Макамы - Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Я промолвил:

— Ливень обилен твой!

Он ответил:

— Обещанное за тобой!

Я снова бросил ему золотой:

— Двух друзей дорогих соедини да Аллаха, господа миров, помяни!

Он рот раскрыл — и динар проник туда, где сидел уж его двойник. Хвалу собеседникам нищий воздал и посох странника в руки взял.

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Тут сердце мне подсказало вдруг: «А что, как певец — Абу Зейд, старый друг? Теперь он хромает, но не притворно ль?»

И старика я вернул проворно:

— По узорным речам тебя я узнал. Выпрямись! Что это ты захромал?

Он ответил:

— Если ты Ибн Хаммам уважаемый, то чести и почестей тебе желаем мы!

— Угадал, я — аль-Харис. Как текут твои дни?

— От достатка к нужде бегут они: то песок скрипит на зубах от хамсина[29], то повеет вдруг дуновеньем насима[30].

— А что это ты притворился хромым? Доволен ты сам превращеньем таким?

Тут Абу Зейд невеселым стал и такие стихи на прощанье сказал:

Притворившись хромым, облегченье найду,Хоть на день, хоть на миг все же сброшу узду,Без цепей и оков я свободным идуИ свои хитроумные речи веду.Оправданье себе без труда я найду —Из Корана святые слова приведу:«Нет греха на хромом и убогом!»[31] —Позволительно ль спорить вам с богом?

Перевод В. Борисова и А. Долининой

Дамиеттская макама

(четвертая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Странствуя по белу свету, отправился я в Дамиетту[32]. Жизнь тогда смотрела на меня благосклонно, и многие дружить со мной были склонны. Мне улыбался благоденствия лик: шелка и парчу носить я привык. В пути у меня была опора: друзья, сломавшие палку раздора. Сливками согласия мы наслаждались, зубьями единого гребня казались. Воедино в пути наши души слились, на быстрых верблюдах мы к цели неслись. Недолгими были наши привалы, недолго в оазисах мы отдыхали: как только каждый воды напьется, снова в путь — к другому колодцу.

Однажды решили мы украсть у ночи хотя бы первую часть: спустилась уж тьма, а мы идем, безлунна ночь, а нам нипочем! Но вот рассвет размывает мрак — ночь седеет, и нам на отдых пора. Уже напала на нас дремота, а в рот забралась зевота. На колени верблюдов мы опустили, стреножив бурых, пастись пустили. И разбили свои шатры у подножья пологой горы, овеваемой ветром восточным, свежим, который прохладой путников нежил. Скоро все умолкло вокруг, и в тишине я услышал вдруг средь брошенных седел ночную беседу:

— А как ты относишься к другу, к соседу?

— Сосед есть сосед, — я слышу ответ, — даже если несправедлив сосед. Когда я вижу: сосед вспылил, отхожу я в сторонку, чтоб гнев поостыл. Старый друг больше брата мне мил, пусть он колоквинтом[33] меня опоил. Даю я, не требуя равной отдачи: считаться с другом — нет хуже задачи! Рука моя лить добро не устала — ведь мужу скупиться на друзей не пристало! Кто гостем пришел ко мне на пир, тот надо мной — эмир! Если пришел друг дорогой, владыка он надо мной! Приятно приятеля одарить, радостно другу полезным быть. Я любезен и с тем, кто не любит меня, я помню о тех, кто покинул меня. Если кто мне долг сполна не уплатит, не сержусь — мне немногого хватит! Даже если ужалит меня змея, за обиду мстить ей не буду я!

И ответил ему ночной собеседник:

— Сынок, а ведь так ты станешь бедным. Горе тебе, если будешь столь щедрым. Я иду только с тем, кто в пути мне подмога, не друг мне тот, кто горд хоть немного. Я с неверным не дружен: кто слово нарушит — тот мне не нужен; кто обманет меня — с тем я близок не буду, кто покинет меня — того забуду. На противника я любви не трачу и не желаю ему удачи. Своему заклятому врагу я поле засеять не помогу. Разве я посочувствую тому, кто горю обрадуется моему?! Неужели я того полюблю, кто злорадством встретит кончину мою? Я только любимым подарки дарю, лишь лекаря-друга советы ценю. Не одарю того я дружбой, кто не отплатит за дружбу службой. Своих намерений я тому не раскрою, кто глубокую яму мне роет. За того лишь готов я Аллаху молиться, кто от щедрот своих даст мне напиться. Но хвалы моей не дождется тот, чья жадность мне пересушит рот. Ты разве двух друзей видал, чтоб один чадил, а другой пылал, чтоб один расточал, а другой копил, чтоб один мягким был, а другой грубил? Нет! Аллахом клянусь, подражать должны друг другу друзья, если дружбе верны. И обман не будет нас отдалять, и вражда не будет нас разделять. Почему я вином тебя должен поить, а ты мне в чаше яд подносить? Я готов твою добрую славу упрочить, но и ты не должен меня порочить. Если я тебе свою душу раскрыл, берегись погасить откровенности пыл! Где царит справедливость, нет места насилью. А любовь? Разве ее пробудишь силой! Разве счастлив путем униженья идущий? Разве солнечный свет виден за тучей? Вот послушай стихи на сон грядущий:

Того лишь люблю, кто любовь мне дарит —Ведь меру в любви соблюдать надлежит!Ты любишь — в ответ мое сердце горит,Остынешь — погаснет оно и молчит.Измена друзей не меня разорит:В убытке — кто другу ущерб причинит.Кто плод моей дружбы сорвать норовит,Пусть семя любви в моем сердце взрастит.В общенье с друзьями обман мне претит —Ведь он лишь разлад меж друзьями плодит.Смешон мне, кто чести своей не хранит, —Навеки презреньем моим он облит.Пусть друг лицемерный по глупости мнит,Что я не замечу коварных обид:Ему невдомек, что ударом в мой щитСебе же он голову сам размозжит!А тот, кто со мной как с глупцом говорит,Пусть будет могильной землею покрыт.Неискренний другом себя обрядит —Беги от него; он тебе навредит!Пусть золото друга тебя не манит —Расчет меж друзьями раздоры родит!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я чутко внимал беседе двоих, и мне захотелось увидеть их. Когда утро — солнца дитя — народилось и небо светлой лазурью покрылось, все стали грузить на верблюдов вьюки, меня ж занимали отнюдь не тюки: решил я первым, до птиц еще, встать — ночных собеседников отыскать. Лица спутников начал я изучать и голоса их примечать. И вот предо мною не спавшие ночью. Ба! Я Абу Зейда вижу воочию! Но приятель наш на сей раз не один — с ним рядом такой же оборванный сын. Восхищенный их доброй, разумной беседой, полный жалости к их невзгодам и бедам, я друзьям про достоинства их поведал и позвал их дальше со мною идти, а значит, насущный хлеб обрести. И ветви щедрости начал для них трясти. Мои спутники их как друзей привечали, от подарков карманы старца трещали, зазвенели дирхемы[34] в суме хитреца — исчезло унынье с его лица.

А с нашей стоянки видели мы гостеприимной деревни дымы. И вдруг ко мне Абу Зейд подходит и такую вот речь заводит:

— Тело мое загрязнилось в долгом пути — не позволишь ли мне в ту деревню пойти? Горячая баня нужна мне сейчас. Я смою грязь и вернусь тотчас.

Я сказал:

— Если хочешь, так торопись. И, не задерживаясь, возвратись.

Он ответил:

— Вернусь я, о брат, быстрей, чем к тебе возвратится твой взгляд. — И побежал, как породистый конь на кругу скаковом, бросив сыну: — Не медли! Ну-ка бегом!

Мы решили, что он теперь с нами навек, но этот обманщик задумал побег. Весь караван ждал его возвращенья, как ждут в рамадан торжества розговенья[35]. Но вот стали рушиться дня утесы, и тревожными стали наши вопросы. Уже солнце разорвано зубцами гор, а мы все с деревни не сводим взор. Сказал я:

— Не будем сидеть без дела: нет ожидания без предела! Готовьтесь в путь. Теперь уже ясно, что возвратиться он клялся напрасно. Не верь тому, кто на вид благодушен, испытай его: так ли он добродушен?..

Я встал, чтоб верблюда в путь оседлать и вьюки тяжелые подвязать. Вот тут-то я стихи увидал! Их Абу Зейд на седле написал:

О тот, кто помог мне в нелегком пути,Достойней тебя средь людей не найти!Уход мой поспешный, о щедрый, прости —Бегу не затем, чтоб следы замести.В бесстыдстве меня упрекать погоди —Сказал ведь Аллах нам: «Вкусив, уходи!»[36].

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я вслух прочел, что Абу Зейд написал, — пусть простит его тот, кто порицал. Подивились все остроумью его, но сказали: «Избавь нас, Аллах, от него!..»

И пустились мы в путь — искать удачи…

Кого-то теперь Абу Зейд дурачит?

Перевод В. Борисова

Куфийская макама

(пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Как-то вечером в Куфе[37] у нас собралась компания — те, что вскормлены с детства молоком красноречья и знания. Растянулся над нами плащ темноты на подкладке из лунного света, и звезды висели на нем, как серебряные амулеты. Но ярче сверкали звезды речей, что в нашей беседе спешили зажечься, — речи такие в памяти надо беречь, от них не нужно беречься; это речи, к которым люди склоняются, а не те, от которых они уклоняются.