Вариант Омега (Операция Викинг) - Николай Леонов

- До свидания. Разрешите в город выйти. Не могу я взаперти долго сидеть. Неволя мой боевой дух подрывает.

Видя, что Шлоссер не реагирует, Зверев продолжал убеждать:

- Не сбегу я. Зачем мне сейчас бежать? Вы же меня сами перебросите.

- Хорошо. Пойдете в немецкой форме. - Шлоссер снял телефонную трубку, набрал номер. - Канцелярия? Говорит майор Шлоссер. Оформите пропуск господину...

- Карпухин Анатолий Иванович, - подсказал Зверев.

- Господину Карпухину Анатолию Ивановичу. До двадцати четырех часов. - Шлоссер повесил трубку. - Идите.

- Спасибо. - Зверев поклонился и вышел.

- Ну? Будете забрасывать? - спросил Целлариус, встал и снял плащ. - А он не перейдет к русским?

- Конечно, перейдет. - Шлоссер самодовольно улыбнулся. - На этом построена вся операция. Зверев придет в большевистскую контрразведку, расскажет о школах, о вас, фрегатен-капитан. Я специально только что назвал ему вашу должность. Еще он расскажет о майоре Шлоссере, который прибыл в Таллинн со специальным заданием. На площади Дзержинского меня хорошо знают. - Видя недоумение Целлариуса, Шлоссер расхохотался. Комбинацию придумал адмирал Канарис. Я ее исполнитель. Русская разведка должна заинтересоваться информацией Зверева и прислать в Таллинн своего человека, чтобы создать постоянные источники информации. Наша задача его обнаружить и захватить...

- Значит, данные о прибытии в Таллинн русского разведчика...

- Пока не соответствуют действительности.

- Мы с вами, барон, в роли подсадных уток?

- Вроде того. Вы не заметили, как вчера торжествовал Франц? Ему доложили, что я выбрал Зверева. Служба безопасности знает о намерениях бывшего летчика вернуться к своим, держит его в школе, чтобы выявлять неблагонадежных, которые группируются вокруг Зверева. Франц понимает, что Зверев изменит нам, и заранее торжествует победу над абвером.

Офицеры рассмеялись.

Подготовка Зверева и Ведерникова к заброске в советский тыл занял у Шлоссера и Целлариуса почти две недели. Все надо было сделать досконально, так, чтобы русские не почувствовали подвоха.

Для самой переброски Шлоссер выбрал непогожий день. На аэродроме было неуютно. Дождь хлестал по крыльям самолета, по лужам. Залетали капли и в машину, из которой Шлоссер и Целлариус наблюдали за отправкой агентов, но барон не поднимал стекло, смотрел на разворачивающийся самолет, словно не верил, что тот улетит. Сделан первый ход в игре. Каков-то будет ответный?

- Все-таки я поражен, барон, что вы, при вашем опыте, выбрали напарником Ведерникова. Они перегрызутся еще в самолете, это может сорвать операцию.

- Зато когда Зверев явится в советскую контрразведку и сдаст Ведерникова, то биография последнего лучше всего подтвердит правдивость Зверева.

Шлоссер вынул из портфеля, который держал на коленях, папку. На обложке было написано кодовое название операции: "Тандем". На первой странице красовались фотографии Ведерникова и Зверева, под ними подписи: "Макс" и "Джон".

Целлариус вначале считал операцию излишне сложной и рискованной, но Шлоссер сумел убедить его в оперативной целесообразности намеченных им действий.

- Вы стратег, барон. Русские должны клюнуть на ваш "Тандем", сказал фрегатен-капитан, в голосе его не было и тени сомнения.

Шлоссер посмотрел на фотографии Зверева и Ведерникова, захлопнув папку, убрал ее в портфель.

Самолет скрылся. Шлоссер поднял стекло, и дождь заструился по нему тоненькими ручейками.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Скорин выздоравливал медленно. Врачи недоумевали: казалось, сделано все возможное - пулю из бедра извлекли удачно, рана заживала хорошо. Давление, которое вначале из-за большой потери крови упало, сейчас было нормальным, а температура держалась чуть выше тридцати семи, сердечная деятельность была вялой. Врачи решили, что всему виной нервное перенапряжение, и терпеливо ждали: мол, время и покой в конце концов сделают свое дело.

Врачи были правы лишь частично. Действительно, резкий переход от максимального нервного напряжения, необходимого при работе в логове фашистов, к полному покою и расслабленности, оказал на организм Скорина определенное влияние. Скорина охватили усталость и равнодушие. Он выполнил задание и теперь, находясь в бездействии, чувствовал себя бесполезным.

Главное же было в другом Лена... Она приходила каждый день. Очень скоро выяснилось, что говорить им друг с другом трудно, почти невозможно. Теперь она не винила его ни в чем, но годы, когда она не могла понять его отсутствия, невозможно забыть в несколько дней. Он лежал здесь, рядом, живой и реальный, его можно тронуть рукой, подать воды или градусник. Та же чуть смущенная улыбка на бледном худом лице - Сергей всегда был бледным и худым. Те же голубые глаза, глаза гриновского героя-мечтателя из другого мира. Все, как и раньше, как четыре года назад.

И вместе с тем это был чужой, малознакомый человек, очень походивший на друга юности, первую ее любовь - Сережку Скорина, который исчез в тридцать девятом.

Забегая на час в госпиталь, Лена старалась быть все время занятой. Вот и сегодня она подмела пол, оправила постель, подала Сергею воды. Делая все это, Лена думала о том, что надо еще успеть в магазин, отоварить карточки. Думала о сыне. Как соседка справляется с Олежкой, не простудился ли он? Мужчина на кровати - его отец, эта мысль тоже не покидала ее.

Первые дни голубые глаза преследовали ее - они спрашивали, возмущались... Скорин понял, что Лене неприятен его настойчивый взгляд. Теперь в ее присутствии он вел себя так, как будто в палату зашла сестра или нянечка. Там, за кордоном, среди чужих людей и врагов, в чужой одежде, с искусно выработанными привычками, разговаривая на неродном языке, его поддерживали долг и мысли о возвращении домой, когда началась война - ненависть к фашистам. Но только теперь он понял, как ему все время незримо помогала Лена. Она была рядом все время, боролся и ради того, чтобы вновь увидеть ее, почувствовать на плечах ее руки, на лице губы, увидеть глаза, ответить взглядом: "Я молодец, Ленка, я не подвел, ты можешь гордиться мужем! "

Он вернулся. Лена рядом. Нет ни рук, ни губ, ни глаз. Ничего нет. Усталость и равнодушие. Поэтому и держалась температура, сердце билось вяло, словно выполняло нелюбимую работу.

А сегодня Лена села рядом, взяла его руку, решительно сказала:

- Сережа. - И заплакала. Сначала тихо, сдерживаясь. Затем разрыдалась. Плакала долго. Скорин не успокаивал, молча сжимал ее маленькие шершавые ладони. Силы его прибывали с каждой секундой, дышалось глубоко, сердце билось полно и мощно.

Лена перестала плакать, и они долго молчали. Молчали совсем иначе, чем раньше, понимая, что наивная, неопытная первая любовь умерла, что их знакомство состоялось заново. Так они и не сказали ни слова. Лена ушла, но на следующий день он слышал ее быстрые шаги на полчаса раньше обычного. Она остановилась на пороге, встретила его взгляд открыто, чуть смущенно.

С этого момента дела Сергея быстро пошли на поправку.

Через два дня Скорин уже ходил, встречал Лену на лестничной площадке. Еще через несколько дней он выписался. Уезжал на фронт Костя Петрухин, и Скорину хотелось его проводить. Костя заехал в госпиталь на машине управления, старая "эмка" была разрисована грязно-серыми маскировочными пятнами. Они уже поехали на вокзал, когда Скорин вдруг взглянул на часы, попросил проехать мимо дома Лены. Был солнечный апрельский день, а Лена говорила, что в хорошую погоду Олежка в это время гуляет у дома. И хотя Скорин торжественно обещал себе не торопиться со знакомством, не взглянуть на сынишку хотя бы издали он не мог.

Он видел фотографию, да и Лена столько говорила о сыне, что Скорин узнал малыша сразу. Олег занимался серьезным делом - пытался пустить по бегущему вдоль тротуару ручейку бумажный кораблик.

Скорин попросил остановить машину, но из нее не вышел. Кораблик не хотел плыть по течению, крутился на месте, тыкался носом, на котором нарисована красная звезда, в тротуар. Мальчишка отгонял кораблик прутиком, выталкивая его на середину. Наконец веселый ручеек подхватил суденышко, закружил и понес его. Малыш зашлепал следом.

Скорин сидел рядом с шофером, опершись подбородком на зажатый между коленями костыль, через ветровое стекло следил за сыном. На заднем сиденье сидел в армейской форме капитан Костя Петрухин и бездумно крутил в руках старинную трость с набалдашником резной слоновой кости. Изредка он поглядывал на Скорина и вздыхал.

- Сын у меня, Костя! Сын, ты понимаешь?.. - Неожиданно Скорин сменил тему: - Значит, на фронт... Что в приказе сказано? - спросил он, продолжая следить за малышом.

- Направить в войсковую разведку. - Костя быстро заговорил: Прямо никто не сказал, что в мои способности больше не верят. Но все ясно. - Он вздохнул и тут же улыбнулся. - Еду на фронт!

- А мне отказали, - сказал Скорин невесело. - Второй рапорт подал.