Как сделать Россию нормальной страной - Матвей Малый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка говорит: «Во время ленинградской блокады люди жили 900 дней на 200 г хлеба в день, и зимой температура была 30 градусов ниже нуля, и все время бомбили, а ты еще требуешь, чтобы продавщица к тебе вежливо относилась? Совести у тебя нет!» То есть она установила очень высокий стандарт отношений, который только боги могут выдержать. С одной стороны, блокаду Ленинграда никто, кроме русских, и не выдержал бы, а с другой — никакое правительство не отнеслось бы так плохо к своим гражданам, как сталинское правительство к блокадникам. Ведь пути доставки продуктов в блокадный Ленинград существовали. Так вот, бабушка: бог и выдержать может все, и не нуждается ни в чем, а человеку и такая мелочь, как вежливое отношение продавщицы, необходима. Нам остается только выбрать, кто мы на самом деле: боги или все-таки люди?
Россия отличается от западного общества самой концепцией власти. На Западе считается, что власть дается законом. Президент получает власть потому, что он избран на пост, который позволяет ему осуществлять соответствующие полномочия. Что такое «соответствующие полномочия»? Это строго определенный перечень прав, включающий и право приказывать другим людям, а вместе с ними не менее строго определенный круг обязанностей. В американской армии сержант может послать рядового на смерть, но не может приказать ему чистить пол зубной щеткой. Американский президент может объявить войну, но не может соврать насчет своих интимных отношений даже районному судье. В России же президент своим указом может взять себе столько власти, сколько захочет, и действовать, как хочет. Нет никакой управы ни на президента, ни на гаишника, ни на простого гражданина.
Власть не отчитывается перед народом, не устанавливает себе границ, рассматривает себя как инструмент закабаления, а не служения и организации общества. В России сантехник на бутылку берет, а кран все равно не чинит. На Западе сантехник чинит кран, а на бутылку не берет. Вот разные концепции должностных обязанностей, административной власти. В России отсутствует концепция власти, как специфических прав, полученных в обмен на обещание выполнить строго определенную задачу. Позиция сантехника видится лишь как возможность требовать на бутылку, но не как обязательство починить кран.
Гаишник может остановить тебя без всякой причины, в этом его права ничем не ограничены. Гаишник обвиняет тебя в несуществующем нарушении, и теперь ты должен нарушать закон уже не понарошку, а на самом деле, давая гаишнику вымогаемую им взятку. А что если я и не нарушал и взяток не даю? Вот тут-то на меня и обрушатся «законы», да так, что в следующий раз взяточка у меня будет готова даже до того, как товарищ капитан соизволит объяснить мне, в чем я «виноват». Итак, если жертва отказывается подчиняться грубой силе, ее принуждает к этому закон! Я кричал: «Беззаконие, грабеж!», а гаишник только улыбнулся: «Беззаконие? Ну, так на тебе закон». «Ой, не надо, не надо закона, лучше уж беззаконие, грабеж!» Для тех, кто не может понять, что здесь неправильно, объясняю: роль гаишника состоит в том, чтобы обеспечивать безопасность на дорогах, роль закона состоит в том, чтобы защищать и поощрять честного гражданина, а не в том, чтобы быть оружием в руках грабителя.
Так как единственная функция закона в России — помочь сильному обидеть слабого, то даже сильный не может выжить в одиночестве. Вот почему в России человек представляется «Я — от Виктора Петровича», в то время как на Западе закон дает человеку силу представиться «Я — Питер Джонсон». Ах, ты от Виктора Петровича, ну проходи, проходи. Впустили, а все равно грустно: о какой же личности может идти речь, если все твое бытие определяется тем, кто тебя заметил и временно наделил некоей значимостью?
Так почему же в России нет нормального закона? Потому что человеку не дана та частная территория (как в прямом, так и в переносном смысле), на которой этот человек является обладателем прав и полноправным субъектом закона.
Сверхчеловеческое усилиеЕсли в Голландии ты хочешь вспахать свое поле, то можешь сразу и начинать: ведь поле у тебя малюсенькое. В России же поле может быть размером во всю Голландию и его просто так не вспашешь. К такому подвигу надо подготовиться, и русские подходят к этому всерьез: либо мечтают, как это поле окажется вспаханным, либо ставят на стол водку в ожидании, пока появятся сверхчеловеческие силы, необходимые для того, чтобы начать пахать. Иногда русские собирают свои силы в кулак и вспахивают это поле, но чаще дело водочкой и мечтой и оканчивается. Ландшафт России испещрен последствиями такого подхода: это либо гигантский пустырь, либо громадный проект, чаще всего незаконченный. В Росси никогда не умели довольствоваться малым и делать то, что может быть сделано. Богам подавай «громадье», но как дойдет до дела, оказывается, что в большинстве случаев все-таки русские — не боги. А вот в Великой Отечественной войне наверное все-таки боги.
В этом стремлении к величию, в этом презрении к тому, что ростом с человека есть страх и комплекс неполноценности, и порожден этот страх отсутствием в российском обществе писанных для человека законов. Здесь человеком не прожить, и надо все время заявлять о своей силе. Нам не хватает ни сил, ни уверенности в себе, потому что в нашем стремлении жить по-человечески мы не находим поддержки закона.
Многие русские спиваются, а средняя продолжительность жизни мужчин в России — самая низкая в Европе. Не происходит ли это потому, что мы ставим перед собой задачу достичь величия, а это требует больше сил, чем у нас есть? Западные мужчины имеют достаточно внутренней силы, чтобы смириться с тем, кто они на самом деле, и быть самими собой, вместо того чтобы пытаться прыгнуть выше головы. Постановка сверхчеловеческой, недостижимой задачи — это проявление трусости перед задачей, которую можно решить.
Быть собой недостаточно, нужно стать гигантом. Но стать им на самом деле невозможно, вот и принимается решение ничего не делать. Теперь можно сказать: «Я просто еще готовлюсь, дело-то вон какое сложное». Любой человек может объявить себя чемпионом мира по бегу, если он к беговой дорожке еще не подошел.
Мы уверены, что у нас есть крылья, вот только их не дают развернуть. На Западе человек считает совершенно нормальным жить без крыльев и представляться окружающему миру в качестве просто человека, со всеми его слабостями и нуждами. В XX веке в России не было изобретено практически ничего из того, что облегчало бы каждодневную жизнь, а на Западе были разработаны и внедрены десятки тысяч таких изобретений. А вот в космос первыми полетели русские.
Еще одна характеристика бога — это то, что бог живет вечно. Он не умирает, у него всегда есть завтра. И этот аспект тоже отражен в российской жизни. Мы уже говорили, что в России поле может обрабатываться тысячу лет, и все равно там будет торчать булыжник. Немцу, живущему одну человеческую жизнь, стыдно не убрать булыжник в течение своей жизни и передать сыну поле с булыжником. Русский может отложить уборку камня лет на двести, как будто его жизнь вечна. Сменились десятки поколений, а булыжник и ныне там.
Немец, у которого есть поле, считает себя крестьянином, и поле — его визитная карточка. Русский же, даже если у него есть поле, никогда крестьянином себя не считает: он кто угодно — поэт, мыслитель, танцор, пьяница, бабник, но только не крестьянин. Русский человек считает себя многосторонней натурой, и посему судить его нужно по тому, что являлось главным делом его жизни.
Это очень важная мысль и ее стоит развить. Василий Розанов однажды сказал: «Хороши делают чемоданы англичане, а у русских хороши народные пословицы». Действительно, почему англичане делают такие хорошие чемоданы? Потому что англичанин, делающий чемодан, по отлично сделанному чемодану предлагает другим судить о себе. Он гордится высоким званием мастера-ремесленника, хранит и ценит секреты мастерства, бережет свою торговую марку. Русский, делающий чемодан, отнюдь не считает себя чемоданщиком. Наоборот, он говорит: «Посмотрите, как поэта заставили сидеть согнувшись в три погибели и делать чемодан! Вот я сейчас вам покажу, как из меня чемоданщика делать. Сделаю я вам сейчас чемодан, который полностью отразит ту боль, которую я испытал, оказавшись, против воли своей, в чемоданном производстве, и тот позор, который должно испытать общество, заставившее меня чемоданами заниматься. Я поэт, претят мне эти чемоданы: я только о поэзии и думаю, и хоть стихи я не пишу, писал бы, если б только меня чемоданы делать не заставили. Ну ладно, я на самом деле даже грамоту не знаю, но по крайней мере мои чемоданы плохи и меня не назовешь презренным чемоданщиком. Вот если бы сделать чемодан, в который можно весь Кремль упаковать, тогда, пожалуй, и я бы такой распрекрасный чемодан вам сделал, а чемодан, в который баба будет одежду складывать, — это уж увольте!»