У приоткрытой двери - Георгий Бриц

Он проснулся поздним утром, утомленный безмерно, разбитый физически и нравственно[5].

Взглянув первым делом на портрет, он увидел его на прежнем месте неизмененным; казалось только, он стал еще свежее, жизненнее.

Прошел день, а вечер принес жажду повторения знойных безумств минувшей ночи.

К тому же Нильсен, отуманенный всем происшедшим, искал подтверждения, что все это не было попросту эротическим сном, протекшим лишь необычайно реально.

Она спустилась над землей, эта вторая ночь Олафа Нильсена в Сарагоссе, и была для него повторением первой; только ласки его нездешней любовницы были вдвое жарче; ее страстность дарила порою уже не наслаждение, а становилась мучительной; поцелуи жгли и горели как укусы.

Когда, на следующий день, с трудом встав с постели, Нильсен тревожно рассматривал себя в зеркало, он ужаснулся происшедшей в нем перемене.

Здоровый загар его лица исчез бесследно, его заменила зловещая бледность, а бескровные и слегка припухшие губы припомнили ему эти как бы пьющие кровь поцелуи.

Сев в кресло, он глубоко задумался.

Перед его мысленным взором прошли все моменты неразъяснимой, с точки зрения общепринятой логики вещей, загадки — этой таинственной связи его, Олафа Нильсена, с портретом Хуанниты Паляфокс, теперь точнее уже с нею самой, ибо он более не сомневался, что портрет оживал.

Он встал и подошел к нему. Прелестное лицо нежно ему улыбалось и только глаза, сияющие и влажные, звали повелительно к наслаждению.

С остатками былой мужественной решительности Нильсен снял портрет с мольберта и уложил его среди дорожных вещей; затем позвонил, уплатил по счету и отправился на вокзал ждать первого отходящего поезда.

Он смутно сознавал, что отъезд из Сарагоссы, перемена места, могут сыграть значительную роль в ходе захвативших его событий.

Затем, наметив себе Биарриц, Нильсен полагал, что в шумной атмосфере этого скорее международного, чем французского курорта он сможет рассеяться и хотя сколько-нибудь освободиться от опасных чар портрета; уничтожить его у Нильсена не хватало силы.

Пробыв несколько дней в Биаррице и не тревожимый умышленно нераспакованным портретом, Нильсен стал приобретать уверенность, что фантастические события, имевшие место в Сарагоссе, более не повторятся.

Между прочим, теперь они казались ему менее реальными и, быть может, с течением времени он бы окончательно отнес их к разряду исключительно пластических сновидений.

Но еще раз он пережил нечто подобное и не менее осязательно, чем в Сарагоссе.

В одну из последующих ночей, когда Нильсен, возможно, несколько больше думал с вечера о портрете, о Хуанните, он был разбужен ее бурной лаской.

Поддавшись в первую минуту чувственному порыву, Нильсен, однако, вскоре сумел возбудить в себе желание освободиться от этих объятий, уже более мучительных, чем желанных; ему помогло воспоминание идущего вслед за ними разрушения в организме. Когда, затем, преисполненный сверх того сознанием ужаса, которым веяло от этих сношений, он вскочил совершенно отрезвленный на постели — Хуаннита исчезла.

Нильсен зажег электричество, оделся и вышел из отеля.

Эта ночная прогулка под небом, усеянным звездами, вблизи тихо набрасывавшего на берег волну за волной океана, внесла много нового, освежающего в ход мыслей Нильсена.

В нем созрело решение порвать наиболее реальное звено цепи, связывавшей его с Хуаннитой — сжечь портрет. Этою дорогою для него ценой Нильсен хотел купить освобождение от губительных и сверхъестественных ласк своей пришедшей из мрака времен возлюбленной.

Вернувшись утром в отель, он, к немалому изумлению администрации последнего, потребовал, чтобы растопили камин в его номере.

Когда приказание было исполнено, Нильсен, взглянув только раз на эти роковые и незабвенные для него черты, бросил портрет в огонь.

Чувство острой боли владело им до того последнего момента, пока от портрета остался один пепел; и не скоро вернулось к Нильсену его былое спокойствие, а меланхолическое настроение сопутствовало ему отныне неизменно.

Третья материализация Хуанниты Паляфокс (хотя, пожалуй, правильнее было бы говорить о смешанном процессе материализации и образования лярвической сущности), происшедшая в Биаррице, была последней.

Как ни избегал этого Нильсен, но очень часто мысли его возвращались к тем памятным дням.

Значительно позже, много лет спустя, упорядочивая свой фамильный архив, Нильсен наткнулся на несколько документов, свидетельствовавших, что его предок, также Олаф Нильсен, был в корпусе маршала Ланна[6] при осаде и взятии наполеоновскими войсками Сарагоссы, которую мужественно защищал один из героических людей Испании[7], носивший фамилию Паляфокс.

Mira

To, что будет рассказано ниже, покажется невероятным очень многим.

Я братски приветствую тех, которые отнесутся с доверием к моим словам; приветствую встречных на общем пути, пролегающем всюду, придорожные пейзажи которого полны чудес, преображающихся в явления для могущих видеть ясно.

Известный ученый, постоянный сотрудник одной из мировых обсерваторий, читал при большом стечении публики лекцию.

Мастерское изложение мыслей, уменье держать внимание слушателей на постоянно высоком уровне делали честь лектору, тем более что при всей возвышенности предмета тема не была лишена сухости.

Кроме того, нелегко в аудитории, на три четверти состоящей из людей, в сущности довольно далеких от подлинного интереса к завоеваниям астрономии, достигнуть неослабевающего до конца общего внимания.

В этом направлении большую роль сыграла необыкновенная и удивительная в рамках астрономической темы задушевность и проникновенность лектора; всеми чувствовалось, что говорит нелицеприятный слуга науки, человек, гревшийся у Прометеева костра.

Коснувшись различных вопросов, преимущественно из области астрофизики, лектор остальную часть изложения посвятил находящейся в созвездии Кита[8] одной из самых замечательных звезд неба, названной «Mira» — чудесная.

Ее наблюдают уже более трехсот лет[9], но загадочность изменений, которым она подвержена, не уменьшилась.

Примечательно резкое изменение света этой звезды.

Она бывает 2-ой, 3-ей и 4-ой величины. В пору своего наибольшего блеска она светит в десять тысяч раз ярче, чем в пору наименьшего.

Периоды изменений ее яркости несколько менее года и не отличаются строгим постоянством; сверх того, периодичность крайних пределов яркости, разделенных большими промежутками времени, усложнена, так как наблюдаются еще и частные maximum'ы и minimum'ы.