Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители - Сергей Штерн

— Все очень просто, — сказал он, вернувшись. — Надо пройти под железнодорожным полотном и идти вдоль реки.

Мы проследовали через слякотный подземный переход и минут через пять и впрямь оказались у реки.

— Направо, — решительно сказал Альберт.

— Ну нет, — сказал я. — Пойдем налево, тем более что там грохочет музыка — похоже, какой-то праздник.

Альберт прислушался и, к моему удивлению, согласился.

— Не «какой-то праздник», а день рождения королевы, — сказал он таким тоном, что я почувствовал угрызения совести, что не успел ее поздравить.

После этого мы шли еще с полчаса. С набережной мы свернули на канал. Прямо у тротуара стояла черная маслянистая вода, отражения редких фонарей то и дело подергивались рябью. Если бы не эти фонари и не приближающееся с каждой минутой буханье попсового ансамбля, можно было подумать, что время остановилось — не было ни реклам, ни автомобилей, ни ресторанов. Только грубо мощенный тротуар, тихое чмоканье черной воды и темные маленькие дома.

Наконец мы оказались на центральной площади, рассекаемой могучим, роскошно освещенным нефом церкви Иоанна Крестителя и старинным зданием ратуши. Здесь были, похоже, все шестнадцать миллионов голландцев, о которых я тосковал полчаса назад, блуждая в индустриальной пустыне пригорода Гауды. Все голландцы оказались очень молодыми и довольно пьяными. Они подпрыгивали, всплескивали руками и истерически визжали под пятисотдецибельный рев какого-то любительского поп-ансамбля. В воздухе витал дымок разрешенной в Голландии марихуаны. На головах у многих были оранжевые колпаки и резиновые надувные короны, тоже оранжевые, — все-таки день рождения не у кого-нибудь, а у самой королевы Беатрикс! Мне стало нехорошо — настроение резко упало, затошнило, и я поволок своих спутников, которые, впрочем, тоже большого удовольствия не испытывали, скорее за угол, где грохот был не таким оглушительным.

Вспомнились северные олени. На севере Швеции вдоль железнодорожных путей репродукторы грохочут сотнями попсовых децибел — чтобы олени не попали под поезд. Животные пугаются и начинают искать ягель по свою сторону полотна…

Как бы то ни было, я совершенно уверен, что скоро врачи начнут обнаруживать у жителей бессонницу, мигрень и депрессивные состояния. Такие децибелы даром не проходят.

— Пошли отсюда, — решительно сказал Альберт. — Нас спасет хорошая кружка пива.

Мы зашли в бар.

Но и пиво не помогло. Альберт заказал через официанта такси, и мы вернулись в гостиницу.

— Послушай, — спросил я, немного успокоившись, — это год какой-нибудь особенный или они всегда устраивают такой пир горой по случаю дня рождения королей?

Альберт есть Альберт. У него всегда в запасе длинный и увлекательный рассказ, и вот что он мне поведал.

Оказывается, со времен Вильгельма Нидерландами правила одна-единственная династия — Оранских, правда, с небольшими перерывами. Вначале они назывались наместниками, потом, начиная с 1815 года, — королями. А перерывы были вызваны тем, что иногда парламент, недовольный действиями главы государства, отправлял его в отставку. Особенно парламент бывал недоволен, когда кто-нибудь из Оранских, разгорячившись, начинал задирать соседей и провоцировал войны. Самый большой период парламентского правления продолжался сорок пять лет — с 1702 по 1747 год. Правда, был еще один короткий эпизод, когда Нидерландами правил не Оранский — с 1810 по 1813 год. Но это произошло, если можно так сказать, по уважительной причине — Наполеон Бонапарт покончил с Батавской республикой и посадил на трон своего брата — Луи Наполеона. Но голландцы делают вид, что этого самого Луи они просто не заметили. Обо всей этой истории автор еще напомнит читателю, если, конечно, не забудет впопыхах.

Альберт: Никаких впопыхах! Это очень важно, иначе никто не поймет, почему голландцы с такой симпатией относятся к России!

Я: Ты уже говорил, что у голландцев есть на это две причины!

Альберт: Три!

Я: Ты говорил про две.

Альберт: Тогда еще раз!

Ладно, напомню сразу. Итак, Альберт опять настаивает, чтобы я довел до сведения русского читателя, что у голландцев есть три причины относиться к России с уважением и симпатией. О первых двух я уже говорил, но напомню.

Причина первая: русские освободили Голландию от Наполеона; если бы не русские казаки, страна так бы и осталась французской провинцией.

Причина вторая: русские сломали хребет гитлеровской Германии; если бы не русские войска, страна так бы и осталась немецкой провинцией.

И наконец, третья и, может быть, самая главная причина: оба раза русские ушли восвояси, предоставив голландцам управлять страной по собственному усмотрению!

И нетрудно догадаться, как распорядились голландцы. Они немедленно вернули из Лондона королеву Вильгельмину, возглавлявшую там правительство в изгнании, и вновь посадили ее на трон.

Так что взаимная преданность нации и династии прямо удивительна. И день рождения королевы — всего лишь повод эту преданность продемонстрировать и таким образом отблагодарить Оранских за то, что они сумели довести эту маленькую и мало приспособленную для жизни страну в целости и сохранности до наших дней.

Наутро я встал рано и вышел на крыльцо гостиницы. По обе стороны расселись похожие на цыганок-гадалок кусты шиповника. Солнце закрыло небольшое облако, на землю упала тень, и сразу стало холодно. Подул резкий ледяной ветер. Я вернулся в вестибюль, взял кофе и в ожидании своих спутников стал рассматривать иллюстрированный журнал с фотографиями поп-звезд в быту, не переставая удивляться, кому это может быть интересно.

Позавтракав, мы, уже не плутая, подъехали в центр Гауды на машине и, оставив ее на парковке, пошли смотреть церковь Святого Иоанна Крестителя. Этот собор — единственное место в Нидерландах, где удалось сохранить такое количество витражных окон шестнадцатого века, а именно шестьдесят четыре штуки. Вообще говоря, рука не поворачивается (или язык не поднимается? — у меня всегда с этим путаница) называть их штуками — такие окошки высотой метров в тридцать пять и шириной метров в десять, каждое из которых представляет собой многофигурную композицию на библейские и исторические темы. Справедливости ради надо сказать, что не все витражи относятся к шестнадцатому веку, есть и поновее, начала семнадцатого, а три витража были созданы уже в наше время. Два из них выполнены в двадцатые — тридцатые годы в реставрационной мастерской Яна Схаутена в Дельфте и посвящены гигантской работе по восстановлению витражей. Один витраж изображает руки дарителей, предоставивших средства на реставрацию, а другой — символический — называется «Восстановление храма» и изображает строительство храма в Иерусалиме после возвращения иудеев из вавилонского плена. Третий, «новый» витраж смонтирован в 1947 году и посвящен освобождению Голландии от немцев.

Описывать витражи — дело совершенно невозможное. Попробуй описать словами хотя бы одно, а не шестьдесят четыре, многофигурное полотно Босха или Брейгеля! Чтобы не описать, а просто рассмотреть только один витраж, уйдет не менее получаса. Поэтому ограничусь замечанием, что витражи хорошие. Прямо скажем — неплохие витражи. Может быть, поедем как-нибудь в Гауду еще раз — разглядеть их поподробнее.

Впечатляет другое — любовная тщательность, с какой местные жители их берегут. С каждого витража сделаны многочисленные полномасштабные цветные копии на картоне, снаружи витражи покрыли защитным стеклом, чтобы уменьшить вредное воздействие уже далеко не такого чистого, как в шестнадцатом веке, воздуха и избежать всяких непредвиденных случайностей.

Интересно, что во время войны гаудичи (или как их назвать — гаудяне?) разобрали оконные витражи (тысяча семьсот пятьдесят квадратных метров!) и надежно спрятали, заменив обычным стеклом, так что немцы, имевшие планы вывезти витражи в Германию, остались ни с чем. И мы можем легко представить, как это было.

Является, наверное, в церковь немецкий офицер. Он, как все офицеры, в мундире и с моноклем. Собака с ним, наверное.

— Кто у вас тут за главного? — говорит. — Подать его сюда.

Поискали кругом и нашли какого-то перепуганного аббата. Волокут его, ни слова не говоря, на допрос.

— Я требую немедленно показать мне ваши знаменитые окна, — строго говорит офицер. — У меня есть приказ немедленно вывезти этот шедевр средневекового зодчества в нашу родную нацистскую Германию.

— Ах, окна, — говорит аббат с облегчением, — окна — пожалуйста. Да вы заходите, не стесняйтесь. Чего там! Будьте как дома.

И тут аббат прикусывает язык и пугается. А вдруг собака что-нибудь унюхает? Может, это какая-нибудь специальная собака — на витражи?