Электрическое тело (ЛП) - Рэвис Бет

— Мне не удалось погрузить тебя в грёзы, — говорю я. — Мне жаль, мам, я думала, что сделала всё правильно… — Я наклоняюсь, осматривая кресло, электроды.

Мама кладёт руку на моё плечо.

— Элла, — говорит она.

Я игнорирую её, пытаясь понять, что именно пошло не так.

— Элла, — в этот раз голос мамы жёстче.

Я замираю.

— Ты знаешь, почему не сработало.

Я мотаю головой:

— Это не то.

Мама вздыхает, пододвигаясь на кресле. — Я думала об этом раньше. Заболевание Хэбба воздействует на синапсы моего мозга. Моё тело недостаточно сильно для грёз.

Количество боли в её глазах, когда она говорит это, убивает меня. Грёзы были последним, что доставляло ей частичку покоя. Она не могла забыть о её болезни, лишь только в грёзах.

Проклятая болезнь отняла так много. Ни только её здоровье, но и возможность быть счастливой. Ей нравилось гулять; теперь она никогда этого не делает. Она бегала. Она пела.

Но заболевание Гэбба медленно, безвозвратно отнимало у неё всё.

А теперь оно лишило её и грёз, единственного способа ускользнуть.

— Должно получится; позволь мне попробовать ещё раз.

— Элла, — спокойно говорит мама. — Это безнадёжно.

— Просто будь здесь, Не отключайся. — Я колеблюсь. — На самом деле, вот. — Я даю ей очередную порцию лекарственных грёз — это не навредит ей, лишь усыпит.

Она вновь засыпает к тому времени, как я быстро возвращаюсь в комнату управления, ходя по комнате взад и вперёд. Должно же быть что-то, что я могу сделать. Мама больна — действительна больна на этот раз, возможно настолько больна, что…

Я нарочно обрываю себя на мысли, не закончив её.

Но ей больно. Она скрывала это, но показатели её здоровья не врут. Ей больно, она регулярно испытывает боль, но это — эти грёзы смягчат боль. Лишь на короткое время. Но этого было бы достаточно.

Мой разум кружится в бессчётном количестве мыслей. Мама больше не может принимать наноботы. Мама не может погружаться в грёзы. Я ничего не могу сделать.

Я хожу туда и обратно перед панелью управления, размышляя, думая. Должно быть что-то, чем я могу помочь. Я просто не могу ничего не делать. Я должна…

Я замираю.

Мама больше не может принимать наноботы. Но я могу. Мне ещё далеко до моего лимита.

С обратной стороны панели управления есть ещё одна дверь, вторая палата грёз, которая соединена с маминой. Мама предполагала, что кто-то может войти в грёзы другого, если подсоединить кресла друг к другу.

Она проводила опыты, но это никогда не срабатывало — пока она не усовершенствовала наноботы, которые были разработаны, чтобы помочь наблюдателю внедрится в разум другого человека.

В конечном счёте, она решила, что риск предоставить кому-то дополнительные наноботы был слишком велик, и она закрыла комнату.

Но если это сработает….

Я могла войти в марины грёзы. Я могла улучшить их, сделать сильнее, помочь ей остаться в воспоминаниях, помочь ей вспомнить жизнь, до болезни.

Я в последний раз проверяю мамины показатели — дополнительная доза грёз помогла, и её разум теперь выстраивает её воспоминания, но я могу поклясться, что они в лучшем случае слабые. Она в любую секунду может снова очнуться.

Сейчас или никогда.

Глава 8

Мои руки трясутся, когда я подхожу ко второму креслу грёз. Оно далеко не так красиво, как то, что мама использует для клиентов — зачем утруднять себя, покрывая его подушками и бархатом, когда им никто не пользуется?

Небольшое углубление в стене содержит то, что я искала: дополнительные нанороботы, необходимые для того, чтобы кто-то использовал стул. Я поднимаю ампулу. Внутри она выглядит пустой, все за исключением серебряных блесток на самом дне. Когда я встряхиваю ампулу, серебро движется как жидкость.

Там миллионы микроскопическийх нанороботов в этой ампуле.

Я делаю глубокий вдох.

Я знаю это опасно. Я понятия не имею, каково мое количество нанороботов, но я знаю, что я не должна дать им заполнить свое тело.

Но мама разработала этих. И если, используя их, я могу ей помочь…

Я прохожу через комнату к креслу, и помещаю ампулу с нанороботами вместе с ядовито-зеленым наркотиком грез. Одна доза передаст мне лекарство и ботов, направляемые как облако газа к моим глазам, когда активируется звуковой шлем.

Мое тело хочет развернуться и убежать.

Вместо этого, я сажусь в кресло. Оно длинное, с откидывающейся назад спинкой, больше рассчитанное на то, чтобы в нём лежали, нежели сидели. Я скольжу левой рукой по приподнятой перекладине, соединяющей мой наруч с устройством. Я прижимаю электроды к коже и опускаю звуковой шлем.

Начать совместные грёзы? Спрашивает меня устройство предостерегающими жёлтыми буквами.

Я плотно закрывают глаза, вздрагивая, хотя ничего ещё не произошло. Я думаю о микроскопических ботах, ползущих по моим глазам, под них, в мой мозг, погружаясь в серые морщины.

— Всё получится, — говорю я себе, пытаясь убедить себя в том, что желанная мысль была правдой.

Я жму на кнопку.

Кресло грёз гудя приходит в действие. На мгновение мне удаётся увидеть блеск наноботов, смешанных с дымчато-зелёным наркотиком, а затем я моргаю, а после… Моё тело содрогается от боли.

Мои колени вздёргиваются к груди в то время, как мои мышцы сжимаются, охваченные спазмом. Моё тело словно сжато тисками. Боль пронзает меня, разрывая мышцы. Я сдавливаю подступающую желчь, затем ловлю ртом воздух, и ясно ощущаю тяжёлый стук сердца, бьющегося рикошетом в моей груди.

А затем — ничего.

Совсем ничего. Я не слышу биение моего сердца. Не могу расслышать тепло жизни, наполняющей меня.

Я мертва.

Глава 9

Я слышу музыку. Мне почти удаётся узнать мелодию, что-то нежное, играющееся на гитаре, но затем мир вокруг оживает. Тонкий луч света вспыхивает вдали, а вместе со светом и всё остальное: запахи, тепло, чувство воздуха на моей коже.

Я вижу дом вдалеке.

Я знаю этот дом.

Мы жили в нём, когда я была ребёнком, до прихода всего плохого; узкое, двухэтажное здание в Рабате, дымном, усеянным известняком пригороде Новой Венеции.

Я делаю шаг по направлению к дому, и за один шаг я пересекаю километры. Дом перемещается с заднего фона и возникает справа от меня, так близко, что я могу коснуться его.

Пение.

Я медленно обхожу дом по краю. Каждая его деталь идеальна, начиная каменными стенами, заканчивая черепичной крышей с ядовито-зелёным кухонным окном. Усеянное померанцем дерево стоит у дверного проёма и покачивается от тёплого бриза.

Окно у кухонной раковины открыто. Я встаю на цыпочки, вглядываясь вовнутрь. Моя мама — моложе чем обычно — танцует по кухне, смеясь, измазанная в муке. А отец стоит позади неё, протягивая ей огромный букет жёлтых роз. Я слышу детский смех — мой смех, понимаю я, когда я была ребёнком — раскачиваясь взад и вперёд при звуках переговаривающихся родителей и жужжании электрического миксера; но мамины грёзы не рассчитаны на меня маленькую.

Они сосредоточены на отце.

Если мама посмотрит в окно над раковиной, то сможет увидеть меня теперешнюю — восемнадцатилетнюю с тёмно-русыми волосами, свисающими до подбородка, карими глазами с золотистыми вкраплениями, впившимися в неё взглядом. Однако, я не думаю, что мама сделает подобное. Её тело осознаёт, что это грёзы, а не реальность, но её подсознание позволяет ей окунуться в воспоминания. Я могу встать с ней нос к носу, и она меня не заметит. Её мозг хочет жить в грёзах и предпримет всё, чтобы не покидать их.

Против осознания того, что это иллюзия.

Смотря на отца и маму сейчас, я хочу, чтобы это было по-настоящему. Я бы всё отдала, чтобы дать маме жить такой жизнью.

Но это прошлое. Очень давнее, ещё до того, как болезнь начала съедать её изнутри. До того, как я выросла. До того, как мама разработала технологию, делающую грёзы в принципе возможными. До смерти отца, ставшей её причиной для изобретения механизма грёз, чтобы она могла жить с ним в своих мыслях.