Пятая печать. Том 2 - Александр Войлошников

«Бог — поэт, который создает миры, пронизанные лучезарным счастьем… Для поэтичной иллюстрации эволюции Бог создал бабочку. Если гусеница, живущая в двухмерном пространстве древесного листа, через куколку выходит в трехмерное пространство порхающей бабочкой, то человек из трехмерного пространства через преисподний мир, как гусеница через куколку, уходит в четырехмерное пространство Царства Небесного, откуда Иисус после воскрешения навещал учеников, игнорируя запертые двери. А Иоанн Богослов написал о грядущей встрече будущего, четырехмерного человека с Богом:

Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, будем подобны Ему (Богу), потому что увидим Его, как есть (1Ин.3:2).

И Апостол Павел продолжил это:

Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного (1Кор. 47, 49)».

То есть образ человека будущего четырехмерен! А люди с поэтической душой ребенка, у которых грань меж душою и духом тонка, летают во сне и в сто лет… и старой гусенице снилось, что она порхающая бабочка…

Мысли мои прерываются возвращением Шмуки, который таранит две сумки калорийной хавки: масло, консервы, крабы «Чатка», конфеты, пряники, печенье, варенье и с десяток заурядно сереньких булочек, которым фантазия работников пищеторга присвоила сказочное название «Горбулка», как супруге Горбунка. А для чаепития предусмотрительный Шмука кастрюльку где-то скоммуниздил… Вскипятив чай, приступаем к трапезе.

— Чтобы на бану не светиться, перекантуемся до темна у речки, а там — в краснуху… — точкует Голубь.

— А потом куда? — интересуюсь я.

— У тебя чо таракан в котелке бегает? — удивляется Голубь., — Уж куда краснуха…

— Да потом — куда? — настырничаю я. — Что, так и будем мотаться по воле краснух? Раз сармак вячит, могли бы сами выбирать, куда мотать! На фига одну лошадку гонять: тарку по городам искать? Майданить слабо что ли? Не боги марвихер лепят, все мы из майданщиков!

Молчит Голубь. Тщательно пережевывает вкусную и здоровую пищу. Ждет, что еще скажут? Или с ответом затрудняется? Швыркаем чай молча. Не совмещаем процесс пищеварительный с мыслительным. Нахальная пчела, воспользовавшись нашей занятостью, растопырившись от удовольствия, сосет конфету. Штык щелчком сбивает пчелу, и все, сосредоточенно жуя, наблюдают, как она барахтается в нокдауне.

— Махнем, дзе жаркые страны! — вместе с крошками от пряника из Кашчея выскакивает неординарная идея.

— Ку-уда? В Чугъкестан? — удивляется наивный Шмука, а Штык мацает лоб Кашчею и озабоченно вздыхает:

— Туши свет — полный кирдык, заворот мозговой извилины! Ка-ак штык, это он журнала начитался в тарке… про Чука и Гека… больше не дам ему журнал — о-очень впечатлительный ребенок!

— Лады, сябры! От послухайтэ мянэ и бяда вас нэ минэ! — подшучивает Кашчей над собой, давая задний ход своей идее. Но идею, отвергнутую автором, подхватываю я:

— Да иди ты! Это же то самое! На юга надо! К морю! К Черному! Чем я не гусь, когда при форсах? А в море понырять — не то, что на реке лягух пугать!

— Фр-р! Хр-р! Пр-р! Пум-бум! Буль-буль! Кончил? Спускай воду, туши свет! — передразнивает меня Голубь имитацией туалетных звуков, но его выразительный экспромт прерывается галдежом подзаведенной мною кодлы:

— Море! Моря! Морю!!! Мо-о-о-ре…

— Че! Усохни! — прекращает галдеж Голубь. — Зачем делать такой громкий щум?! На что гроники фрайером назначены? На отпуск? А мы что — рыжие?! Есть среди нас такие, но не много (это в мой огород). У нас работа не пыльная, но нервная! Положено по норме два месяца как учителям! Объявляю: контора в отпуске! Гребем на юга! К морям Каспийскому и Черному! И хватит кыркать за это дело!.. Че! Тихо! Разгалделись… курортнички!

Последние слова пламенной речуги Голубя тонут в гвалте энтузиазма масс: после краткой борьбы за справедливость мы получаем законные отпуска! Каждый из нас спешит высказать собственные сгальные планы на желанные каникулы с путешествием на южные моря. Но все порожняк гонят, потому что слушать некому: каждому высказаться невтерпеж! Нет, не всем… Самый говорливый из нас, Шмука, молчит, молчит… а потом грустно говорит:

— Не поеду я к могъю… надо сестгъуху искать…

Странные создания люди. И мы тоже. Сгалились над Шмукой, сердились на него. И всегда Шмука был виноват, потому что сдачи дать не мог. А когда поняли, что не будет с нами Шмуки и не увидит он синее море, всем грустно стало. Но уговаривать Шмуку дело бесплатное: с понятием мы, что для Шмуки сеструха важнее! Должен Шмука ее найти! И отсчитывает Голубь из общака шмукину долю. И вдруг достает Штык из заначки свою персональную хабару и Шмуке протягивает:

— Держи, Шмука! Это гальё мне ни к чему! На корову я не коплю, а на «козла»— у Кашчея выиграю!

— Брэшэшь, шшо ты у мянэ ишшо тшо-то выыграш! — отвечает Кашчей и… тоже отдает Шмуке свою долю!

Тут каждый спохватывается и свой хабар Шмуке в карманы сует. У Шмуки — слезки на колески — вот-вот разрюмится!

— Ол-ол! Бери-бери — ярар! Нам татарам все равно! А тебе денга — не хурда-мурда! Ярар?! — темпераментно уговаривает Мыло.

— Дают — бери, а взял — беги! — выдаю я мудрую русскую пословицу. И добавляю практический совет: — Грони ты по уму заныкай, чтобы какая-нибудь падла тебя не вытряхнула до донышка! Шуры-муры заделай в корочках.

Пока Шмука начит грони, Голубь наставляет его по-отечески:

— Секи, Шмука: без кодлы ты сыроежка. Не крути хвостом, не ныряй в ширму даже при дармовой покупочке. Тут сармака тебе хватит. Вместе с сеструхой к бабке притаранишь бабки, — каламбуркает Голубь. — Да не реви ты!.. жалобно. Земля круглая… где-нибудь сполземся…

Шмука что-то сказать пытается, но голос у него осекается. Тогда он молча с каждым обнимается, используя нас как промокашки для намокшей от слез мордашки. А потом по тропинке бежит он на бан, торопясь на рязанский майдан. Бежит, спотыкаясь, на все в пути натыкаясь, так как в Шмукиных глазах все расплылося от слез… Улетают со Шмукой воробушки. Весело прилетают воробушки и улетают весело. И тепло на душе от того, что вот были они и так радостно улетели, и эта радость — на всю жизнь! У каждого в душе теплая проталинка протаяла. А на ней — росток светлой надежды на то, что найдет Шмука сестренку и маленький светлячок счастья зажжется на угрюмой советской земле. Хотя и не принято среди нас говорить об этом вслух, но мечтает каждый о том, что и он встретится в этом жестоком мире с самыми любимыми людьми — своими родителями, которых отняла у нас ненавистная страна — будь она проклята! — в которой мы имели несчастье родиться.

Еще не знает никто из нас о том, что «десять лет без права переписки» означает, что родители наши расстреляны, не знает никто о том, что для еврейских девочек есть у НКВД специальные детдома, откуда они исчезают бесследно…

И бесполезно искать эти места для отдыха высокопоставленных садистов. А далеко на севере остались страшные улики: тюки с девчоночьей одеждой в пустых бараках вблизи заброшенных шахт. Сюда привозили «отработанных» девочек садисты-педофилы. И будут долго думать люди: почему в непроглядной тьме глубоких шахт сидят тысячи детских скелетиков без одежды и остатков еды?

А оставшиеся на земле нелюди промолчат о том, что была когда-то страшная, бесчеловечная страна СССР, где властвовали бездушные биороботы «плевелы», уничтожавшие людей духовных и их детей. И будут жить люди, не верящие в то, что в этой огромной стране жил народ — подлые трусливые рабы, обожавшие Сталина и его кровавое зверье — НКВД.

Но когда же верить в счастье, когда надеяться на будущее, как не в тринадцать лет, когда впереди бесконечно огромная жизнь?! И верим мы и надеемся на то, что выживем в этом советском гадючнике и отольются наши слезки советскому народу — народу, создавшему власть угрюмых, злобных зверюг!

Верим и надеемся на то, что отомстим мы. Получит этот народ, страшное, но заслуженное возмездие! Верим и надеемся, потому что

Верить и надеяться — вот, главная привилегия молодости… — сказал граф Монте-Кристо.

Конец репортажа 15

Репортаж 16

Кобылка

А мы без дома, без гроша.

Ша!

Шатья беспризорная.

Эх, судьба моя судьба!

Эх, ма!

Ты, как кошка черная.

Прошло две шестидневки.

Время — август 1940 г.

Возраст — 13 лет.

Место — Северный Кавказ.

Меж морями Каспийским и Черным в жгучем сиянии августовского солнца утопает маленькая станция. Ослепительно беленькие домики кокетливо выглядывают голубыми окошечками из пышной зелени садов. Изящные свечи пирамидальных тополей нацелены в небо, как космические ракеты. А перрон и пристанционный базарчик захлестывает суета шумной, азартной торговли.