Слышу - Мунё Мунё

Слышу

Сказка для взрослых в четырех сюитах

Мунё

© Мунё, 2015

© Натаниэль Армстронг, иллюстрации, 2015

Корректор Людмила Алексеевна Вакулич

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

World’s last typewriter factory ends production.

Indian company Godrej and Boyce became the last in the world to stop producing mechanical typewriters in 2009 and now has just a few hundred remaining. All the manufacturers of office typewriters stopped production, except us,» said Milind Dukle, general manager of operations at Godrej and Boyce Manufacturing Company. At one point in time the typewriter was seen to be a status symbol, according to Samar Mallick of typewriter seller Mallick Company, and used models do still prove popular. However, he also told the news provider: «Who needs typewriters now!»

METRO WEB REPORTER – 26th April, 2011

Сюита 1

«С медицинской точки зрения»

Затаив дыхание, готовый к прыжку труса, он смотрел на зверя – под столом отдыхал тигр, белый, с синими разводами на лоснящейся перламутром шерсти. Может напасть, и придется драться. Если тигр победит, то он истечет кровью и умрет. Если зверь сдастся, то наверняка рассыплется фарфоровой пылью и доски пола будут танцевать под ногами беснующихся зрителей. Толпа тоже была опасна. Длинные и большеротые, они будили хлесткие ветра, и тогда из потревоженных карманов его сыпались фрукты и фантики. Он беззвучно прокрался вдоль стены к выходу и, закрыв за собой дверь, облегченно выдохнул.

Тишина приветствовала его, сонно моргнув запыленными окнами.

В оранжерее было холодно и пахло ветхостью. Окна покрылись молодым льдом – поздняя осень дышала в стекла, заглядывая на тусклое тепло огня в камине. Подмерзшие яблоки падали на пол и катились под комод, расплескивая слежавшуюся пыль. Бабушка, припорошенная дремой, похрапывала в чахлом кресле. С редких ресниц ее пушилась плесень.

Охотник собрал сон с морщинистого лица и спрятал в карман, подоткнул плед под кукольные ноги, подвинул кресло ближе к огню. Подбросил пару поленьев – как камень в воду, пошли круги потревоженной тишины, и гуще посыпались яблоки. Одно неприятно ударило по голове, он тоже засунул его в карман – пригодится на обратном пути.

Он выдержал должную визиту вежливости паузу и пожал крошечную руку, заканчивая беззвучную беседу.

На днях отцу принесли посылку. Тяжелую и пузатую. В ней вполне можно было спрятаться, подтянув колени к ушам. Коробку торжественно внесли в оранжерею и оставили на столе привыкать к новому климату.

Желтая, с наклейками, издалека. Пахнет чужим, обильным дождем. Прелостью масленых листьев, огромных, с парадную скатерть. Пахнет густо, как лужи с дождевыми червями. Как промокшее сено в сарае.

Вполне может быть, что это новое грозовое облако для комнаты плача. Придавленная скорбящей теменью и эфирным запахом лекарств, постель матери определяла влажный климат стыдливого нетерпения в этой комнате. Облака клубились над постелью, проливаясь душными рыданиями. Влажная рубашка прилипала к спине, когда его пускали посидеть на краю прожорливой кровати, где тускнело ущербной луной худое лицо. Сезон дождей закончился вдруг, выстрелом траурного безмолвия – в спальне поселились засуха и нетронутые покрывала. Тучи заколотили в деревянный ящик с иконой в дубовом лбу и изгнали из дома, перенеся через порог. С тех пор полы поросли тоской, распространяя горький запах запустения.

Охотник знал тропу в комнату плача. В пронзительные ночи, напуганный бившимся в окно садом, он спешил по пересохшему руслу реки в шкаф, хрустящий бумажными цветами, где с головой зарывался в мамины платья. Вещи пахли корочками апельсина, и он засыпал в уютной темноте, завернутый в сны о тех ранних днях, когда полная луна стояла высоко в сытом звездами небе.

Посылка. Свежая и чужая среди пыльного одичания веранды. Картонные углы надежно оклеены изолентой, чтобы нельзя было, поковыряв пальцем, заглянуть в таинственное там. Поднять тоже не получалось – слишком тяжела. Лишь сдвинуть, прочертив на столе треугольник чистоты. Он серьезно подумывал вскрыть коробку, но его сдерживали опасения, что за этим могли последовать сотрясения воздуха. Особенно его беспокоила тетка – сомнительное изобретение бабушкиной непоследовательности в выборе кроватей.

Тетка – сокрушительное устройство воздуховыдувания. Ее держали под стражей в комнате сна, где она лежала лохматой горой в маринаде занавешенного света. Ржавые пиявки пружин ввинчивались в ее тело, подпитывая подозрительностью, пока она щурилась в открытую дверь. Пожалуй, ей он предпочитал острые когти тигра.

Однако он забылся: под ногами натянулись доски пола, застав его врасплох. Дрема заколыхалась и лопнула под весом дрогнувшей двери, как раздавленная ягода. Отец, длинный и небритый, подошел к столу, взбивая небрежными ногами половицы.

– Последняя в мире.

Он по-дирижерски грациозно опустил руки на коробку.

– Откроем?

Охотник не ответил. Любопытство играло, и взрыв, подозревал он, был неизбежен.

«Только бы не облако».

Он покусывал щербатый край стола, крепко схватившись за спасительную поверхность, пока торжественные пальцы вскрывали квадратное тело.

«Только бы не облако».

Сад затаил дыхание. Яблоки выстроились парадными тройками и промаршировали под комод.

«Только не облако».

Охотник зажмурился, ожидая ударную волну. Отец напрягся и вывернул содержимое:

– Опля! Красавица!

«Не облако».

«Не облако».

Прошло мгновение, и его ободряюще похлопали по затылку.

Среди разорванной бумаги и пластика стоял он. Черный и блестящий, как жук.

Блестящий и редкий.

Возможно, единственный в мире.

Подарок из влажных джунглей.

Не двигается. Затаился.

«Смотри», – отец тронул круглую, как пуговица, клавишу.

«Та!» – сказала пуговица.

Охотник вздрогнул: «Пуговица сделала что?!»

Отец нажал еще раз. И еще:

«Та! Татататата! Та!»

Он чуть не упал. «Пуговица сделала что?» – не верил он своим чувствам.

И потом вдруг, словно яблоко с потолка:

«Ой!» – прямо по носу.

Он чихнул, развернулся и побежал прочь, брызгая тишиной. Мимо тигра, по коридору, в апельсиновый шкаф.

«Хватит носиться! Идиот!» – хлестнуло за его спиной.

Сердце громко билось в ребра черной блестящей пуговицей, взрываясь на задворках темечка удивительным «тататата…». Он зажмурился и восторженно слушал:

«Тататата…»

Дождь ходит по крыше.

«Тататата…»

Капают с веток тени яблок.

«Тататата…»

Брызгают жаром на огне котлеты.

«Тататата…»

Отвечают пульсом прижатые к голове запястья.

***

В доме тишины ночью тоскливо.

Ясное дело, он не спал. В голове все еще отзывалось эхо органа: «Татата…». Небывалое дело. Невероятное даже. Вполне могло быть, что ему померещилось.

Он мял в горячих ладонях сомнения уши, пока не решился – стоит проверить.

Охотник замер в дверях, улавливая вибрации вафельных стен: в комнате тетки кровать исходила ржавым плачем. Он осторожно пробрался мимо запертых в снах спален, стараясь не тревожить воздух, прошептал пароль и вошел в оранжерею.

Луна лежала на полу оконными дольками. Воздух спал, и в нем темной дырочкой молчал орган.

Охотник вскарабкался на стол и, справившись с волнением, вдавил наугад блестящие кнопки. Машинка хрюкнула, отбив на бледном листе бумаги:

«КД».

Этого он не ожидал. Поскреб бумагу ногтем, послюнявил – пятно не сходило. Он попробовал снова.

Орган заикнулся:

«>»

Откашлялся:

«пргшх»

Потом тонко завыл:

«еееееааааааииииооооо»

И вдруг замолчал, подавившись:

«_.»

Охотник ждал.

«Ой!» – позвала машинка.

И добавила: «Дк».

«Ой-дк», – повторила она настойчиво.

Он кивнул: «Ой-дк».

Конечно!

Он был так поражен, что вскрикнул, вспугнув тихую ночь. Двери хищно моргнули желтым глазом, поднялся ветер – прозевал. Он мигом слетел со стола, больно ударившись, и нырнул в раскрытые ворота.

«Ах ты паразит! – волновала воздух вслед за ним тетка. – Спать, недоделанный! Спать!»

Его спальня спешно захлопнулась, одеяло прикрыло забористый хохот, и все снова замолчало. Но уже совсем не было тоскливо.

За завтраком отец показал исчерниленный лист и сердито потряс пальцем. Охотник виновато опустил голову.

Где-то там, среди черных значков, пряталось его имя:

Ой-дк. Хлюп тонущего в молоке печенья.

Ой-дк. Всплеск осиного зуда под крышей погреба.

Ой-дк. Полет вишневой косточки в миску.

Ой-дк. Лопаются пузыри на мыльных руках.

Ой-дк. Маятный бег кресла с короткими, кривыми ногами.

Он рассмеялся, чуть не подавившись компотом.

– Что ты хохочешь, придурок? – тетка гневно тряхнула столовыми приборами. – Все ржет и ржет!

– Наталья, не выражайся.

Газетный лист взлетел над столом и утопил конец в соуснице. Бабушка солидарно трясла тонкой шеей, прикрыв птичьи глаза.