Нестрашный суд - Роман Солнцев

— Берите, что хотите, и впитывайте, впитывайте! — негромко сказал подошедший к ней незаметно учитель. У него голос от волнения дрогнул. — Есть величайшие кладези мудрости. Библию читала? А Монтеня? А Чаадаева?

— А он разве писал? Я помню, Александр Сергеевич ему.

— Да, да! А история Соловьёва!.. А Карамзин!.. А Ключевский!.. Я бы вам поднёс до дому, так ведь могут неправильно истолковать… — он засмеялся, и Катя вдруг увидела, что у него не хватает двух или трёх зубов. Не тогда ли ногами Витя и Володя-сосед выбили? Учитель заметил её взгляд и захлопнул комически ладошкой рот. — Недавно орехи грыз и все зубы поломал… — и понимая, что девушка пытается представить себе, как это можно поломать зубы кедровыми орешками, пояснил — Грецкие! Грецкие! Чай пьём? С сахаром? Я лично сахару не ем, но девушки любят. А если увидите, как я утром босой по снегу бегу, не пугайтесь, я с ума не сошёл… закаляюсь по Иванову. хотите?

Катя улыбнулась. Она представила себе, как начнут обсуждать её поведение соседки, если она ещё и босая начнёт по снегу бегать… да ещё рядом со странным человеком. А может, чёрт с ними?

И в эту минуту хлопнула наружная дверь и в дом вбежала мать Кати.

— Мама?

Запыхавшаяся женщина молчала. Учитель встал и поклонился.

— Не хотите чаю?

Мать криво улыбнулась:

— Извините… у нас дела… Катенька, видно, забыла… — и она кивнула дочери, показывая на выход.

У Кати потемнело в голове, и она потеряла сознание. Она очнулась дома, на топчане. Рядом сидел местный врач, старичок по кличке Градусник. При любой болезни он прежде всего совал больному градусник. Он был весь седой, как из алюминия. Он держал Катю за руку и, опустив белесые ресницы, шёпотом считал пульс. Мать стояла рядом. В дверях курил Витя. Отца ещё не было.

— У неё был лёгкий шок… — сказал старичок. — Чего-то испугалась? Вы не в курсе?

— В курсе, в курсе, — заскрипел в дверях Витя. — Я ему, падле, покажу, я его подпалю, падлу.

— Нет, — застонала Катя. — Он ни при чём. Он хороший. Это мама, так не вовремя.

— Вот-вот, — сказала мать. — Я уже не вовремя вхожу… а они там чай пьют… полураздетый мужчина и моя единственная дочь!

И Катя снова потеряла сознание.

Она слышала сквозь сон, как торопливо переговариваются мать и доктор… почувствовала, как ей в руку входит игла. А может быть, это было уже позже, через час, два, три?

— Да, да… — бормотал старичок. — Говорите, до восьмого класса играла с куклами? И до сих пор сказками увлекается? Да, да… Уединяется…и в то же время доверчива, как дитя. да, да. и очень ранима, ранима.

Когда Катя очнулась, мать шила на машинке, стараясь тихо, менее шумно крутить колесо.

— Ой? — она мигом подскочила и присела возле дочери. — Ну, как ты? Голова болит?

Катя смотрела на мать, хотела что-то сказать, но будто сон сковал её язык, и она сама как бы лежала в прозрачном вязком меду.

— Что? — пригнулась к ней мать. — Мы не тронули его, не тронули. Но он ненормальный, это точно. Чего-нибудь хочешь?

— Почитай мне сказку, — еле слышно попросила Катя. — Итальянскую.

— Итальянскую? — переспросила мать. Заметалась по избе, нашла толстый том, принялась листать.

— Чешская… немецкая… немецкую не хочешь? Итальянскую. Вот итальянская! «Принцесса из апельсина». Тебе вслух почитать? Жил-был на свете принц, красивый двадцатилетний юноша. И захотелось ему жениться. Стал король приглашать ко двору разных принцесс, одна красивее другой. Но никто из них не приглянулся юноше.

Катя снова уснула, а когда проснулась, дома были уже все — и отец, и брат Витя. Мать накрывала на стол.

— Вот и наша Катенька проснулась… — обрадовалась мать. — Будешь с нами ужинать? Доктор сказал, тебе надо побольше есть… Вот, папа мяса сегодня купил, вкусный суп, будешь? Наша доченька сейчас умоется и вместе с нами сядет, да, доченька?

Катя сходила во двор — ноги еле держали, во всём теле была страшная слабость. Над белым в ночи зимним двором в небе зияла огромная ослепительная луна, и синяя тень от неё лежала возле сарая. Катя умылась из умывальника за печкой, села за стол. На неё все пристально смотрели. Витя с суровым видом жевал любимую еду — хлеб. Отец был трезв, он осунулся за последние дни, и Катя вдруг заметила, что его скулы похожи на её скулы, а у Вити рот похож на её рот. А волосы мамы — ну точно волосы Кати… И впервые, пожалуй, тёплое чувство родства ополоснуло её сердце…

— Мне чаю, — попросила Катя. — Крепкого… какой папа пьёт.

— А суп? — нахмурилась мама. — Сначала едят суп.

— А вот Павел Иваныч говорит… если по Шелтону. — Катя запнулась.

— Уехал Павел Иванович, — сказала мать. — В городе будет работать. Там, в городе, как раз для него народ… а мы люди простые… — Она поставила перед дочерью большую глубокую тарелку с горячим жирным супом, из которого как пушка торчала широкая мозговая кость с чудесной мякотью внутри.

Но Катю передёрнуло. Она вдруг вспомнила живых коров, которые мычат у соседей возле крыльца, иногда глядя мокрыми добрыми глазами на Катю. Их режут, рубят топором и потом варят. И какая разница — корова в котле или человек?

— Что с тобой? Катя молчала.

— Ну, налей ей чаю! — хрипло сказал отец. Мать встала, налила в чашку густого — сплошь заварка — чаю.

— Сахару намешать?

— Спасибо. Нет. — Катя держала в дрожащих тонких ладонях горячую фарфоровую чашку с голубым ободком и думала о том, что, наверное, теперь Павел Иванович больше не захочет с ней встречаться. Она осталась одна. И даже книг не успела у него взять, — был бы повод навестить в городе.

— Зря ты этому учителю доверяешь, — сказал вдруг Витя. — Дядя Володя рассказывал — он раза три женился, — и вообще — алкаш.

«Павел Иванович?!» — хотела изумлённо воскликнуть Катя и решила промолчать. Дурачок Витя. Может, раньше и пил учитель, но Катя видела: теперь он живёт по методу Иванова, закаляя себя, подставляя душу космосу.

— Кстати, Володя тебе привет передавал… — как-то смущённо завозился на стуле отец и, опустив голову, принялся хлебать суп. — Вон, даже цветы на базаре в городе у грузин купил.

Только сейчас Катя увидела: в глиняной дешёвой вазе стоят чёрные усохшие хризантемы. «Ещё замуж за этого толстяка в чёрной майке выдать меня надумают. Куда бежать? Что делать?» После ужина отец и брат ушли курить на крыльцо, а мать начала мыть посуду. Катя хотела помочь, но мать сказала, чтобы она лучше легла.

— Ты ещё слабая. Витя договорился, тебя повозит несколько дней в Михайловку. а чтобы зря языком не мололи, кого-нибудь ещё будете прихватывать на сани.

— На тракторе?

— Почему? На лошади. Заодно почту туда оттартает.

Как в далёком детстве, Катя лежала в санях, укутанная тулупом, на котором ночью спала. Рядом стояли на коленях её одноклассницы из Жёлтого Лога — Таня Шершнева, Таня-бурятка и Люда Петренко. Они все три были крепкие, загорелые сибирячки, могли и пешком ходить, но зачем пешком, если есть транспорт.

А вот четвёртый ученик, Олег, из гордости не захотел ехать с ними.

Только и брякнул глупость вроде того, что Жилина — радиоактивная девушка, и это на всех перейдёт… Сказал — и аж сам скривился, как от зубной боли, от своей ахинеи… «Ну, почему люди тяжело сходятся? — думала Катя, задрёмывая. — Что стоит Олегу подойти и сказать, мол, прости, давай дружить?..»

Вот и Михайловка… «А может, мне рады будут? Меня же не было целую неделю», — просто-душно жмурилась, глядя вперёд под морозное солнце Катя. Но увы, увы. Как была она изгоем, так и осталась.

Если её вызывали к доске, то её никто не слушал, в классе шумели. На переменах она стояла на излюбленном своём месте — возле батареи отопления, и однажды прилипла к ней — кто-то прикрепил к железу несколько комков отжёванной резинки. Катя пошла по звонку на урок — над ней сзади хохотали.

Она понимала: она должна первая смириться. Тут не имело значения, как ты учишься, как одеваешься. сейчас все хорошо одеваются. Надо найти сильного человека и сунуть голову под его покровительство. В классе были такими сильными людьми Котя Пузиков (но его после того розыгрыша Катя возненавидела), Никита-слюнявый (всё время жевал и плевался во все стороны), а из девиц Маша-чесотка (материлась почище вокзального бича) и Таня Шершнева из родного теперь Катиного села.

Но Таня больше всех и распускала про Катю слухи, хотя, когда здоровались утром, смотрела в глаза спокойными серыми глазами. За что ненавидела? Или просто хотела подмять, а поскольку Катя не понимала, не набивалась в услужение, ненависть накалялась.

Катя решила переломить себя — на большой перемене купила в буфете иностранную жвачку и, зажав её в кулаке, приблизилась к Тане, которая стояла в окружении парней и девчонок. Все курили.