Пришельцы с несчастливыми именами - Александр Етоев

Решение однозначно: надо этому, который в блестящих штанах, покрепче зацементировать рот, чтобы он не пошел молоть языком и не расстраивал коварные планы.

Убить. Подстеречь их обоих, Галиматова и беглянку, и обоих втихаря грохнуть. По спине пробежала холодная змейка страха.

Если я прав, то дела мои откровенно плохи. Тому подтверждение – события последнего дня. Цепь покушений, по счастью, без трагического исхода. ОНИ (кто ОНИ – было не совсем ясно) решили форсировать развязку. Так-то, Александр Федорович!

Сопенье в спину я услышал, когда трамвай тринадцатый номер, брызжа белыми искрами, выкатывался из-за угла на площадь.

– Не оборачивайтесь. – Голос был незнакомый. – Сверните направо, на тротуар. Витрину аптеки видите? Туда, к ней идите.

– Зачем? – Я не стал оборачиваться, но несмотря на свое «зачем?», послушно пошел к аптеке.

Шаги и сопенье не затихали.

– Слушайте, только не отвечайте. Иначе они догадаются. Вы меня не знаете. Я знакомый вашего друга. Имени своего не скажу, нас могут подслушать. Да не бегите вы так, у меня штырь в ноге.

Я сбавил шаг.

– Вы на языках говорите? – спросили из-за спины.

Только я открыл рот, чтобы сказать «нет», как из-за спины зашипели:

– Тс-с! Словами не отвечайте. Если «да» – наклоните голову вправо, если «нет» – влево. Для конспирации.

Я качнул головой влево.

– Жаль, я тоже не говорю. Александр Федорович – я правильно называю? («Да»). Так вот, Александр Федорович, у меня есть к вам кое-какие вопросы.

Тут мне бы сказать ему: а сам-то ты, конспиратор вонючий, кто будешь таков? И почему я, свободный человек, должен какому-то вонючему конспиратору на вопросы отвечать? Обернуться, да и посмотреть пристально на его нахальную рожу. А то для острастки и врезать.

В некоторые моменты жизни я бываю ужас какой неинтеллигентный, так что насчет «врезать» – угроза вполне реальная.

Но я не стал говорить ничего такого и, тем более, оборачиваться. Мне сделалось вдруг интересно. Игра, которую предложил незнакомец, затягивала. «Сыграю, – решил я, – а морду набить – это всегда успеется».

– Послушайте, это гипноз? То, что сегодня было, это гипноз или не гипноз?

Я пожал плечами. «Не знаю».

Голос спрашивающего сделался напряженным. Я почувствовал – ему хотелось кричать, а он принуждал себя говорить тихо.

– Ведь это вы причина явлений, творящихся в городе и в природе? Молчите? Или вы не русский человек, Александр Федорович? – Я почувствовал на своей шее горячие брызги слюны. – Как же она вас охмурила, что через вас все мы, русские люди, стали жертвами жестокого наваждения! – Я передернулся от брезгливости – слюна затекла за воротник.

«Русские люди… Наваждение… Все ясно. Пора бить морду».

Я почти подошел к витрине. Там за пыльным стеклом рос роскошный вечнозеленый фикус. Рос в кадушке, в аптечной неволе, а рядом, в стекле витрины отражался невыспавшийся человек по фамилии Галиматов. Он отражался один, других отражений не было.

Я приблизил лицо почти вплотную к стеклу и попытался заглянуть себе за плечо, чтобы увидеть спрятавшегося незнакомца. И в этот самый момент нога потеряла опору и восемьдесят килограммов живой человеческой плоти, нелепо взмахнув руками, ухнули вперед на стекло.

– Твой номер – тринадцатый! – услышал я сквозь соленый туман, окрасивший мир в багровое.

9. Путешествующие по звездам

Две среброчешуйчатые рыбы медленно выплыли из-за хребта, поиграли в невидимых струях, сделали круг и пропали.

Пахло хвоей, и воздух был зелен. В нем дрожали пузыри света.

Я пытливо вслушивался в свое новое «Я», пытаясь понять, чем чувствую мир, который меня окружает. Почему я вижу без глаз, обоняю без органов обоняния. И кто они, эти рыбы, и что там – за хребтом.

– Непривычно, – сказал я или подумал. Мысль, а может быть, слово показалось бесцветным и пресным, и я пожалел о своей оставленной неизвестно где хрипотце, которой гордился с юности.

– Это и есть ваша планета?

– Нет, это планета-колония, – ответила мыслесловами моя бесплотная спутница.

– А рыбы – местное население? – Даже без плоти я все еще пытался шутить.

– Рыбы – те, кто имеет тело. Удостоенные.

– Рыбье тело? Пожалуй, красиво. Они нас могут увидеть?

– Они нас уже увидели, иначе не стали бы убегать за хребет.

– У нас же нет плоти.

– Видеть можно не одну плоть.

– И что теперь? Надо уносить ноги?

– Не сразу. Бюрократия везде одинакова. У вас, у нас. Пока они оформят донос, пока его оприходуют, перешлют по инстанциям. Затем резолюция, визирование, сверка по картотеке. Долгая история.

– Слава Богу. Мне здесь нравится. Хорошее место. Я не думал, что путешествовать по звездам – такое простое дело. Кстати, о моем теле. Оно, что – на Земле?

– Конечно.

– Значит, там, на Земле, я мертв?

– Нет. На Земле проходит микросекунда времени. А здесь, во времени путешествия, она растянута бесконечно долго. Ты вернешься на Землю в тот момент, из которого я тебя вытащила. Всего лишь.

– Занятно. А если меня здесь убьют?

– Тогда и там ты умрешь, – ответила она, не задумываясь. Я даже слегка обиделся. – А что касается такого простого дела, как звездные путешествия, то тут ты здорово ошибаешься. Любые неофициальные перелеты строго запрещены. Нарушители караются по закону. Каждый такой перелет, кто бы его ни проделывал, ведет к значительному сокращению жизненного пространства Вселенной.

Часть пространства съедается, и к минус бесконечности съеденного пространства прибавляется новый кусок. В принципе, Вселенная может исчезнуть совсем. Тем более, что официальных путешественников – как собак нерезанных. Обладатели плоти обычно развлекаются путешествиями. Например, эти рыбы. Между прочим, перед тем, как сюда прилететь, эта пара получила гарантию, что временно на планете никого нет. За это они заплатили. Так что дело обернется скандалом еще и по этой причине. Ну, с ними ладно. А вот съеденное пространство – это важно для всех. Ближайшие от него миры большей частью ненаселенные. Или в них расположены колонии ссыльных преступников. Если им удастся меня поймать, то я обречена быть сосланной в область Присмертья – так она обозначена на всех звездных картах.

– Ничего себе, веселенькая история. Постой, раз путешествия – так серьезно, то чего ради мы здесь?

Она не сразу ответила. Даже без звуковой окраски я почувствовал в ее ответе смущение.

– Из-за тебя. Во-первых, тебе надо отдохнуть. Во-вторых, крепко подумать, что делать дальше.

И тут я решился, благо не было тела. Если бы в этот момент оно у меня появилось, включая части, имеющие способность краснеть, наверное, я бы горел, как красный фонарь в сумраке фотолаборатории.

Я сказал:

– Есть конкретное предложение. Скажи пожалуйста, ну зачем тебе на Земле быть этой дурацкой платформой?

– Я думала, тебе нравится.

– Нравится? Знаешь, дорогая моя, что мне нравится? – И я выпалил на одном дыхании: – Девушка-сирота.

– Ах, так! – Мысль ее задрожала. Я представил женское лицо, не конкретное, а собирательное – с прикушенной нижней губой и белыми от волнения пятнами посреди раскрасневшихся щек. – Значит, я для тебя никто?

Кажется, назревала сцена.

– Да? Если мне нравится быть платформой, а у тебя встает на каждую голоногую блядь, вроде той, что была в электричке, может, и мне прикажешь пойти зарабатывать на панель?

Фраза отличалась удивительной пуленепробиваемой логикой. Против такой фразы сам Гегель не нашел бы что возразить. Когда существо из женщины превращается в бабу, любые аргументы бессильны.

Я вспомнил длинную цепь своих коротких женитьб. Конец ее потерялся в прошлом, но стоило разбередить память, как из былого, из топи смердящих блат, цепь протягивалась ко мне, как удав, громыхала медью истерик, звенела перебитой посудой, терзала шлепками наманикюренных пальцев о мою впалую грудь.

Люда. Из жен она была первой и, пожалуй, долготерпеливей, чем все. С ней мы прожили ровно год и неделю. Она заходилась в крике лишь в дни совместных похмелий, длившихся регулярно от понедельника до среды, где-то к четвергу отходила, а с четверга и по воскресенье включительно мы жили добром и миром, полюбовно деля радости и невзгоды тихого семейного очага.

За Людой была Аня первая и Аня вторая. С той и другой мы прожили в сумме одиннадцать месяцев. Аня первая, та имела привычку ложиться на рельсы, проложенные за два квартала от дома, хотя знала прекрасно, что это всего лишь запасные пути к свалке цветного лома, и поезда по ним не ходили. Вторая из перечисленных Анн голая вставала на подоконник и так стояла подолгу, мрачно и грозно молчала и, время от времени оборачиваясь, называла меня подлецом.

За Аннами идет Ольга, за Ольгой – сумасшедшая Нелли. Вот уж где был дурдом, даже вспоминать весело. Ей меня было мало, то есть не всего меня, а той моей главной части, которая скучает сейчас без дела, оставленная на далекой Земле, дремлет, свернувшись калачиком, словно младенец в люльке. Нелли была не права. С размерами у меня полный порядок. Просто на почве шизофрении все предметы нормальной длины казались ей укороченными. Я уверен, даже слоновий хобот показался бы ей мельче медицинской пипетки.