Слышу - Мунё Мунё

«Жениться, что ли? – снова задумался доктор, но уже легче, потому как, похоже, случаются еще чудеса. – Тьфу-тьфу-тьфу… Обошлось», – порадовался высококвалифицированный специалист, доктор медицинских наук, мастер ухищрений в обогащении за чужой счет. На этом он углубился в размышления о метафизике языка и в итоге пришел к неожиданному выводу, что глупость на всех языках звучит одинаково, и почему-то загрустил.

«Слышит! Сказал! И что же он такое сказал?» – гудел дом этим вечером.

Ночью Ой-дк сочинил одну из самых очаровательных сюит о прекрасной земле Эюй! т. Там всегда весело, высокие травы тянутся в небо, и на каждом углу раздают вафли со сгущенкой.

Сюита 2

«В начале было слово»

– Добрый день, Янина Павловна. Я – Молчун.

– Что у вас?

– Сын.

– И у меня тоже. На каком курсе?

– Ни на каком.

– Абитуриент? Поступать будет?

– Может быть, если вы поможете.

– Так сразу?

– Не сразу. Как подрастет.

– Вы насчет репетиторства? Какой класс?

– Никакой.

– У вас точно есть сын?

– Да. Я уверен.

– Так что вам нужно? Говорите скорее, пожалуйста. У меня лекция.

– Вы нужны.

– Вы серьезно?

– Как у вас получится.

– Извините, вы нормальный?

– В каком-то смысле. Сын…

– У вас и сын такой же? Откуда вы?

– Из Чаши. Ферма Дмитрия Молчуна.

– А я думала…

– Откуда еще?

– Не важно. Что с сыном?

– Учить надо.

– А почему я? Прошу вас, давайте продолжим в коридоре. Я опаздываю.

– Он молчит, то есть не разговаривает.

– Кто молчит?

– Да сын мой. Сын.

– Подождите, он глухонемой? Что же вы сразу не сказали?

– Нет, он нет. Не это. Мне не нравится это слово.

– А как вы определяете вашего Молчуна?

– Вот-вот, он молчит, но он не глухой.

– Слышит?

– Не уверен.

– То есть как это? Либо слышит, либо нет – третьего не дано.

– Вы приезжайте, пожалуйста. Сами увидите. Позанимайтесь с ним, прошу вас. Он очень умный мальчик.

– Сколько ему лет? Раньше занимался с преподавателями? Навыки чтения имеет?

– Сложно сказать…

– Простите, что повторяюсь, вы – нормальный? Либо да, либо нет.

– Ну, скажем, в обычном смысле – нет.

– А в необычном?

– Приезжайте, пожалуйста. У нас хорошо: бор, земляника, сад яблоневый, озера кругом, воздух свежий. Отдохнете, послушаете.

– Завлекаете?

– Я хорошо заплачу. Я – Молчун, Дмитрий Молчун. У нас там ферма.

– Я подумаю, Дмитрий Молчун. Когда вы хотите начать занятия?

– Когда вам удобно. У нас библиотека есть в деревне – моя жена много книг выписала. У нас хорошо. Приезжайте, прошу вас…

– Хорошо, Дмитрий. Давайте мы все после обсудим.

– Спасибо, Янина Павловна. Я буду очень благодарен, если вы согласитесь.

– Чаша, говорите?

– Да, Чаша.

<…>

– Вы еще тут? А почему на улице не подождали? Погода такая замечательная.

– Там тихо.

– Вам не нравится, когда тихо?

– Не совсем.

– Так в чем же дело?

– Очень тихо. Как на кладбище. Вы приедете? Я пришлю машину. У вас будет своя комната.

– Через три недели, после сессии.

– Спасибо. Вам понравится. Он очень умный мальчик.

– Не сомневаюсь. Скажите, Дмитрий, а почему я?

– Вас хвалят.

– Да? А я себя больше ругаю.

***

«Коса у меня была до пояса, вот такая толстая. Подружки завидовали. Мама каждое утро заплетала: поставит меня у окна и чешет волосы. Дом у нас был светлый, с широкими окнами, печкой красивой – еще отец ставил. Хороший дом. На самом краю деревни, до леса рукой подать. Там тебе и ягоды, и грибы, и белки. Соберемся так с девочками и пойдем с самого утра. Пустые никогда не возвращались. Я одна тоже ходила. Чего там бояться? Все свои, дорогу знала. Каждую сосну в лесу знала. Вот так пошла я раз, смелая, за опятами. Иду низко, высматриваю грибы, все вверх да вверх по склону. Далеко ушла, к самым холмам. Вокруг тихо, мрачно, даже комары пропали. Очнулась я, смотрю – а деревья черные, как головешки. И страшно. Мамочка Пресвятая Богородица, думаю, конец мне. И он голову из пепла поднимает, глазами злыми сверкает – на меня ползет, гад! Тут у меня, дуры, ноги отнялись: дрожь бьет, шагу ступить не могу. А он как полыхнет мне огнем в лицо – коса вспыхнула, брови, ресницы в пепел. Всю красоту мою сжег, сволочь. Не голова стала, а котелок. Вся деревня потом издевалась. Ты слушаешь?»

Ой-дк переписывал ноты начисто, орган коротко хрюкнул, не отвлекаясь.

«Вот такая сказка, значит. Про змееву гору».

Голова затряслась на тонкой шее и упала на плечо.

«Это все?» – удивился Ой-дк.

Глаз ее приоткрылся, подмигнул хитро: «Интересно, значит».

Ой-дк развернул карамельку и засунул в хрупкий рот. Морщины заиграли на кукольном лице, стянулись узелком вслед за конфетой: «Не все».

«Поджарил меня, но жить оставил. Иди к своим, говорит, и скажи, чтобы боялись. Еще раз придешь сюда, говорит, всех спалю. Гад плешивый. Террорист. Я и побежала – долго уговаривать не надо». Она подпрыгнула и затопала тонкими ножками по полу. Эхо ее шагов отозвалось в коридоре, тревожа доски.

Все выжидательно посмотрели на дверь. Бабушка ойкнула, наспех повязала платок крестом на тощей груди, вскочила в кресло и вылетела на дугах в окно, бросив на прощание звонкий «Эюй! т».

Июль помахал ей шторами и состарился в холодные сумерки.

Дверь распахнулась, пропустив вперед пустующую женщину. «Что это было?» – губы ее расплескивали тишину, глаза ловили призраков в окне. Ее руки повторили вопрос, и Ой-дк поежился от жесткости прирученного языка. Павшие яблоки с помятыми боками и то умели лучше.

Она пришла сама в конце ночи. Утро зевало за ее спиной. Поздние тени повисли на ресницах. Пустующая женщина пошатывалась от тяжести черных церберных чемоданов, настороженно молчавших в руках. Отец помог ей подняться в дом хлопающих дверей, и она осталась. В отданной ей комнате поселилась толпа голодных вещей. Так что яблоку было негде упасть, и саду пришлось переехать обратно в оранжерею. Затем хлестким взмахом руки, под бурное удовольствие толпы она отсекла тянувшееся за ней шлейфом время и разложила по полочкам словари, готовая к наполнению.

Вначале она блуждала по коридорам и комнатам, пугаясь сквозняков, словно потерялась в сезоне туманов. Начало это длилось долго. Она была похожа на тумбочку, с которой ему пришлось иметь дело. Руки хлопали, впустую меся воздух, не производя существенного смысла или хотя бы ветра. На лице ее совершенно неслучайно отпечатался мутный круг от чьей-то чаши – выпили и оставили пустую тару клеймом на гладкой крышке. Она не понимала ни звука, ни запаха, ни намека на смысл. Заикаясь, молотила руками, отгоняя от себя последние сквозняки. Порожняя тара. Елькленсосна.

И вот опять: распахнулась, больно хлопнув дверцей по ушам, и с порога заголосила, бросаясь косными мыслями. Охотнику пришлось выучить звериный язык, чтобы измерить ее голод. Уже сколько лун и полдников живет она в доме, но по-прежнему избегает ветра – бережет свою пустоту.

– Что это было? – нетерпеливо повторила она.

Ой-дк ответил, но пустующая женщина всплеснула руками, не понимая.

– У тебя нет бабушки. Ты путаешь. Может, бабочка? – нервничали ее пальцы.

Ой-дк не обращал внимания на голодную резкость, продолжая с настойчивостью восточного ветра:

– А-озмэ ю6-вореы.=ао1 п-:?ТВЫбь 3…

Она быстро махала руками и повторяла, всухую шлепая губами:

– Бабочка, бабочка, бабочка.

Ой-дк терпеливо объяснял тональности вещей, переливчатость и подвижность их состояний. Женщина мяла воздух, пытаясь схватить ускользающие смыслы. Она никак не могла почувствовать их отсутствующую форму, со свирепой решимостью старалась нащупать слова, чтобы запрятать в клетку пальцев и приручить есть мысли с рук. Елькленсосна. Мастерица чучелок.

– Бабочка, бабушка, бабукж5, бабж5зв, бвэф2 е/Б=лэёьпз8в.

– Лучше! Уже лучше! – радовалась она.

– Бабушка приходила из Эюй! т за конфетами.

– Что такое …? – зависали недоуменно руки, натолкнувшись на отсутствие прирученной формы.

– Эюй! т.

– …?

– Эюй! т.

–…

***

Я не знаю, что делать. Мы стоим на месте. Еле-еле, по слову в час. Он не хочет говорить. Говорит с трудом, будто ему лень. Я не понимаю, что я делаю не так.

Проблема не в нем – неправильных детей не бывает. Это значит, что все мои педагогические наработки, руководства, семинары по новой методике обучения правильных детей с осложнением слуха – коту под хвост. Зачем я сюда приехала?

Я не знаю, что делать, и это настораживает. Я не помню, когда последний раз не знала, что делать. Всегда знала. Когда замуж выходила и разводилась, когда позволила сыну уехать, когда зубами вырвала себе место на кафедре, когда на выборы ходила и не ходила, ругалась с ЖКХ из-за протекающей крыши, молчала в поддержку и против, когда отмазывала студентов от армии – всегда знала. А теперь мне хочется убежать. Убежать вслед за так называемым доктором.