В долине Иордана - Александр Елисеев

Скудна, бѣдна и убога съ виду тихая обитель Предтечи, отошедшая далеко отъ суетнаго міра на границу за которой царитъ еще сынъ пустыни, за-іорданскій бедуинъ. Еще бѣднѣе обитель внутри, такой обстановки не найдешь въ самой убогой сельской церкви на Руси; всего ей не достаетъ ничѣмъ она небогата кромѣ духа ея немногочисленной братіи и добродѣтелей которыми она славится даже среди Бедуиновъ. Нѣкогда богатая и славная, потомъ много вѣковъ стоявшая разрушенною и необитаемою, она населилась снова всего нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ теченіе которыхъ немного пообстроилась и приняла видъ жилаго мѣста вмѣсто развалинъ покрывавшихъ прежде все пространство занимаемое нынѣ обителью. Добрые иноки угощали насъ чѣмъ могли, но кромѣ оливокъ, хлѣба, рыбы и русскаго чаю у нихъ не оказалось ничего.

Подъ вечеръ, сопровождаемые двумя иноками, несшими рыболовныя снасти, мы отправились снова на Іорданъ, на мѣсто, гдѣ попреданію совершилось великое событіе евангельской исторіи. На этихъ берегахъ нѣкогда гремѣлъ могучій голосъ Предтечи, призывавшій міръ къ покаянію; сюда текли сотни и тысячи людей воспріятъ свѣточъ той истины которую много тысячъ лѣтъ дотолѣ искало и не могло найти человѣчество.

Помолившись мы потомъ расположились въ чудномъ, тѣнистомъ, зеленомъ уголочкѣ и раскинули сѣти въ одномъ изъ заливовъ Іордана. Съ тихою молитвою начали свою ловлю монахи и называли ее слава Бога. Закинувъ свою уду, я прислонился къ стволу многолѣтней ивы и погрузился въ тихій покой, слушая степенную бесѣду монаховъ, не наблюдашихъ за сѣтью.

За часъ до заката солнца мы окончили свою рыбную ловлю и расположились отдохнуть у костерка, снова запылавшаго въ зеленой сѣни Іорданской чащи и разогнавшаго ѣдкимъ дымомъ мелкую мошкару которая заплясала тысячами въ сырой атмосферѣ увлаженной росою.

Вечеръ былъ чудно хорошъ; не даромъ мой Османъ назвалъ его краснымъ — акбаръ меса. Красный цвѣтъ дѣйствительно преобладалъ въ безчисленныхъ оттѣнкахъ набѣжавшихъ съ запада, горѣвшаго пурпуромъ и огнемъ. Море красныхъ лучей залило голубое небо и, смѣшавшись съ его лазурью, разбилось на разноцвѣтныя волны; какъ столбы сѣвернаго сіянія пробѣжали по небу снопы пурпурнокраснаго цвѣта съ фіолетовыми, розовыми и лиловыми верхушками и уперлись въ зенитъ, гдѣ и потонули въ слегка позлащенной лазури. Синезеленыя волны свѣта залили промежутки лучевыхъ столбовъ и мало-по-малу заполнили сѣверный горизонтъ; вслѣдъ затѣмъ потускнѣли яркія краски, красные и фіолетовые тоны потемнѣли и сгустились, лиловый и розовый цвѣта перешли въ голубой, золотистый сбѣжалъ глубже къ западу, а зеленоватые оттѣнки потонули въ потускнѣвшей лазури.

— Аллахъ-ху акбаръ (Богъ великъ)! прошепталъ старый Османъ, отходя въ кусты, чтобы совершить омовенье и молитву (фетху) заката.

Оба монаха, отстранивъ отъ стряпни моего каваса, скоро изготовили теплый ужинъ и чай. Словно изъ земли выросъ у костра небольшой котелокъ, и не прошло, казалось, получаса, какъ поваръ-инокъ предлагалъ уже мнѣ отвѣдать ухи изъ форелей Іордана; дикіе травы и корни замѣнили овощи, они же послужили и приправой, которую замѣнилъ еще лучше нагуленый аппетитъ. Помимо ухи, какимъ-то мудренымъ способомъ на угляхъ монахъ нажарилъ рыбы, приправивъ и ее горькими травами, солью и маслинами. Душистымъ чаемъ, отдававшимъ впрочемъ болѣе дымомъ тарфы чѣмъ ароматомъ, закончился нашъ роскошный ужинъ на берегахъ Іордана; затѣмъ оставалось еще провести чудный вечеръ и ночь, чтобы на утро быть свѣжимъ и бодрымъ и идти къ берегу Мертваго Моря.

ІІІ

Только тотъ кто бывалъ на Востокѣ, кто знаетъ его больше чѣмъ туристъ, пригоняющій свой ночлегъ къ какому-нибудь хану (гостиницѣ) или отелю, можетъ понять сколько смысла и значенія имѣетъ для путника одно слово становище. Утомительный путь, всѣ лишенія дороги, вся проза медленнаго передвиженія на верблюдѣ или ослѣ забываются при магическомъ словѣ — кеофъ-осборъ (остановись). И если остановка твоя пришлась у колодца или при источникѣ свѣжей воды, ты счастливъ въ этотъ день, для тебя путешествіе «не есть часть ада», какъ говорятъ на Востокѣ, желая выразить благополучный путь. Стоянка иночлегъ на Іорданѣ — лучшія на Святой Землѣ, если не считать остановки на берегу Тиверіады; если туристы предпочитаютъ ночевку не подъ открытымъ небомъ, а въ страннопріимицѣ Іерихона, то дѣлаютъ это изъ боязни лихорадки и еще чаще изъ боязни наткнуться на бедуиновъ, приходящихъ съ противоположнаго берега рѣки. Странная судьба постигла Іорданъ, эту лучшую изъ рѣкъ всей прибрежной финикійской полосы. Берега его пустынны и мертвы; ни одна деревушка, ни одинъ шалашъ рыбака не оживляютъ его зеленой чащи, ни одна лодка не качается на его благословенныхъ струяхъ. Только стаи водныхъ и лѣсныхъ птицъ, да безчисленные рои насѣкомыхъ живятъ зеленые берега Іордана, прежде кишавшіе львами и пантерами, наводившими ужасъ на многочисленныя селенія Эль-Гора. Цѣлый рядъ библейскихъ мѣстностей шелъ по теченію Іордана, начиная съ истока его изъ моря Галилейскаго, но отъ большинства ихъ не осталось и слѣдовъ, такъ что простору и смѣлости фантазіи нельзя положить и границъ. У развалинъ Кафъ-Егуди, на мѣстѣ древняго брода Виѳавара, на углу большаго поворота Іордана и въ другихъ пунктахъ воображеніе изслѣдователей искало того мѣста гдѣ крестилъ приходящихъ Предтеча и откуда впервые раздался глаголъ призывавшій къ покаянію міръ утопавшій въ слѣпотѣ.

— Не пытай напрасно искать умозрѣніемъ то на что укажетъ тебѣ сердце и подскажетъ вѣра, отвѣчалъ мнѣ старый монахъ. когда я обратился къ нему съ вопросомъ о мѣстѣ крещенія Іоанна. — Вся земля и вода святы вокругъ; къ чему же искать иной святыни, къ чему же пытать умъ, когда столько вѣковъ милліоны людей на этомъ мѣстѣ проливали слезы молитвы и умиленія. Не хочешь вѣрить сердцу — не вѣрь, но берегись повѣрить уму не спрося сердца…

Уже совсѣмъ стемнѣло, когда покинули насъ добрые монахи послѣ долгихъ уговоровъ и зазываній на ночлегъ въ монастырь. Въ такую чудную весеннюю ночь, когда дышетъ ароматами лѣсъ, когда поютъ не умолкая цикады, когда человѣкъ можетъ забыться подъ покровомъ сѣни зеленаго лѣса, — не можетъ спаться въ четырехъ стѣнахъ душной кельи. Не раскинувъ даже шатра, котораго не было у насъ, мы съ Османомъ остались ночевать подъ тѣнью развѣсистой ивы надъ самымъ берегомъ Іордана. Легкимъ облачкомъ тумана покрылись его темносвинцовыя воды, которыя, казалось, зашумѣли сильнѣе чѣмъ днемъ, когда сотни веселыхъ звуковъ зеленой чащи заглушали лепетъ волнъ. Какая-то птица протяжно закричала на другомъ берегу, потомъ шлепнулась въ воду и замолчала. Слышно было только какъ кто-то плескался въ рѣкѣ среди зарослей камыша и въ окрестныхъ кустахъ шелестили еще незаснувшія птицы. Мой Османъ сидѣлъ молча у костра и курилъ свою неизбѣжную трубку, отдаваясь всецѣло этому занятію, не замѣчая и не желая примѣчать что творилось вокругъ его. Наши кони, наѣвшись за день въ волю свѣжей и сочной травы, слегка пофыркивали отъ удовольствія, словно предвкушая пріятность проваляться цѣлую ночь вмѣсто бѣшеной ночной скачки какою мы угощали ихъ въ предшедшіе дни. Обиліе мелкой мошкары, налетѣвшей изъ чащи, заставило насъ поддерживать усердно костеръ смолистыми вѣтвями тамариска, бальзамическій дымъ коего оттонялъ рои докучливыхъ насѣкомыхъ, попадавшихъ въ уши, носъ, ротъ и глаза. Въ тихомъ раздумьи сидѣлъ я предъ веселымъ огонькомъ, подкладывая зеленыя вѣтви и любуясь какъ огонь пожиралъ молодые листочки, сперва сморщивъ ихъ и изсушивъ, и какъ трещали сухія вѣтки, разбрасывая рои блестящихъ искръ.