Нестрашный суд - Роман Солнцев

В автобусе поначалу громко говорившие люди замолкли. Шофёр включил радио, визгливо пела какая-то певица. Потом водитель выключил радио и объявил:

— Приехали. — Но никто и не вздумал подниматься. По голосу пассажиры поняли, что автобус сломался, вернее — прокололась шина. Пока шофёр в очках менял колесо, часть мужчин вылезла покурить, и вместе с ними — Витя.

— Ты куришь? — только и успела ахнуть ему вослед сестра. Она смотрела в окно, как он солидно затягивается, стоя возле водителя, как он помогает тому: вот старое колесо понёс подвешивать на задке автобуса, вот вернулся, закурил вторую сигарету. Катя понимала, что он курит как бы для неё, устанавливая некую дистанцию: ты там по заграницам отдыхаешь, а мы тут работаем, и ещё неизвестно, будет ли от тебя прок в новой тяжёлой российской жизни. Наконец, автобус покатил дальше, и холмы раздвинулись, и перед Катей возникло небольшое село как бы в чаше, раскинувшейся до горизонта, с рыже-зелёным лесом по краям. Катя поняла, что это и есть её новая родина. Она суетливо, несколько стыдясь своей праздничной одежды, вышла за братом из жаркого, вонючего автобуса, и он, не оглядываясь, повёл сестру по пустынной улице. Дома здесь были разные — и дорогие коттеджи из красного кирпича, и сиротские избы, полубараки… Дом 31а оказался именно таким, серым, под латаной шиферной крышей, но зато со своим двором и сараем. Ворота покосились, крыльцо было новое, из свежей доски, и эта малость уже как бы давала надежду: мол, ничего, было бы откуда стартовать. На дверях висел амбарный замок, и Катя поняла, что родителей дома нет. Витя достал из глубокого кармана штанов длинный ключ, отпер дверь, и брат с сестрой вошли в тёмный дом.

Каждый дом имеет свои запахи. Дом, в котором жили Катя, Витя и родители до переезда, пах деревом, табаком, кипячёным молоком… Здесь же воздух был сырой, какой-то каменный, наверное, потому, что строили эту хибару из шлака, кое-где штукатурка отлипла, и из щели сыпался песок. Но предметы сюда почти все были перенесены из Катиного детства: зеркало на стене, швейная машина мамы, сундук бабушки, обитый лентой из железа, и конечно же, все одеяла, одно — бывшее бабкино, а потом ставшее Катиным — ватное одеяло с пришитыми разноцветными клочками ситца… Но, несмотря на родные вещи, воздух здесь был казённый.

— Чаю с дороги? — баском спросил Витя и поставил на новую электроплитку новый зелёный чайник. Заглянул в зеркало, пригладил. нет, наоборот, как-то ещё более нелепо взъерошил волосы на голове и только наконец улыбнулся:

— Чинзано не привезла?

— Чего? — изумилась Катя и вдруг поняла, вспомнила: ведь он же дитя, об Италии знает по фильмам, а там все чинзано пьют. — Брала, но на таможне отобрали, — соврала Катя. — Зато я тебе… вот. — Она вытащила из-под одежды в сумке тяжеленный револьвер и коробочку с патронами. — Все говорят, как настоящий.

В первую секунду вздрогнувший от радости, Витя с надеждой спросил:

— Газовый?

— Н-нет… Но грохает — испугаться можно. — Катя поняла, что подарок её для брата смешон, и с виноватой улыбкой сказала:

— Не дали бы пропустить, я узнавала. — Она снова поймала себя на мысли, что совсем упустила из виду: брат вырос. И добавила:

— Я слышала, там что-то сверлят… и он становится как настоящий.

— А! — это уже меняло дело. Витя, сопя, принялся более внимательно оглядывать оружие. И буркнул:

— Спасибо.

Вставил патроны, открыл запертую форточку и, высунув руку во двор, нажал на спусковой крючок.

— Ты что?! — только и ахнула Катя.

Раздался оглушительный выстрел. Удовлетворённо улыбнувшись, Витя сунул револьвер в карман пятнистой куртки и принялся заваривать чай. «Сейчас я ему что-нибудь про итальянских карабинеров расскажу», — приготовилась Катя, но Витя сказал, глянув на часы, что ему надо идти узнавать насчёт угля. — А ты пока сиди… отдыхай с дороги. — и брат, которого она не видела столь долгое время, убежал. «Ну, что ж. вече-ром.» — вздохнула Катя и принялась доставать из чемодана обновы. Слава богу, и кроме кофты, она кое-что купила матери: блузку, платок с видом Венеции, лёгкие тапочки для дома… А отцу привезла толстый свитер и часы на ремешке. Сэкономила из лир, выдаваемых на карманные расходы. Ах, надо было и для Вити что-то ещё купить! Может, часики отдать? Хотя часы у него есть. А свитер явно будет велик.

«Интересно, ванная у них есть?» — подумала Катя и тут же смутилась. Какая ванная? Дай бог, если есть баня. Катя переоделась в трико и простенькую кофту и вышла во двор. А вот в Италии есть дворы — деревья и цветы растут вокруг фонтана. Надо будет рассказать. В сарае валялся всякий хлам, видимо, принадлежавший прежним хозяевам: колёса от телеги, грязная рогожа, смятые бидоны, разбитые аккумуляторы.

А вот в Италии Катя видела: на площади перед дворцом чернолицые, как черти, мальчишки выдували изо рта пламя. Говорят, они берут в рот керосин и поджигают возле лица, когда выдувают… И сидит в стороне угрюмый такой дядька, возле ног прикрытые тряпкой предметы, и человек протягивает тебе руку, и если ты пожмёшь, то тебя бьёт током! У него под тряпкой аккумуляторы! И ему платят за такое развлечение. Надо будет Вите рассказать.

Бани у Жилиных ещё не было — за сараем стоял белый сруб без крыши, рядом громоздилась гора чёрного битого кирпича. Наверное, отец собрался печь с каменкой выкладывать. И речки рядом никакой. Но зато на углу между сараем и домом — железный бак с водой. А поодаль — за холмиком бурьяна картошка растёт, налились тускло-жёлтые помидорки размером с морскую гальку. Видно, поливали, когда рассаду садили. А сейчас вода уже ни к чему. Катя заглянула в бак: тёмно-зелёная вода, поверху сор плавает. Катя сходила в сени, взяла одно из чистых, кажется, вёдер и, раздевшись за сараем, облилась тёплой водой. И услышала голоса приближающихся людей, сдавленный смех. Кто-то воскликнул:

— Ой, бабы, голая! Совсем стыд потеряли.

— Это чья же это?..

Катя метнулась к баку, пригнулась — в стороне заржали. Где же эти люди, откуда они её увидели? Торопливо, трясясь, оделась… потеряв равновесие на одной ноге, чуть не упала — ободрала локоть о ржавую жесть бака… Медленно, пунцовая от неловкости, выпрямилась — из переулка, не замеченного ею, на улицу выходили несколько мужчин и женщин с мешками на плечах, уже не глядя на девушку. Катя прошмыгнула домой.

Она попила чаю и села у окна, как когда-то в детстве сидела. Больше никто на улице мимо не проходил. Унылая рыжая местность, какие-то тусклые дома, отсутствие деревьев, сломанный трактор посреди улицы, без гусениц, три грязные свиньи в сухой яме — всё это вызвало в душе такую острую, страшную тоску, что она в третий раз за этот день зарыдала… И сама не зная почему, Катя бормотала сквозь слёзы:

— Бедные мои! Куда вас занесло. за что?. Разве тут можно жить? Бедные мои… — Перед её глазами вставали тополя в деревне Чудово, чистая речка с золотым песком на дне, кувшинки в Чудном озере, гуси и утки, церковь на холме с золотым куполом… И тут же, близко, за спиной деревни Чудово — суровый мраморный Давид Микеланджело, виллы с белыми колоннами, увитыми плющом и виноградом… и высоко, до облаков бьющие фонтаны, а над ними, как папаха, ало-зелёные радуги.

Катя сама не заметила, как перебралась на топчан, принадлежавший, видимо, брату, и, подтянув по привычке коленки к животу, уснула.

Её разбудили шаги по дому, чайник, запевший, как оса, запах бензина и кашель матери. Катя поднялась — горел свет, на дворе уже стояли сумерки, родители накрывали стол.

— Мама! Мамочка!.. Папа!.. — Катя обняла мать и закивала отцу. — Извините, не знаю, где что. надо было яичницу поджарить?.. — Она помнила, что отец любил яичницу. — Ой, такая была поездка!. Как я вам благодарна!

— Нам-то за что? — отец как-то странно смотрел на неё. — Это уж партии-правительству… или как теперь?

И Катю удивило, что и мать смотрела на неё непривычно пристально.

— Как себя чувствуешь, дочка?

— Нормально.

— Говорят, ты купалась.

— Где? — Катя покраснела. — А-а… Да с дороги хотела окатиться… Я не знала, что тут подглядывают. А что?

— Ничего. Осенью как, учиться пойдём? Или работать? Тебе врачи что сказали?

— Врачи? Ничего.

— Совсем ничего? — накаляющимся голосом переспросил отец и, стукнув кулаком по столу, смирив себя, прошептал — С-суки!..

— Коля! — умоляюще прервала мать этот малопонятный разговор. — Давайте есть. — И позвала:

— Витя-я? Ты скоро?

Вошёл брат, обтирая ладони о штаны в опилках. От него пахло струганым деревом.

— Готово, — сказал он. — Сверху поролон ей кину— будет, как царевна, спать… — Катя поняла, что Витя мастерил ей лежанку.

— Ой, мам… а в Венеции у нас были койки! Что в длину, что в ширину.

— Потом расскажешь. Небось от картошки отвыкла?