Дети Эльцинда - Вадим Юрятин

– Нам надо расстаться, Вадим.

«Похоже, дело серьезное, яичницу придется готовить самому», – подумал Вадим.

– Мэри, что с тобой? – произнес наш герой.

– Я не могу тебе сказать, – тихим голосом вымучила из себя Мэри и стала чуть слышно завывать.

Вадим не любил завывания и ценил ясность во всем. Если она хочет с ним расстаться, должна быть причина. Чувство непонятной тревоги и бессмысленности происходящего возникло в районе солнечного сплетения и начало разрастаться по телу. «Ты ведь вроде бы сам этого хотел?!» – в голове Вадима сформулировался вопрос. «Да, но вроде бы не сейчас и не так!» – появился весьма неопределенный ответ. «Надо документы взять еще в офисе, отчетность за два последних года. Блин, ну мне вообще не до того сейчас, нашла когда разводиться, хотя мы еще и не расписаны вроде. Может, беременная? Ну вроде бы из-за этого не разводятся, а наоборот!».

– Ты беременна?

В ответ Мэри заплакала навзрыд, как героини советских фильмов о войне, провожающие своих родных на фронт.

– Ты не понимаешь!..

Эту фразу Вадим слышал множество раз, но никогда не понимал её значения.

– Ну расскажи, пожалуйста, только быстро… мне бежать уже скоро. Ничего страшного, я думаю, прорвемся.

– Куда прорвемся? Ты о чем вообще говоришь? Прорвемся! Со своими друзьями с работы так разговаривай, а со мной – не надо!

– Да что случилось? Объясни, пожалуйста! Мне еще поесть бы чего.

– У тебя всегда так, ты мои проблемы не замечаешь вообще, ты меня не чувствуешь!

– Ну как же! Вот сейчас вот, смотри, как я тебя хорошо чувствовал.

– Ты все сводишь к одному, у тебя, кроме секса, что-то есть ко мне вообще?

– Ну да.

– Что?! Что у тебя есть?!

– Мэри, мне одеваться надо. Мне ехать далеко. Сейчас зубы почищу, подожди, пожалуйста.

Во время чистки зубов мысли Вадима были в основном сосредоточены на бухгалтерской отчетности ООО «Акдинский Молокозавод», инспектировать который он ехал сегодня, возможностях зачета налоговых требований против поставок гречки в психбольницу, а также иных экономических проблемах холдинга, с которыми он расстался вчера, покинув рабочее место. Занятый приведением себя в порядок, тем не менее Вадим замечал, что чувство тревоги и бессмысленности, обитающее в центре груди, сохранилось и продолжало изредка посылать короткие импульсы на периферию.

Вернувшись из ванной в комнату, он попытался сразу урегулировать вопрос с Мэри. Внезапным порывом он постарался привлечь ее к себе и успокоить, однако получил резкий отпор.

– Не трогай меня, отстань.

«Может, ей стоит побыть наедине с собой, – подумал Вадим, вспомнив, что слышал в каком-то фильме нечто такое. – Отдохнет немного, выспится – и рассосется».

Однако 15 минут, потраченных на приготовление яичницы и ее поедание, для «рассасывания», по-видимому, не хватило. Выходя из кухни, Вадим увидел Мэри по-прежнему лежащей на кровати в ночной рубашке. Она угрюмо смотрела в пустоту и молчала.

– Я пойду, Мэри, мне еще на работу надо забежать, – сказал Вадим.

Мэри внезапно перевела на него взгляд, в котором Вадим прочитал многое, но не все из прочитанного понял.

– Ты что, собираешься вот так уйти, даже не спросив меня, в чем дело?

– Подожди, я ведь спрашивал. Ты сказала, что я не понимаю…

– Значит, я для тебя совсем ничего не значу? Тебе все равно, что со мной?

– Ну я же спрашивал.

Вадим вообще неплохо умел говорить. Хорошее знание языка, чтение книг, учеба в университете: он мог общаться, казалось, на любые темы, остроумно шутить, там, где нужно, делать многозначительные паузы, вставлять цитаты классиков. Однако в разговоре с Мэри Вадим всегда терялся. Его ответы представляли собой смесь жалкого мычания с попыткой оправдаться, как будто бы он всегда был заранее неправ. Причины столь стремительного изменения стиля речи он не мог объяснить, впрочем, он даже и не задумывался об этом. О скольких событиях в нашей жизни мы даже не задумываемся! Хотя раздумья о них могли бы привести нас к выводам, которые изменили бы в итоге наше мироощущение.

Мысли у Вадима в голове, конечно, были, но они не складывались в стройные ряды букв, слов и словосочетаний, которые помогли бы ему успокоить девушку, находящуюся в состоянии нервного срыва. Вместо этих словесных конструкций зачем-то совершенно некстати всплывали какие-то формулы расчета пени, динамика роста курса доллара и прочая неподходящая информация.

– Ну, давай обсудим. Я же не против. Что с тобой, Мэри? Может, я что-то не то сказал?

– Ты вообще ничего не сказал! Ты…

Мэри внезапно вскочила и стала одеваться. Натянув на себя шорты и рубашку Вадима, она села в кресло, скрестила руки и, казалось, погрузилась в медитацию, созерцая некую точку, находящуюся в тридцати сантиметрах от ее глаз.

Вадим в нерешительности замер на месте. Ему показалось, что общее состояние Мэри несколько улучшилось благодаря совершенному антистриптизу, и в общем, наверное, этот разговор можно отложить на вечер. Так что надо потихоньку собрать вещи и…

– Ты не понимаешь, – тихо проскулила Мэри, по-прежнему созерцая точку перед собой, – просто я поняла, что я… – и снова замолчала.

– Кто? – тихонько выдавил из себя Вадим, потому что молчание затянулось, а на работу надо было идти.

– Я… – Мэри закрыла глаза рукой, – я лесбиянка.

Последнее слово было произнесено почти шепотом, так что его окончание Вадим, скорее, угадал, чем расслышал.

– Подожди, как …. Мы же с тобой только что… ну… у нас же вроде все нормально…

У большинства людей реакция на неожиданную информацию обычно какая-то до смешного глупая. Это только в фильмах герои всегда в курсе будущих ответных реплик. Вадим в кино не снимался, в этот самый момент он жил, поэтому в его голове теснились исключительно глупости, вроде возможности секса втроем с кем-то из мэриных красивых подруг.

– Опять ты про это. У тебя одно на уме. Ты только об одном думаешь. Для тебя секс – это все, что есть в отношениях, ты даже не понимаешь, что кроме секса есть что-то еще.

– Мэри, извини, но мне бежать надо. Меня там машина ждет, мне ехать долго.

Мэри только что выдавила из себя признание, которое, очевидно, зрело в ней долгое время. Она говорила с мужчиной, с которым делила кров в течение нескольких месяцев, с которым она, по крайней мере ранее, связывала определенные надежды на будущее. И этот мужчина стоял сейчас перед ней, как ребенок, который ждет, когда мама, наконец, отпустит его погулять. Заплаканные красные глаза Мэри бросили воображаемую точку в глубине пространства и четко сфокусировались на лице Вадима. Взгляд Мэри, поначалу пронзительный, внезапно стал спокойным; она отвернулась, подтянула колени к подбородку и как будто задремала, слегка покачиваясь в кресле.

– Не расстраивайся, Мэри. Я вечером приду, мы все обсудим, все будет нормально, вот увидишь.

Ключ повернулся, шаги отмерили пять метров вдоль общего с соседями коридора, вторая дверь, снова ключ.

«Черт, в туалет забыл сходить, – подумал Вадим, – в этом долбаном Мухосранске даже туалетов нормальных нет, до вечера терпеть придется».

В лифте к Вадиму пришла в голову мелодия, точнее, пришла она к нему уже несколько дней назад, он все ходил «беременный» этими несколькими аккордами и припевом, но вот именно сейчас он «разродился», сейчас они зазвучали в голове как-то особенно ясно и четко. Если бы у Вадима была возможность записывать музыку, каким-либо образом получая информацию напрямую из клеток головного мозга, наверное, это был бы один из ярчайших написанных им хитов. Однако подобного устройства человечество пока не изобрело, и мелодию эту, равно как и другие, приходившие в голову Вадиму, ждало постепенное забвение посреди мыслей о работе, взаимоотношениях с девушкой и прочем. «Надо бы записать, классно звучит», – мелькнуло в голове Вадима за секунду до того, как лифт, зависнув на мгновение, наконец утвердительно крякнул на нижнем этаже и раскрыл перед ним двери в новый день. «Забуду ведь, опять забуду», – подумал Вадим, выходя из лифта.

Более подробное знакомство с Большим

Вечером в трамвае утренняя мелодия снова как будто повторилась, жесткие гитарные риффы с примочкой «Дисторшн», сопровождаемые параллельной бас-гитарой и множественными ударами барабанщика по тарелке, сменились мягкими, вкрадчивыми переборами «акустики», следом за которыми шел вокал. Вадим в полусне пытался услышать этот голос, несущийся то ли изнутри, то ли издалека, звучащий то ли на русском, то ли на английском, только пол вокалиста он мог установить точно – это был мужчина, певший с характерной «сиэтлской» хрипотцой. Мелодия окружала Вадима, сжимала и поднимала его так, что он, сидя с закрытыми глазами в кресле трамвая, мог видеть себя откуда-то сверху стоящим на сцене с гитарой; вот заканчивается куплет, обрывается соло, бас с резких прямых нот уходит на чуть слышное бормотание, барабанщик «считает» палочкой по тарелке: 2-3-4 – «снаружи» это слышно как «тс-тс-тс»; и вот, наконец, снова со всей мочи двумя пальцами с прицелом по четвертой и пятой струне!..