Буран - Александр Исетский

— Но... но... расстреляют! Таких, как Васька Шулятиков, мало. Такие раз в году родятся. У него заслуг больше, чем промахов. Расстрелять... Не-ет!..

— Так, по-твоему, выходит, таких награждать, что ли, надо? Ты посчитай, сколь урону он сделал. За такое дело все заслуги черту на пуговки отдать надо, а Ваську...

— Что Ваську? — прервал разгорячившегося красноармейца хриплый бас с тамбура вагона.

Толпа оглянулась. В дверях на площадке стоял Шулятиков. Он прищурил правый глаз и смотрел на солнце.

— Расстрелять, значит, меня?.. Ладно. Да так, видно, и будет. Вины такой не прощают...

Дверь из вагона открылась, и часовой позвал Шулятикова. Он открыл правый глаз и, вскинув голову, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Ну, начинается. — И шагнул в вагон.

Через неделю фронтовой суд объявил приговор: Василия Шулятикова за неподчинение приказу командования и дезорганизацию партизанских отрядов расстрелять. Никифора Кляпина отправить на передовую линию фронта рядовым красноармейцем, Костюкова суд оправдал. Шулятиков предвидел такой приговор и примирился с неотвратимостью смерти. Ему только до боли было жаль, что свою боевую жизнь кончает он так позорно. Расставаясь после суда с Никшей, своим боевым помощником и другом, Шулятиков вспомнил о жене:

— Никша, — положив руку на плечо друга, сказал он, — найди когда-нибудь жену и расскажи ей все, как было. Пусть не горюет... — Рука его бессильно скатилась с плеча Кляпы и хлестнулась о кожаные шаровары. — Ну, Никша, прощай. Ты из-за меня не будешь даже партизанским командиром, но не жалей — ты все-таки умрешь лучше меня. Прощай, — и сжав до боли руку Кляпы, Шулятиков притянул его к себе и поцеловал. Повернулся к конвою.

— Ведите.

Кляпа не сказал Шулятикову ни слова. Глядя на широкую спину уходившего друга, все еще чуя боль в руке от его пожатия, думал: «Худая смерть для партизана, паскудная. Я бы так умирать не согласился.. Не согласился? — Кляпа горько улыбнулся. — Будто меня спрашивать стали бы!»

Из задумчивости вывел его Костюков, тоже смотревший вслед неустрашимому партизанскому командиру.

— Если б Шулятиков был рабочим, он не совершил бы этого преступления.

Кляпа резко повернулся к Костюкову и сказал зло:

— Много ты понимаешь! Васька был партизанским большевиком...

Назначили Никифора Кляпу во второй батальон первого советского полка. Батальон только что вернулся с фронта на короткий срок и расположился в станционных бараках.

Получив обмундирование и поставив к стене принесенную отделенным командиром винтовку, Никша, разбитый переживаниями дня, едва дождался отбоя. А в два часа ночи отделение подняли. Шагая в первой шеренге, Никша недовольно думал: «В регулярных хуже. Стоим в тылу, а подняли в этакую рань».

Остановились у какого-то длинного и низкого белого здания без окон. «Наверное, склад», — соображал Кляпа.

— Первая шеренга, три шага вперед! Арш! — услышал он команду и вместе с товарищами продвинулся вперед. Не заметил, как из подвальных дверей вышли трое и стали позади, между шеренгами.

Чавкая сапогами по грязи, отделение прошло станционный поселок, редкий лесок, широкую поляну...

В конце поляны поднимался невысокий холм, за ним дымилась туманом река. Отделение встало.

«Вот тоже, гоняют», — досадливо подумал Кляпа и, оглянувшись, обмер.

— Васька! — вскрикнул он, холодея.

От знакомого голоса Шулятиков вздрогнул, и взгляд его встретился с обезумевшим взглядом Никши.

— Как же ты, Никша, попал на... такое дело?.. — недоумевающе спросил он.

— Кляпа, в строй, — услышал где-то далеко Никша и в тот же миг почувствовал на плече чью-то тяжелую руку.

— А ну, пусти, — рванулся он.

— Никша, — услышал Кляпа надтреснутый басок Шулятикова. — Иди в строй, ведь мы с тобой еще вчера простились.

— Васька... Как же я... стрелять в тебя... буду?! — схватил друга за руку Кляпа.

— По команде, Никша, — насмешливо и зло ответил Шулятиков.

Никша ссутулился, молча встал в строй. Раздалась команда, четко простучали мимо шаги, и Никша увидел вдруг на вершине холма, в багровеющем восходе, Шулятикова.

— Никша, возьми кольцо, на память жене отдашь...

Неуверенной, качающейся походкой подошел к Шулятикову. Принимая кольцо, прошептал, обрадованный своей хитростью:

— Я, Вася, стрелять не буду...

Медленной тяжелой поступью вернулся в строй.

Подняв по команде винтовку, Никша старался поймать на мушку своего друга, чтоб сосредоточенней и лучше рассмотреть его в последний раз. Неожиданный грохот залпа рванул его руку. Опоздавший выстрел прозвучал одиноко и жалко.

Толчок в плечо пробудил Никшу.

— Васька!.. а!.. — зверино крикнул Кляпа и рухнул на траву.

Русская партия

Вовка сидел у чердачного окна и наблюдал, как по улицам поселка рыскала гитлеровская солдатня. На дороге стояли темно-зеленые транспортеры и грузовики, накрытые пестрыми маскировочными брезентами. Захватчики тащили из дворов к машинам трепыхавшихся кур и гусей, визжащих поросят, посудины с маслом и яйцами, узлы одежды. Порой во дворах раздавался плач или надрывный крик, после чего сухо хлопало несколько выстрелов.

Гитлеровцы весело переговаривались, хохотали, горланили песни. Простояв в поселке около получаса, транспортеры и машины умчались на восток, откуда глухо слышалась канонада.

Боя за Кондратовку не было. Новый оборонительный рубеж был подготовлен в восьми километрах от поселка на берегу речки Ужовки, и советские войска отошли ночью.

До отхода войск Вовка уходил на Ужовку вместе с поселковыми комсомольцами. По указаниям саперов они рыли окопы, ходы сообщения, ставили дзоты. В новом, только что отстроенном дзоте и приняли Вовку в комсомол. Тогда же и решил Вовка уйти в партизаны.

Но дня за два до прихода немцев секретарь организации Ефим Щепет сказал ему:

— Комитет получил указание... Часть ребят уйдет в партизанский отряд, часть останется в поселке. Некоторым разрешено эвакуироваться, если...

Вовке почему-то показалось, что к «некоторым» Ефим относит и его.

— Я в тыл не поеду! — не дал и договорить он Ефиму.

Щепет улыбнулся.

— Не торопись решать. Ты член организации и должен подчиняться дисциплине. Да мы и не предлагаем тебе эвакуироваться. Останешься здесь выполнять поручения партизанского отряда...

Вовка нахмурился: он уже свыкся с мыслью, что у него будет скоро автомат, гранаты, взрывчатка, а тут...

Щепет посуровел:

— Ты зачем вступил в комсомол? Говорил, что отдаешь всего себя Родине, а почему теперь ставишь свои условия?

Вовка молчал. А Ефим, помягчев, уже говорил, как нужно вести себя при немцах.

— Что узнаешь, будешь передавать штабу партизанского отряда через человека, который сам тебя найдет и скажет: «Лес шумит». Для других ты не комсомолец, комсомольцев и партийцев не знаешь. Ясно? Не вешай головы. Ты нужен Родине тут. Ну, прощай...

И вот Вовка сидит на чердаке и наблюдает за улицей. Переносье его перечеркнуто глубокой морщинкой. Он сидит и перекусывает соломинки от волнения.

А на улице уже снуют легковые машины, некоторые въезжают во дворы. Из автобусов расходятся по домам офицеры, за которыми денщики тащат тяжелые чемоданы и ящики.

«Эти, наверное, на постой», — думает Володя.

Эсэсовский отряд и впрямь располагался в поселке, видимо, не на одну ночевку. Над зданием поселкового Совета затрепыхался флаг со свастикой, которая при колебании извивалась, как черная многоголовая гадина. Над крыльцом появилась вывеска: «Комендант», и из новоявленной комендатуры по улицам побежали фрицы в мышастых френчах, расклеивая на заборах и столбах «приказы».

Населению приказывалось немедленно сдать оружие, в течение суток сообщить комендатуре о скрывающихся большевиках и комсомольцах, советских работниках; запрещалось, кажется, кроме дыхания, все: брать воду из колодцев, останавливаться и заглядывать в окна домов, где живут эсэсовцы, появляться на улице без неотложного дела, выходить и входить в поселок без пропуска, держать без разрешения скот и птицу, петь русские песни, закрывать ворота и двери...

Уже смеркалось, и Вовка спустился с чердака. Вдруг калитка с шумом распахнулась, и два гитлеровца вошли в дом. Окно сейчас же осветилось колеблющимся светом, и мальчик прильнул к нему, следя за фашистами, которые, освещая комнату электрическим фонариком, кричали, вызывая хозяев.

Из задней комнаты вышла бабушка Глаша и, ослепленная ярким лучом, закрыла глаза рукой. Фрицы прошли мимо нее в двери. Вышли они из комнаты, неся в руках клетчатый шахматный ящичек.

Это были Вовкины шахматы — первый приз областного пионерского шахматного чемпионата прошлого года. На ящике, на серебряной пластинке, было выгравировано: «Лучшему шахматисту — пионеру Володе Кравцову. Первый приз».