Копии за секунды: История самого незаменимого изобретения XX века - Дэвид Оуэн

Шайнер также создал копировальное устройство. (Вообще немцы оказались более плодовитыми, чем даже осы, в истории развития копировальной техники.) В 1603 году, в возрасте тридцати лет, он создал пантограф, блестящее по простоте устройство, в котором использовались принципы евклидовой геометрии для изготовления копий с существующих изображений в увеличенном или уменьшенном масштабе. Пантограф состоял из четырех линеек, образующих параллелограмм и соединенных в местах пересечения шарнирами. В одной точке был установлен штихель, которым обводится оригинал, а в другой точке – перо, вычерчивающее в нужной пропорции копию этого оригинала. Пантограф также можно было использовать для воспроизведения письма, при этом написание оригинала происходит одновременно с созданием его точной копии.

Многие писатели приписывали изобретение пантографа Шайнеру, но Леонардо да Винчи, Микеланджело и многие просвещенные древние греки тоже пользовались пантографом или устройствами, похожими на него. И даже пантограф Шайнера был напрямую инспирирован кем-то другим, знакомым художником по имени Георгий, который «похвастался мне, что у него есть потрясающее изобретение, а именно: быстрый способ вычерчивания любого объекта, очень легкий, надежный и скорый в использовании; так что любой, кто захотел бы сделать копию с рисунка, сделал бы это, глядя только на оригинал, не обращая внимания на копию». Опираясь на описание Георгия, Шайнер разработал принцип устройства и построил свой собственный пантограф.

В течение следующих двух веков пантограф совершенствовался, потом о нем забывали и несколько раз изобретали вновь. (Повторное изобретение полезных предметов было обычным явлением во времена, предшествующие появлению легких способов копирования, которое помогло цивилизации хранить в памяти изобретения, уже сделанные ранее.) Кристофер Рен, более всего известный как архитектор собора Св. Петра в Лондоне, но бывший замечательным астрономом, математиком и изобретателем, запатентовал в 1631 году пантограф, утверждая, что он был полезным в «сокращении утомительного труда копирования разнообразных записей, контрактов, соглашений, уставов и всех других документов». В 1648 году Уильям Петти, профессор анатомии в Оксфордском университете, изобрел вариант, который он описал как «инструмент небольших размеров», который можно было использовать «для одновременного написания двух копий одного и того же документа». (По воспоминаниям его современника, Петти иллюстрировал свои анатомические лекции, демонстрируя заспиртованный труп утопленника, принесенного водой из Ридинга.) Такие же устройства изготавливались и использовались другими. Одно было изобретено в конце 1770-х годов Эразмом Дарвином, дедушкой Чарльза Дарвина. Эразм описал свое творение, которое он назвал биографом, как «перо с двумя остриями», и построил устройство в нескольких модификациях, которые он использовал для копирования своих собственных писем. В 1763 году француз Коттенеде изобрел пантограф с тремя перьями, который он называл как copist habile (умелый копировальщик), так и полиграф; последнее название прижилось и было принято другими как во Франции, так и в Англии, несмотря на то что устройство Коттенеде работало не очень хорошо. Среди основных трудностей, с которыми сталкивались первые конструкторы и пользователи пантографов, были ограничения, связанные с изменчивым размером и качеством перьев, которые нарезались вручную из гусиных перьев. («Перо» происходит от латинского слова реппа, что значит «птичье перо», и перочинный нож называется так потому, что он первоначально предназначался для вырезания пишущих перьев из птичьих перьев. У немцев то и другое перо называется одним словом feder, по-англ. feather.)

В 1803 году была создана более совершенная версия полиграфа. Ее автором стал способный и амбициозный молодой англичанин Джон Исаак Хокинс, переселившийся в Соединенные Штаты. Хокинс изготавливал и продавал свое устройство в компании со своим американским другом Чарльзом Уилсоном Пейлем, который одно время занимался созданием собственной копировальной машины. Как и все другие полиграфы, полиграф Хокинса был похож на большую замысловатую мышеловку или старомодные качели для детей, размером с куклу Барби. В одном варианте, на деревянной раме с тщательно продуманным шарнирным соединением, были подвешены два пера, разделенные расстоянием, несколько превышающим ширину листа бумаги. (Были также модели с тремя, четырьмя и пятью перьями.) Движение одного из перьев в любом направлении заставляло тандемом двигаться другое перо: на запад и восток, север и юг и, самое важное, вперед, и вверх, и вниз в две чернильницы, которые устанавливались в центре рамы. В своей заявке на британский патент Хокинс написал, что устройство можно использовать для создания многочисленных факсимильных копий писем, рисунков и чертежей; для линования бумажных листов прямыми параллельными линейками; для рисования одного или нескольких портретов, пейзажей и изображений в перспективе; для изготовления копий в увеличенном или уменьшенном масштабе и для создания «секретной корреспонденции» – искаженным почерком, который можно сделать читаемым только при использовании второй машины, которая «устранит искажение». Среди самых первых и восторженных заказчиков машин Хокинса и Пейля был Томас Джефферсон, который питал особое пристрастие к «крутым» вещицам и который познакомился с Хокинсом при покупке его более раннего творения: пианино на пять с половиной октав для одной из своих дочерей. (В число изобретений Хокинса входит способ изготовления водонепроницаемой ткани, усовершенствованный способ дистилляции спиртных напитков и технология изготовления бумаги из кукурузной шелухи). Джефферсон был в восторге от своего полиграфа. «Я думаю, что это самое прекрасное изобретение нашего века, – писал он в своем дневнике в 1804 году. – В качестве секретаря для копирования материалов, которые мы пишем, не имеющего способности раскрыть их содержания, я считаю это устройство самым ценным, чем владеет человек, занятый общественной работой». Со временем у него стало так много полиграфов – некоторые из них выставлены сейчас в Монтичелло, – что ему часто приписывали изобретение этого устройства. Это было не так, но он действительно предложил несколько усовершенствований, некоторые из которых были использованы в последующих вариантах, и он не прекращал заказывать запчасти, чтобы производить ремонт и профилактику машин.

Джефферсон, даже до того, как у него появилась собственная копировальная машина, был одним из первых людей, которые поняли огромное историческое, культурное и политическое значение офисного копирования. В начале 1760-х, будучи юным выпускником колледжа William & Mary, он осуществил амбициозный проект по сохранению большого объема юридических документов эпохи ранней колонизации, которые в большом небрежении хранились в отделе публичных записей в Вильямсбурге. (Он сделал новые рукописные копии со старых, рассыпающихся манускриптов и вставил ветхие листы в клеенчатые обложки.) Через несколько лет, в 1770 году, в катастрофическом пожаре в его семейном доме в Шедуэлле погибли почти все его собственные записи вместе с архивом его родителей – потеря, которая усилила в нем и так острое чувство потенциальной непродолжительности существования уникальных бумажных документов. В последующие годы он приложил немало усилий и выдумки для копирования и сохранения своей корреспонденции и других записей, и он брал назад письма, написанные им годами ранее, чтобы сделать с них факсимиле для своих архивов.

Источником всей этой деятельности было убеждение Джефферсона в том, что демократия и копирование взаимосвязаны: копирование делает информацию доступной для общественности. Сильвио А. Бедини в книге «Томас Джефферсон и его копировальные машины» от 1984 года цитирует красноречивое письмо на эту тему, которое Джефферсон написал в 1791 году историку Эбенезеру Хазарду, разделявшему в какой-то мере озабоченность Джефферсона: «Время и несчастный случай производят ежедневное разрушение оригиналов, хранящихся в наших общественных учреждениях. Последняя война проделала здесь работу веков. Потери невозможно восстановить; но давайте сохраним то, что осталось: не с помощью хранилищ и замков, которые скроют их от людского глаза и доступа, обрекая на пустую трату времени, а с помощью такого числа копий, которые будут надежно защищены от несчастного случая».

В руках аккуратного пользователя хорошо отлаженный полиграф мог производить долговременные копии, не отличающиеся от оригиналов. Бедини пишет, что копии, которые Джефферсон сделал на полиграфе, «остались свежими и хорошо читаемыми» по прошествии двух веков, даже в тех местах, где кончик пера цеплялся за волокна бумаги, на которой они делались, – что было обычным явлением: «Примечательно, что полиграф возобновлял работу после таких сбоев, продолжая работать дальше после пробела или кляксы». Бедини говорит, что многие копии Джефферсона известны как копии только потому, что Джефферсон сам их так отметил.