Удуэзуе как уселся по приходе, так и сидел все в той же позе, упираясь подбородком в левую руку.

— У разных людей — разные обычаи, — сказал Отикпо, отсмеявшись. — В Окпери не принято бить в иколо, приветствуя приход на наш базар людей из других мест.

— Не хочешь ли ты сказать, отец моей матери, что мы для вас — все равно что базарные торговки? Я терпеливо сносил ваши оскорбления. Так позвольте напомнить вам, что вы имеете дело с Океке Акукалией из Умуаро.

— О-о-о, из Умуаро! — воскликнул Эбо, которого все еще жгла обида на то, что Акукалия отказался пожать ему руку. — Рад это слышать. Но здесь тебе не Умуаро. Это Окпери.

— Убирайся к себе домой, — взревел Акукалия, — не то я заставлю тебя есть дерьмо!

— Если ты привык орать, как оскопленный бык, погоди, покуда не вернешься к себе в Умуаро. Повторяю, это тебе не Умуаро, а Окпери.

Может быть, эти слова были сказаны нарочно, может быть, вырвались случайно. Но только Эбо сказал такое, чего говорить Акукалии никак не следовало: он страдал мужским бессилием и двух его жен тайно отдавали другим мужчинам, чтобы они рожали ему детей.

Завязалась жестокая драка. Эбо уступал Акукалии в силе, и тот вскоре разбил ему в кровь голову. Вне себя от боли и унижения Эбо бросился домой за мачете. Из всех соседних дворов высыпали женщины и дети, некоторые из них визжали от страха. Столпились прохожие.

То, что произошло дальше, было делом рук злого духа Эквенсу. Акукалия ринулся за Эбо, вбежал вслед за ним в оби, схватил его икенгу, стоявшего в домашнем святилище, выбежал вон и на глазах у онемевшей от ужаса толпы переломил его пополам.

Эбо последним узнал о гнусном святотатстве. Он боролся с Отикпо, пытавшимся отобрать у него мачете и предотвратить кровопролитие. Но когда собравшиеся стали свидетелями ужасного поступка Акукалии, они крикнули Отикпо, чтобы он отпустил Эбо. Вдвоем они одновременно вышли из хижины. Эбо бросился к Акукалии, но, увидев, что тот сделал, замер на месте. На один короткий миг ему показалось, что все это — дурной сон. Он протер глаза тыльной стороной ладони. Акукалия все так же стоял перед ним. Оба обломка его икенги валялись в пыли, там, куда швырнул их осквернитель святыни.

— Пойди-ка поближе, если ты называешь себя мужчиной. Да, я это сделал. Посмотрим, что можешь сделать ты.

Значит, это правда. И все-таки Эбо повернулся и пошел к себе в оби. Возле святилища он опустился на колени, чтобы рассмотреть все как следует. Да, там, где всегда стоял его икенга, сила его правой руки, теперь зияла пустота — голое, без слоя пыли место на деревянной полке.