Приговоренная. За стакан воды - Азия Биби

Мое сердце болезненно сжалось при взгляде на измученное лицо мужа. Ашик рассказал дальше о том, как через двадцать дней после моего ареста он с детьми окончательно покинул наш дом.

В Иттан Вали им угрожали смертью, ведь их тоже считали богохульниками, хотя их вины в этом было еще меньше, чем моей.

Но мы семья, поэтому все обречены.

4

Смерть через повешение

8 ноября 2010 года судьи совещались пять минут, и приговор обрушился на меня, как гром небесный.

«Азия Норин Биби, на основании статьи 295-С кодекса Пакистана суд приговаривает вас к смертной казни через повешение, а также к штрафу в размере 300 000 рупий».

Судья поднял молоток и с силой опустил его на подставку. Эхо разнеслось по всему залу, и не успело оно стихнуть, как толпа взорвалась овациями, поддерживая это решение. Я заплакала. Я была одна против всех, под охраной двух полицейских, по лицам которых было видно, что они тоже довольны приговором. И некому было разделить со мной скорбь — ни адвоката, ни семьи не было рядом. Так что я обхватила голову руками и проливала слезы, не в силах больше видеть всех этих людей, исполненных ненависти и рукоплещущих тому, что бедную крестьянку обрекли на смерть. Теперь я их не видела, но все еще слышала, как они хлопали, поддерживая судью Навида Икбала. «Казнить ее! Казнить! Аллах акбар!» Я подняла глаза. Все было как в тумане, и все же я увидела, какой радостью лучились лица проповедников, пришедших специально чтобы поприсутствовать на моем процессе. Когда они встали с кресел, бурлящая толпа все еще продолжала аплодировать. Те, кто жаждал зрелищ, получили, чего хотели.

Вскоре здание суда заполнилось восторженной ордой, которая сносила двери и скандировала: «Отомстим за Пророка! Аллах велик!» Мои охранники, вероятно, решили, что пора покинуть помещение, пока ситуация не вышла из-под контроля. Они вывели меня из дворца правосудия через потайную дверь и бесцеремонно швырнули в кузов фургона, как старый мусорный мешок, будто после приговора они перестали считать меня человеком. Потом они привязали меня к лавке, как дикого зверя.

Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, и только пыталась отыскать глазами краешек окна без решетки, чтобы выглянуть наружу. Я знала, что Ашик в этот момент был где-то тут, но не могла увидеть его.

За несколько дней до заседания суда он пришел навестить меня и предупредил:

— Если я войду в зал, меня могут линчевать… Я буду стоять снаружи, совсем рядом, и ждать приговора. Не обижайся, Азия, мы увидимся с тобой позже.

— Да, я понимаю, как это опасно. Не переживай, все будет хорошо, ведь я невиновна.

Ашик широко улыбнулся.

— Конечно, все скоро закончится. И давно пора бы, ведь ты уже больше года сидишь в тюрьме. Хорошо, что этот процесс наконец-то состоится. Мы с детьми уже все подготовили, чтобы устроить праздник, когда ты вернешься в родительский дом. Знаешь, нам будет довольно трудно перебраться обратно в Иттан Вали.

Я заплакала от радости при мысли о том, что смогу выйти из тюрьмы и воссоединиться с семьей.

— Жаль, что мы не сможем вернуться в наш дом, в нашу деревню, но так действительно будет разумнее. И потом, я бы не смогла больше жить в нашем старом доме, помня сколько ярости обрушилось там на меня.

Впервые за долгое время мы с Ашиком расстались с легким сердцем. Мы не говорили этого вслух, но оба верили, что в последний раз видимся в тюрьме, ведь после заседания суда я выйду на свободу.

Как же тяжело мне было в первые часы после того, как меня приговорили к смерти…

Когда меня снова заперли на два оборота в гнилой яме, которую я надеялась больше не увидеть, я была совершенно опустошена. Казнь через повешение… какой ужас! И будто им мало моей смерти, я еще должна была заплатить 300 000 рупий. Но у меня никогда не будет таких денег. Почему они так ополчились на меня? Я должна заплатить за то, чтобы меня убили?

Я вспомнила, возможно, решающий момент: за минуту до того, как судья вынес приговор, я приложила большой палец к документам, которые не могла прочитать. Как же наивно было полагать, что меня освободят потому, что я невиновна… Снова и снова прокручивая в голове всю историю, я никак не могла поверить, что это конец.

Я стала жертвой ужасного недоразумения.

Пусть люди слепы, но мой Господь и Дева Мария знают, что я не совершила ничего плохого и не заслуживаю таких страданий.

Пресвятая Мария, Богородица, Тебе возношу я молитвы и поверяю страдания. Дай мне силы исполнить то, на что ты меня обрекаешь. Огради моих детей, мою семью, чтобы мы остались едины под твоей защитой. Поддержи нас в этом несчастье. Благослови нас и будь рядом с нами, пока мы вновь не встретимся на небесах. Аминь.

В холодной промозглой камере перед моими глазами вновь и вновь возникали лица людей в зале суда, торжествующее лицо Мусарат в момент оглашения приговора. Как они могли так радоваться чьей-то гибели? Человечество должно развиваться, стремиться к лучшему! Почему же я так отличаюсь от них? Почему я не могу испытывать удовольствие, видя страданий других людей? Я совсем другая, и наверняка именно из-за этого они отвергают меня, хотят, чтобы я исчезла.

Закон требует моей смерти, но ведь казнь превращает приговоренных в жертв, а судей и тех, кто их поддерживает — в убийц! Я же никого не убивала, не оскорбляла Пророка, почему же я оказалась на самом дне? Я почти ничего не знаю о мире за пределами родины, но однажды во время мессы я слышала о том, что многие страны отказались от смертной казни, а там, где она все еще существует, эта мера применяется только к тем, кто совершил убийство или какое-то неслыханное преступление. Здесь же даже если человек невиновен, если он не опасен, смертную казнь считают единственным решением. Она будто ангел-хранитель Пакистана, моей страны, которая не только не желает терпеть меня на своей земле, но хочет, чтобы я покинула и этот мир… А ведь я была так доверчива, я ждала суда с нетерпением, веря, что смогу выбраться из этого места, убивающего меня час за часом.

Две недели назад я встречалась с прокурором в кабинете начальника тюрьмы. Он назвал свое имя: Мухаммад Амин Бокхари, и сказал, что пришел помочь мне. Мы разговаривали больше часа. Он попросил рассказать обо всем, что произошло во время того проклятого сбора ягод, и уговаривал не бояться, ведь это уникальная возможность выразить мою точку зрения и заявить о своей невиновности, если я и правда не совершала преступления. Прокурор был обходителен: казалось, он на моей стороне.

Я доверилась ему и рассказала все, как было, даже упомянула, что за несколько дней до сбора ягод серьезно поругалась с деревенским старшиной (он был главным богачом в деревне).

В тот день я поила его буйволов. За эту работу мне платили по 100 рупий, и я часто выполняла ее для старшины или других землевладельцев. Все было как обычно, как вдруг один из буйволов взбесился. Напрасно я тянула его изо всех сил: он не хотел подчиняться и идти вместе с пятью другими животными. Он словно обезумел. Я схватилась за веревку обеими руками, но он вырвался. Несмотря на все усилия, мне пришлось его отпустить. Мои ладони были все в занозах, а буйвол стал крушить деревянную кормушку. Когда старшина пришел, он быстро усмирил буйвола, и тот спокойно вернулся к поилке, как ни в чем не бывало. Деревенский старшина сказал, что я ни на что не гожусь, хотя в том, что случилось, не было моей вины.

— И что же ты ответила? — спросил прокурор, глядя на меня сквозь тонкие очки, сползшие на кончик носа.

— Ничего. Только сказала, что это было не нарочно, и извинилась.

Он выдал мне 100 рупий и велел убираться.

Я ушла, но эта история все же немного выбила меня из колеи.

— Не знаю, связаны эти события или нет, но потом, когда меня били, это происходило в его саду.

— Это все, Азия? Ты ничего не забыла?

— Нет, господин прокурор, я вам все рассказала. Поверьте, я не делала того, о чем говорят эти женщины. Я всегда уважала ислам, никого не оскорбляла. За всю мою жизнь никогда не случалось ничего подобного, а я прожила немало лет…

Прокурор, нахмурившись, молча что-то записывал в большую тетрадь. Разговор физически вымотал меня, я разволновалась из-за того, что пришлось вспомнить эту ужасную историю во всех подробностях. Если бы это было возможно, я бы стерла ее из памяти, а лучше — вернулась в прошлое и не ходила бы собирать ягоды.

Поднявшись, прокурор сказал:

— Хорошо, что ты мне все рассказала. Теперь твою судьбу решит Господь.

И вот, сидя на кровати из веревок, врезавшихся в тело, я размышляла о том, как же Господь мог решить, что я виновна в богохульстве. И о каком Господе идет речь? Как бы его ни называли — Богом, Аллахом или как-то еще, Господь милостив, он не приговаривает к смерти невиновных. А ведь я просидела здесь целый год — и все для того, чтобы теперь ждать, когда мне наденут веревку на шею… В голове у меня все еще звучал голос судьи, утверждавший, что в течение года были собраны все необходимые доказательства, на основании которых меня приговаривают к смертной казни. Но доказательства чего? Того, что трое порядочных женщин не любят меня за то, что я христианка? И потом судья еще добавил: «Без смягчающих обстоятельств». Хоть я и необразованна, но не глупа. Я знала, что это значит: мне нет оправдания. Но оправдания за что? Я должна оправдываться за то, что живу или за то, что у меня другая вера? Нет, я определенно ничего не понимаю в правосудии своей страны.