История толкования Ветхого Завета - Амфилохий Радович

Св. Мефодий Олимпийский [34] употребляет аллегорическое толкование ветхозаветных правил о пище.

Александрийская [35] и антиохийская [36] школы. С конца II века основными духовными центрами христианской мысли были Александрия и Антиохия, где получили свое развитие и две школы, имеющие огромное значение для формулирования христианского учения и преображения эллинских мыслительных категорий в печи библейского Откровения. Некоторые считают, что существует глубокое различие в герменевтических методах этих двух школ, обосновывая это различие разными влияниями: пока александрийская школа больше следовала (согласно этой теории) влиянию Платона и его идеализма, Антиохия больше ориентировалась на Аристотеля и была подвержена его реализму и диалектической мысли. И действительно, между ними существует известная разница: александрийская герменевтика более склонна к аллегории, а антиохийская — к буквальному значению. Но если не принимать во внимание крайности той и другой богословских школ, которые иногда сбивались с пути и осуждались Церковью на Соборах, здесь следует говорить о двух течениях, которые, смешиваясь, взаимно дополняют друг друга и которые, в первую очередь, коренятся в новозаветном толковании и подходе к ветхозаветным текстам. Мы видели, что даже древнееврейский мидраш почувствовал недостаточность буквального толкования Священных Книг и что Новый Завет, который сам основывается на исторической реальности ветхозаветных событий, персонажей, слов, во множестве использует и ищет таинственный, более глубокий смысл этой исторической реальности, пользуясь и типологией, и аллегорией. Это особенно относится к текстам св. апостола Иоанна и Посланиям апостола Павла. Однако в этот же исторический период имеется еще один момент, который оказывает влияние на христианскую экзегезу; это наличие эллинской культуры и ее влияние даже там, где употребляются сирийский и латинский языки. Для преображения языческого разума и его исцеления требовалось «новое вино» Откровения поместить в «новые меха» [ср. Мф. 9, 17] эллинских философских категорий, свойственных этому уму. Именно этим и занимались обе катехитические школы, каждая по–своему.

Общей для обеих школ является типология. Представители и той, и другой школы дают типологический смысл главным событиям и личностям Ветхого Завета. Так, по мнению отцов обеих школ, Адам и Моисей — это «образы», прообразы Христа; потоп — прообраз крещения (βάπτισμα) и последнего Суда; все ветхозаветные жертвы, особенно Исаака, — прообраз Голгофской жертвы; переход через Красное море и манна небесная, дарованная евреям в пустыне, — это прообраз Крещения и Евхаристии (Ευχαριστία); падение Иерихона — «образ» конца света, и т. д. Отцы этих двух школ соглашаются в том, что то, что Ориген называет «еврейской тайной, или еврейским домостроительством в целом», — это залог, первое появление на исторической сцене и предвестие христианской тайны.

Там, где сложно объяснить текст и типологией, и буквально, начинает применяться аллегорический смысл. Особенно он используется в интеллектуальных эллинистических кругах, образованных на основе платоновского идеализма, по которому все видимые предметы являются лишь символическим отражением невидимой реальности. Центром такого вида аллегоризма во II и III веках стала Александрийская катехизическая школа во главе с Оригеном [37]. Великий почитатель Филона, Ориген рассматривал Священное Писание, как безбрежный океан или лес тайн (Hom. in Ex. IX, 11) [38]. Тяжело достичь дна этого океана. Каждое слово наполнено и обременено смыслом, как и каждое событие, личность, деяние и обряд. Все это может иметь тройной смысл: а) исторический, буквальный, вещественный, который предназначается для непросвещенных; б) типологический, психологический, нравственный смысл предназначен для нравственного воспитания и воспитания воли тех, которые в определенной степени продвинулись в духовном совершенстве; в) духовный, мистический, аллегорический смысл доступен только совершенным, он касается Христа, Церкви и глубочайших тайн веры. Применяя такой троякий смысл, например, к ветхозаветным жертвам, Ориген смотрит на них: а) как на реальные жертвы, б) как на «образ» Христовой жертвы и в) как на мистическое жертвенное соединение каждой души со Христом. Приведем еще один пример такого толкования. Псалмопевец Давид говорит: «Но Ты, Господи, щит передо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою» (Пс. 3, [4]). Эти слова являются, во–первых, словами самого пророка Давида, который их произносит; во–вторых, Христа, который, страдая, полагается на волю Божию; и, в-третьих, каждой праведной души, соединенной со Христом, которая через это соединение приобщается к славе Божией.

Ориген употребляет аллегорию в форме, присущей апостолу Павлу, и ищет возможность выразить тайну Христа и христианской жизни на основе любого ветхозаветного текста для назидания верующих. Если сам по себе текст не дает ему такой возможности, Ориген обращается к аллегорическому смыслу. При этом он все же не искажает слово, историю, событие, деяние: он пользуется ими, чтобы найти их глубокий смысл. Этим он опровергает Цельса, обнаруживая «дух» и духовный смысл за ветхозаветной буквой. При этом он использует платоновский словарь, но в совершенно новом Павловом духе и с новым содержанием. Большое значение имеет толкование Оригеном Песни Песней [39], которое послужило примером (πρότυπον) для поздних толкований и на Востоке, и на Западе. В предисловии к своему толкованию он говорит: «Тот, кто не понял свойств лиц Божественного Писания, свойств тех, которые говорят, и того, о чем идет речь, сильно затемняет то, что сказано» [40]. Приведем всего один пример его толкования Песни Песней.

В Песне Песней сказано: «Миро разлитое имя твое. Поэтому девицы возлюбили тебя» (Песн. 1, 2). По мнению Оригена [41], здесь предсказывается сила имени Христова, которая наполнила мир после Его пришествия в мир. Имя Его излилось, как миро, чтобы стать, по Павлу: «для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь» (2 Кор. 2, 16). Поэтому и говорит невеста: «девицы возлюбили тебя», т. е. души человеческие. Излилось, чтобы больше не молчать закрытым в тайнике.

Как известно, Ориген много занимался и критикой текста (Гексаплы) и потратил много сил, чтобы установить проверенный, достоверный текст Ветхого Завета. Крайности его аллегорического метода, вызванные чрезмерным употреблением эллинских философских категорий, привели его к известным ошибочным учениям о предсуществовании души, апокатастасисе (άποκατάστασις) и неточностям в учении о Святой Троице. Более поздние экзегеты — а влияние Оригена было очень велико и на Востоке, и на Западе (особенно важно его Толкование Книги Бытия) — пытались освободится от этих ошибок и неясностей, превзойти их.

Такой вид аллегорий характерен для произведений Дионисия Ареопагита, Кирилла Александрийского, палестинских отцов (за исключением Епифания), как и для каппадокийских отцов. Через св. Илария и св. Амвросия Медиоланского такой вид аллегории перешел и на Запад. Св. Кирилл Александрийский [42], хотя и использует аллегорию, отрицает мнение Оригена, что любой текст имеет духовное значение. В своем толковании Книги пророка Исаии он, прежде всего, требует обнаружения буквального смысла и только потом духовного (существует и его толкование книг малых пророков).

Борясь против крайностей Антиохийской школы в лице еретического рационализма Ария и еретического лукианства, св. Афанасий Великий [43], как настоящий александриец, принимает аллегорию при догматическом толковании ветхозаветных текстов, но и типологию тоже. Это особенно заметно в его Толковании псалмов. В догматическо–полемических работах он ближе к экзегетическому реализму, тому, который патролог Квастен называет трезвостью. Это особенно видно в его «Словах против ариан». В отличие от арианства, для св. Афанасия первенствующее значение при подходе к тайне Откровения имеет вера, а не разум. Такая позиция св. Афанасия остается и при толковании ветхозаветных и новозаветных текстов, особенно тех, которые относятся к Божественному Логосу, или, как Его называет Соломон, Мудрости Божией (Σοφία τού Θεού). Углубляясь в тайну созидательного Божественного Логоса через ветхозаветные тексты, Афанасий обнаруживает, что Он не является произведением или творением воли Бога Отца, как утверждал Арий на основании своего экзегетического рационализма. Он вечное Слово Божие (Λόγος τού Θεού), через Которое Бог создал все. Творя человека, Бог дарует ему силами Собственного Логоса — силу разума, чтобы люди, «обладая [словно] нек[ими] тен[ями] Логоса и став логосными (λογικοί), могли жить блаженно» [44]. Присутствием и человеколюбием того же Логоса человек, смертный по своей природе, призван из небытия в бытие [45].