Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов

Трудно было сидеть спокойно в Петрограде в такое время, когда Грузия и весь Кавказ оказались в необходимости выяснить и вести свою политику. Грузия воскресала из мертвых. Хотелось быть там, видеть происходящее.

В Петрограде меня в эти месяцы[18] удерживала только работа в книгоиздательстве «Огни», ставившем себе очень широкие задачи, с 1917 г., когда деловое руководство им перешло в руки Н. Б. Глазберга. На моем специальном попечении была серия книг «Круг знания», в которой появился в 1917–1918 гг. целый ряд работ лучших научно-литературных сил Петрограда. Назову академиков и профессоров: Зелинского, Ростовцева, Бартольда, Карсавина, Преснякова, Фармаковского и др.

Политическая атмосфера, очевидно, не соответствовала этим занятиям. В то время как выяснялось бессилие Учредительного собрания и созревали жестокие события Гражданской войны, мы, в очередных заседаниях совета «Огней», под председательством Е. А. Ляцкого, обсуждали вопросы о переиздании «Книги маркизы» К. А. Сомова, «Истории русского искусства» А. Н. Бенуа, об организации печатания учебников и т. д. Как всегда в таких случаях, «несвоевременность» или «несовременность» были здесь лишь кажущимися…

Однако надо было ехать в Тифлис. И вернуться к лету, для продолжения литературно-издательской работы. Уехать я уехал, а вернуться в град Святого Петра уж не пришлось.

Глава III. Санитарный поезд № 133

7. Его удачи

Весной 1918 г. железнодорожное сообщение между российскими столицами и Кавказом было далеко не регулярным. В сущности, одиночный пассажир, не обремененный багажом, с исправными бумагами и средним счастьем имел достаточно шансов достигнуть своего назначения. Где-то – не то в Донской, не то в Кубанской области – шли военные действия между большевиками и корниловцами; при отсутствии точных сведений и изменчивости событий все это было как бы закрыто туманом и не пугало.

Но ехать одному, на свой страх и риск, не было суждено. Грузинскому национальному комитету пришлось заботиться об «эвакуации на родину» целого ряда лиц, стремившихся в Тифлис, Баку и т. д. по разным основаниям; кроме прямых подданных просились в партию эвакуируемых отдельные лица, довольно-таки разношерстные, которым следовало помочь.

Так возник вопрос об отправлении в Тифлис граждан, оказавшихся на попечении нашего комитета и желавших «вернуться на родину» особым поездом. Получено было принципиальное разрешение властей в Смольном. Но поезда нам дать не могли. Однако сказали: поищите, если найдете сами где-нибудь подходящий состав, приведите его сюда, и мы предоставим его в ваше распоряжение. Так и поступили. Осведомившись о том, что в Ярославле задержался и стоит без пользы санитарный поезд, оборудованный на средства города Баку, комитет отправил в Ярославль расторопного «толкача», который в одно прекрасное утро привел этот поезд и поставил его на каких-то закоулочных путях петроградского железнодорожного узла.

Тем временем получено было формальное разрешение отправить «санитарный поезд № 133» в рейс Петроград – Баку – Тифлис, с доставкой его, за ответственностью комитета, обратно; составлены списки пассажиров и их болезней (к этому обязывало обозначение поезда как санитарного).

28 марта мы, к собственному своему изумлению, тронулись таки в путь – с Финляндского вокзала. До последней минуты боялись, что какое-нибудь ведомство, учреждение или влиятельное лицо пожелают отнять у нас этот казавшийся столь драгоценным, провидением ниспосланный поезд!

До Ростова-на-Дону были в пути одну неделю. Странное впечатление производили пустые станции; уже сказывалась во многом заброшенность, железные дороги жили не вовсю, а лишь частично; но чувствовалась еще инерция прежнего уклада. Случались заминки; в конце концов всюду проскакивали. Продовольствовались своими запасами; на юге можно было кое-что покупать; состоявшие при поезде в качестве прислуги несколько пленных австро-венгерцев были нам довольно полезны.

В Ростове задержались суток на двое. Здесь отняли у нас часть вагонов, ссылаясь – признаться, не без основания – на недостаточную населенность нашего поезда. Впереди чувствовалась Гражданская война, в самом Ростове было неспокойно; в районе вокзала то и дело возникала паника; ставились и уводились часовые, появлялись пулеметы, и трудно было разобрать, кто усмиряет, кого усмиряют, где зеваки и где власть. Было, в общем, жутко; «население» поезда, довольно-таки беспечное и жизнерадостное до сих пор, заметно приуныло.

…Мы приближались, сами того не зная как следует, к настоящему театру Гражданской войны. На станции Кавказская нас отказались пропустить дальше. Вступили в переговоры с местным советским начальством – безрезультатно. Говорили по проводу с Екатеринодаром, ссылались на Смольный, на наши бумаги – особого успеха не имели. Оказалось, что ввиду боев с добровольцами в районе Екатеринодара[19] наш санитарный поезд (имевший при себе свой штат и оборудование) был истинной находкой для советских властей: решено было его реквизировать, несмотря на особое назначение, данное ему из Петрограда. Как ни чувствовали мы себя обиженными, но прекословить не могли, да и распоряжение, правду сказать, вполне оправдывалось жестокими обстоятельствами тех дней. Раз были раненые, приходилось, по справедливости, уступить им наш поезд. Нам же, взамен того, предоставили несколько теплушек. Был, конечно, произведен обыск всех наших вещей. Словом, причинены все неприятности, как-то сразу и так позорно вошедшие в обиход русской жизни после революции.

Однако нас отправили дальше вслед за другим поездом, в составе которого был, как оказалось на станции Кавказская, один вагон с эшелоном расформированного «иверийского» полка, о котором упоминалось выше.

Треволнения были так велики, что мы не имели времени, чтобы оценить, как надлежало, переход от отощавшей, обедневшей уже внутренней России к тучным полям Кубани, еще богатой хлебом и всякими дарами.

8. Злоключения

Станцию Тихорецкая прошли с затруднениями, но без особых обид. Перед самой станцией Армавир (это было примерно 7–8 апреля 1918 г.) продолжительная задержка. Можно было видеть у станционной платформы другой поезд и огромную толпу народа вокруг. Что там происходило – нельзя было разобрать.

Когда наконец путь освободился и наш поезд подошел к вокзалу, толпа, сильно взбудораженная, только начинала расходиться. Тут было много, как они раньше назывались, «подонков общества» – того оборванного, обтрепанного, малопривлекательного люда, которым всегда так изобиловали железнодорожные центры Кубанской области; толпы солдат, явно сбившихся с толку и с вовсе не приветливым выражением лиц; гораздо меньше казаков, коренных кубанцев, выглядевших довольно-таки растерянно. Надвигалось что-то недоброе.

Наш поезд немедленно был оцеплен, и приказано было не выходить из вагонов. Слушая из дверей теплушки обрывки разговоров на платформе, мы узнали, что в переднем поезде найдено было оружие и обнаружены корниловцы с «золотыми эполетами» и «печатями».

Поразила меня одна старая крестьянка, особенно напиравшая на эти «печати» и «золотые эполеты», за которые их вот «небось расстреляют». Заключение это представлялось ей совершенно неизбежным: как же, ведь кадеты, корниловцы, объяснял кто-то рядом. Как не сказать: святая простота! Но