Эндер в изгнании - Орсон Скотт Кард

– Ты же понимаешь, я не могу ничего тебе рассказать, – произнес Мэйзер.

– Вам и не нужно мне ничего рассказывать, – сказал Эндер. – Я думаю, что есть еще один мальчик. Много лет назад, я тогда был совсем маленький. А он – вряд ли намного старше меня. Но с ним была его банда. Его я тоже уговорил сражаться без них – лично, один на один. Так же как и Бонзо. Тогда я не умел драться, не знал, как надо. Все, что мог, – разозлиться на него изо всех сил. Причинить такую боль, чтобы он никогда не посмел снова ко мне цепляться. Чтобы его банда тоже оставила меня в покое. Мне пришлось взбеситься, чтобы они испугались моего бешенства. Так что думаю, тот случай тоже будет частью разбирательств.

– Ты настолько погружен в себя, что это даже забавно, – ты совершенно искренне видишь себя центром вселенной.

– Я вижу себя среди интересов военного трибунала, – поправил Эндер. – Это точно касается меня, иначе никто не стал бы так целенаправленно скрывать от меня информацию. Отсутствие информации – само по себе информация.

– Вы, детишки, такие вумные, – сказал Мэйзер.

В голосе старика было столько сарказма, что Эндер улыбнулся.

– Стилсон тоже мертв, правда?

На самом деле это даже не прозвучало как вопрос.

– Эндер, не все из тех, с кем ты дерешься, умирают.

Но после этих слов наступило молчание, в котором Эндеру почудилось колебание. И тогда он узнал это наверняка. Каждый, с кем он дрался – дрался по-настоящему, – был мертв. Бонзо. Стилсон. И все жукеры – каждая королева, каждая взрослая особь, каждая личинка, каждое яйцо… как бы они там ни размножались… все!

– Знаешь, я все время о них думаю, – негромко произнес Эндер. – Думаю о том, что у них никогда не будет детей. Ведь жизнь – она в этом и заключается, так? Способность размножаться. Даже бездетные люди – их тела продолжают производить новые клетки. Продолжают размножаться. Но для Бонзо и Стилсона все кончено. Они прожили слишком недолго, чтобы размножиться. Их линия обрезана. Я стал для них природой, хищником с окровавленной пастью. Я вынес вердикт о том, что они не нужны, не приспособлены.

Даже произнося эти слова, Эндер знал, что ведет нечестную игру. Мэйзеру было приказано не обсуждать с ним эти вопросы и, даже если Эндер все верно угадает, не подтверждать его догадки. Но окончание разговора будет подтверждением – подтверждением станет даже отрицание. Сейчас Эндер заставил Мэйзера заговорить, успокоить его, ответить на его откровения.

– Вам не обязательно отвечать, – сказал Эндер. – Честно, я совсем не в такой депрессии, как кажется. Знаете, я же себя не виню.

Мэйзер моргнул.

– Нет, я не психопат, – пояснил Эндер. – Я сожалею об их смерти. Я знаю, что в ответе за то, что убил Стилсона, и Бонзо, и всех жукеров во Вселенной. Но винить нужно не меня. Я не цеплялся ни к Стилсону, ни к Бонзо. Они сами пришли ко мне с угрозами. Угрожали мне так, что я поверил. Расскажите это там, в трибунале. Или проиграйте запись этого разговора – не сомневаюсь, вы его записываете. Мои намерения заключались не в том, чтобы их убить, а в том, чтобы раз и навсегда положить конец попыткам избить меня. И единственным выходом было действовать жестоко. Сожалею, что они умерли от побоев. Если бы я мог, я бы это исправил. Но у меня не было навыков бить достаточно сильно, чтобы они больше не лезли, и в то же время так, чтобы они не умерли. Или не стали инвалидами, если дело в этом. Если у них отшибло ум или они изувечены – я сделаю для них все, что только можно… Если только их семьи не предпочтут, чтобы я держался подальше. Не хочу причинять им еще больший вред.

Но вот какая штука, Мэйзер Рэкхем: я знал, что делаю. И просто нелепо судить за это Хайрама Граффа. Что касается Стилсона, Графф понятия не имел о том, что я думал. Он не мог знать, что я сделаю. Знал один только я. И я намеренно причинил Стилсону боль – намеренно избил его как только мог. Тут нет вины Граффа. Вина лежит на Стилсоне. Если бы он оставил меня в покое… а я давал ему все шансы на то, чтобы он от меня отстал! Я умолял его оставить меня в покое. Послушай он меня, он был бы сейчас жив. Он сделал выбор. И то, что он думал, что я слабее и не смогу себя защитить… это не снимает с него вины. Он выбрал драку именно потому, что думал – обойдется без последствий. Вот только последствия наступили.

Мэйзер кашлянул. И сказал:

– По-моему, сказано уже достаточно.

– Но что касается Бонзо, Графф пошел на ужасный риск. А что, если бы Бонзо и его дружки меня покалечили? Что, если бы я умер? Или у меня отшибло мозги? Или я просто стал бы пугливым и нерешительным? Он потерял бы оружие, которое готовил. Боб победил бы в войне и без меня, но Графф не мог этого знать. И риск был огромен. Потому что еще Графф знал: если я выйду из столкновения с Бонзо живым – победителем, – тогда я поверю в себя. В свою способность победить в любых обстоятельствах. Игра не давала мне такой веры, ведь это всего лишь игра. Бонзо показал мне: я могу одерживать победы в реальной жизни. Если пойму противника. Мэйзер, вы же это понимаете.

– Даже если все, что ты здесь наговорил, – правда…

– Возьмите видео, пусть оно будет доказательством. Или, если каким-то чудом никто наш разговор не записывает, выступите от моего имени. Пусть они – судьи трибунала – знают, что Графф действовал правильно. Я злился на него за то, что он так со мной поступил. Думаю, я до сих пор на него зол. Но, будь я на его месте, я бы действовал так же. Все это делалось для победы в войне. Люди на войне гибнут. Ты ведешь солдат в бой, зная, что некоторым вернуться не суждено. Но Графф – он не посылал Бонзо! Бонзо добровольно вызвался на задание, которое сам себе придумал, – напасть на меня, чтобы мы все узнали: я никогда не позволю себе потерпеть поражение, никогда. Бонзо был добровольцем. Точно так же жукеры добровольно прилетели к нам, чтобы истребить человечество. Если бы они оставили нас в покое, нам не пришлось бы делать им больно. Трибунал должен это понять. Боевая школа была создана, чтобы создать меня. Именно меня весь мир хотел создать. Граффа нельзя винить за то, что он затачивал оружие, придавал ему нужную форму. Он мною не владел. Никто мною не владел. Бонзо нашел нож и сам же о него порезался. Именно так и надо на все это смотреть.

– Ну, ты закончил? – спросил Мэйзер.

– А что, у вас пленка на исходе?

Мэйзер поднялся и вышел из комнаты.

Вернувшись, он ни слова ни проронил об этом разговоре. Но теперь Эндеру было позволено разгуливать где угодно. От него больше ничего не пытались скрыть. Теперь у него был доступ к тексту обвинения против Граффа.

Эндер был прав по всем пунктам.

Также Эндер понял, что Граффа не станут преследовать – тюрьма ему не грозила. Трибунал был созван лишь для того, чтобы навредить Эндеру, сделать невозможным для Америки привлечение его в качестве военачальника. Да, Эндер был героем, но теперь он официально становился довольно-таки пугающим ребенком. Военный суд навсегда закрепит этот образ в глазах публики. Люди могли бы сплотиться вокруг спасителя человечества. Но – ребенок-монстр, убивший других детей? Даже если это была самозащита, все это слишком ужасно. Политическое будущее Эндера на Земле было сведено к нулю.

Эндер отслеживал, как комментатор с псевдонимом Демосфен реагировал на новости, приходящие из зала суда. Месяц за месяцем – с того момента, как стало ясно, что Эндера не собираются немедленно отправлять на Землю, – знаменитый американский шовинист будоражил Сеть призывами «вернуть героя домой». Даже теперь, когда смерти, причиненные Эндером, свидетельствовали против Граффа в суде, Демосфен продолжал твердить, что Эндер – «оружие, принадлежащее американскому народу».

Это практически гарантировало: ни один человек из любого другого государства не станет мириться с тем, что такое оружие попадет в руки американцев.

Поначалу Эндер решил, что Демосфен – круглый идиот, действующий топорно и необдуманно. Затем до него дошло, что высказывания Демосфена могут быть целенаправленным тормошением оппозиции, поскольку последнее, что хотелось бы Демосфену, – соперничество на американском политическом олимпе.

Нет, правда – действительно ли этот человек столь хитер? Эндер внимательно изучил его статьи – а чем еще заняться? – и разглядел в них неприкрытый намек на свое поражение. Демосфен изъяснялся красноречиво, но всегда подталкивал читателя чуть-чуть сильнее, чем нужно. Достаточно, чтобы зажечь сопротивление – и внутри Америки, и снаружи. Подспудно дискредитируя каждый свой аргумент.

Намеренно ли?

Возможно, что нет. Эндер знал историю руководителей – в особенности историю настоящего Демосфена. Красноречие отнюдь не означает разумность или глубину анализа. Ревностные приверженцы той или иной стороны зачастую вели себя словно обреченные на провал, поскольку ожидали, что остальные узреют их правоту, если они достаточно ясно выскажутся. В результате они каждый раз раскрывали свои карты и не могли понять, почему все объединяются против них.