Венецианская маска. Книга 1 - Розалинда Лейкер

— Ой, как я боюсь, — призналась Мариэтта, зашнуровывая дрожащими пальцами корсет ярко-красного платья — униформы всех девочек Оспедале. — И есть отчего — ведь от того, как мы сегодня споем, зависит так много. Дело не только в чести оказаться в составе первого хора: петь в нем означает выступать перед публикой и хоть иногда вдыхать воздух свободы.

При этих словах она даже вздрогнула, будто еще раз услышав эхо захлопнувшейся за ней три года назад тяжелой двери школы. И все же в Оспедале она поняла, что такое счастье. По своей природе Мариэтта была из тех неунывающих и жизнерадостных типов, которые почти во всем способны усмотреть лучшее, хотя нельзя было сказать, чтобы она сумела полностью приспособиться к жизни, где главенствует принцип подчинения, и, как следствие, самоограничения. Дисциплина в Оспедале соблюдалась чрезвычайно строго, и по-другому не могло быть, когда речь шла о нескольких сотнях девочек и девушек, собранных под одной крышей, но когда дело касалось самой музыки или ее изучения, воцарялась атмосфера добросердечности.

— И я боюсь взять не ту ноту, — сокрушалась Элена, расчесывая свои мягкие светлые волосы перед зеркалом, оставаясь в нижней юбке с нашитыми специальными подкладками, чтобы платье вздымалось по бокам согласно моде — в школе очень большое внимание уделялось моде. Большинство девушек уже успели одеться и направлялись из спальни вниз. — Ой, Боже мой, я, наверное, умру, если и этот карнавал придется провести в этих стенах.

После смерти родителей, ее, еще грудного ребенка, взяла на воспитание двоюродная бабушка, а когда она отправилась в лучший мир, опекун девочки, бывший адвокат бабушки, устроил ее сюда, где она числилась на положении ученицы, за чье обучение платили, — таких в Оспедале было немного. Это случилось на несколько недель позже появления здесь Мариэтты, и они, двое новичков, быстро сошлись.

Мариэтта, наконец, справилась с последней путницей, мельком взглянув на свою подружку.

— Расскажи еще, как вы с бабушкой участвовали в этой забаве.

Элена прыснула.

— Ты в самом деле решила меня разбаловать — ведь знаешь, как я люблю об этом рассказывать. Я говорила тебе, как однажды мы отправились на карнавал в красно-желто-золотой одежде? Костюмы были пошиты из остатков карнавальных одеяний, которые моя бабушка хранила у себя в сундуке с самого ее детства, понимаешь? С тех пор, как бабушка Лючия сама была ребенком! Ах, если бы ты нас тогда увидела, Мариэтта! — Она положила гребень на подзеркальник и широко расставила руки. — Мы обе — в масках, ее старое-престарое домино лилового цвета, но выглядело оно так романтично. Мы пели, плясали и уворачивались от тех скорлупок яиц, наполненных розовой водой, которые молодые парни бросали в толпу. А какие это были фейерверки! Не надо было вылезать из постели и бежать к окну, чтобы любоваться ими, как сейчас. Стоишь на площади Сан-Марко, а над тобой целый водопад разноцветных звезд. Все это я, конечно, увижу еще раз, вот жаль только, что это будет под надзором, и то, если понравлюсь сегодня маэстро.

— Верю, тебе должно повезти, но нам надо торопиться, а не то опоздаем к завтраку.

Мариэтта надела на шею медальон с выгравированной латинской буквой «П» — начальной буквой слова «Пиета». Эта традиция восходила к четырнадцатому веку, когда и была основана эта школа, но раньше сиротам, обучавшимся здесь, при поступлении выжигали ее на ноге. Несколько десятков лет назад от этого варварского обычая отказались и ограничились ношением медальонов.

Элена, последовав совету Мариэтты, быстро надела свое красное платье. Ее так разволновал собственный рассказ, что она никак не могла успокоиться.

— Когда я стану одной из примадонн первого хора — другой будешь ты, — мне кажется, меня назовут Розой Пиетийской.

Публика нередко награждала певиц подобными титулами, их заслуживала та из них, которая пела лучше всех в хоре. Нынешняя примадонна Оспедале делла Пиета, молодая женщина по имени Адрианна, снискала известность во всей Европе под псевдонимом Венера Пиетийская. Мариэтта не сомневалась, что и Элена вполне заслуживала такой титул. Светло-золотистыми волосами, фарфорово-розовым личиком, маленьким, чуть вздернутым носиком и очень красивым ротиком и глазами такой поразительной небесной синевы она, действительно, чем-то напоминала розу и по праву могла считаться эталоном «венецианской» красоты. По всей Венецианской республике женщины, большей частью брюнетки, обращались к помощи красителей, чтобы добиться этого восхитительного золотистого оттенка.

— А как бы мне себя назвать? — задумалась Мариэтта, которая тоже с радостью отдалась этим мечтам об успехе в Оспедале. — Что-то ничего на ум не идет, что действительно подошло бы ко мне.

Элена удивленно вскинула брови, явно не понимая, как это ее подруга могла не знать или забыть, чему была обязана большинством делаемых ей комплиментов.

— Очень просто — Пиетийский Огонь!

Мариэтту это явно смутило.

— Ты что, считаешь, что мои волосы такие уж рыжие?

— Да нет, что ты! — Элена со смехом ухватила Мариэтту за плечи и поставила перед зеркалом в роскошной серебряной раме. — Какой прекрасный цвет — красный, словно медь на солнце, и одновременно темный, как бронза при свечах. Именно этот оттенок так любил великий Тициан. Но это еще не нее — остальное ты сама должна решить, разве не видишь?

Мариэтта критически присмотрелась к своему отражению: красиво причесанные волосы блестели, тонкая шея томно изгибалась. Она считала, что ее ровные белые зубы и глаза были лучшим, что есть у ней, и все девушки завидовали темным длинным ресницам, но больше… Убей Бог, больше в себе она ничего не могла узреть. Взяв ручное зеркало, она повернулась и стала изучать свой профиль в отражении большого, стоявшего у стены. Нос показался ей чуть длиннее и тоньше, чем раньше, да и упрямый подбородок немного не подходил для венецианского понятия красоты. На щеках обозначились небольшие впадины под скулами.

— Больше похоже на Пиетийский одуванчик, — печально заключила она с долей самоиронии.

— Тигровая лилия, — поправила ее подружка. — Так уже лучше. — Она не могла взять в толк, почему Мариэтта, такая, по ее мнению, проницательная во всем, что касалось красоты Элены, не усмотрела в своей собственной внешности особой прелести ушедших времен. Ее лицо напоминало те лики с изящными носиками и какими-то неизведанными, трудно угадываемыми отблесками чувств в глазах, что взирали со средневековых полотен, заключенных в тяжелый багет рам. Стоило хотя бы раз взглянуть на них, чтобы интуитивно ощутить, что женщины давно ушедших веков полны огня и бурной страсти. И ведь никто другой, как сама Мариэтта сделала это открытие, когда они как-то раз осматривали ранние работы художников, чье творчество составляла светская тематика. Неужели Мариэтта не замечала своего сходства с ними?