Наследство - Родольф Тёпфер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но по крайней мере хоть сегодня меня ждало нечто занятное: я должен был навестить мою незнакомку и может быть испытать от этого визита удовольствие. Вместе с тем мне пришлось убедиться, что десятичасовой глубокий сон и особенно дневной свет несколько изгладили из моей памяти милый образ молодой девушки и ослабили его притягательную силу. Я опасался, что найду ее совершенно здоровой, осмелевшей в присутствии матери и может быть даже занятой домашним хозяйством. Я подумал, что целый ряд случайных и неповторимых обстоятельств мог в известные моменты придать ей мимолетное очарование, которое увлекло меня, словно нечто всегда ей присущее. Наконец, поразмыслив о некоторых романтических идеях, склоняющих к супружеству, и казавшихся мне еще несколько часов назад вполне основательными, я счел их сейчас в высшей степени нелепыми; все это весьма охладило мою зарождавшуюся любовь, которая лишилась таким образом возможности скорой счастливой развязки.
Вот так понемногу я опять становился тем человеком, каким был накануне. Мерцающий огонек, на мгновение загоревшийся в моем сердце, постепенно бледнел, уступая место еще более бледной воскреснувшей скуке.
все же я не мог стать совершенно таким же, каким был прежде: таково действие опыта, от прикосновения которого все увядает. Однажды испытанное чувство, исчезнув, оставляет пустоту в сердце и не может возродиться в прежнем виде. Доведись мне снова пережить нечто подобное вчерашнему приключению, я уже не нашел бы ни прежней свежести впечатлений, ни живой прелести новизны и неожиданности. Я достаточно ясно сознавал, что бесплодно растратил кое-что из этих бесценных сокровищ, и не мог не ощутить горького осадка на дне чаши, из которой так недавно с наслаждением, пил.
В таком томительном расположении духа я бесцельно провел около двух часов. Мне все стало вновь безразлично; я забыл о своем полипе; даже мои привычки, помогавшие мне заполнять пустоту моих дней, потеряли свою власть надо мной, и я неподвижно сидел у камина – без всякого удовольствия, но не имея охоты двинуться с места. За зеркалом торчал пригласительный билет на вечер у г-жи де Люз. Я бросил на него презрительный взгляд: назойливая любезность этой дамы, расточавшей мне ласковые улыбки ради своей молоденькой кузины (это ее крестный прочил мне в жены) была мне несносна, и я представил себе, как я не отвечаю на ее приветствие, поворачиваюсь к ней спиной, отказываюсь слушать ее и заодно наслаждаюсь растерянной миной моего крестного. «Нет! – говорил я им всем – нет! Еще вчера меня быть может позабавила бы ваша лесть, но не сегодня, нет! Я бы всех вас отдал за простую, бедную, никому не известную девушку, если бы только был способен полюбить и имел малейшее желание сдвинуться с этого места, где я зеваю при мысли о вашей угодливости и умираю от скуки, вспоминая ваше радушие».
И как бы в подтверждение моих слов, я бросил пригласительный билет в огонь.
«Жак!
– Что угодно, сударь?
– Зажги лампу, и не забудь, что я никого не принимаю!
– Но ваш крестный отец сказал, что он за вами за. едет, чтобы взять вас с собой к г-же де Люз.
– Ну хорошо, не зажигай лампу, я уйду!
– А что тогда?…
– Тогда ничего.
– Ну, а как он приедет…
– Замолчи!
– И спросит…
– Жак, ты самый невыносимый слуга на свете…
– Сударь, это не очень приятно слушать!
– Я понимаю, тебе не хочется в «том сознаться!
– Да, сударь, но…
– Ни слова больше! Уходи, оставь меня, исчезни!»
Я тотчас же начал натягивать сапоги, чтобы ускользнуть от крестного: его навязчивость стала выводить меня из терпения. «Нет, – говорил я себе, – пока этот человек заботится о моем счастье, у меня не будет ни одной счастливой минуты! Какое ужасное рабство! Какою тяжелой ценой достается наследство! Мне хотелось спокойно посидеть дома, так нет же: я должен сам себя выгнать!»
Тут от моего сапога оторвалось ушко, и я в сердцах послал крестного ко всем чертям…
«Что угодно, сударь?
– Пришей ушко! Живо!
– Дело в том… ваш крестный отец здесь!
– Глупец! Готов спорить, ты нарочно впустил его, чтобы меня разозлить! Ну так вот: меня нет дома! Ты слышал?»
Жак в испуге выбежал из комнаты, не посмев взять у меня из рук сапог, которым я грозно размахивал, продолжая метать гром и молнии. Едва он исчез, как появился сияющий крестный в самом нестерпимо веселом расположении духа.
«Собирайся, Эдуард, собирайся! Что это? Ты еще не готов? Поторопись, а я пока погрею ноги у камина».
Что может быть хуже этой дружеской бесцеремонности, которая располагается в вашем доме, захватывает ваш домашний очаг, разваливается в вашем кресле и воображает, что пользуется правами дружбы, а между тем нарушает ваши права неприкосновенности жилища и личной свободы? Эта манера в высшей степени свойственна моему крестному, и ее было вполне достаточно, чтобы я обычно принимал его довольно холодно; на этот раз я был особенно раздосадован и с трудом сдерживал себя, чтобы не наговорить ему кучу дерзостей. Тем не менее, привыкнув владеть собой и помнить о наследстве, я предпочел сделать усилие и схитрить.
«Я думал, дорогой крестный, что вы поедете без меня, – сказал я самым почтительным тоном, – если вы мне позволите…
– Ни за что не позволю, тем более сегодня. Нынче вечером мы сладим твое дельце. Оденься получше, будь мил, любезен и как говорится, дело в шляпе. Поторопись же, я обещал, что мы приедем пораньше!»
Уязвленный тем, что мною распоряжаются и заставляют быть любезным, когда мне менее всего этого хочется, я решился отказаться наотрез:
«Дорогой крестный, я не хочу ехать с вами!»
Он оглянулся и посмотрел мне в лицо. Все его понятия о послушании наследника были потрясены и, попав в такое неожиданное положение, он сперва не знал, что сказать.
«Ну, что ж, объяснись! – резко бросил он.
– Дорогой крестный, я поразмыслил…
– Только и всего? Послушайся моего совета! Не размышляй, а то никогда и не женишься. Я тоже размышлял, вот и остался холостяком, и должно быть уже навсегда. А если и с тобой случится то же самое, оба наши состояния перейдут в чужие руки, и наш род прекратится. Не размышляй! Это бесполезно. Там, где все соединилось – богатство, высокое положение, красивая и милая невеста – размышлять нечего. Надо действовать и закончить дело. Ну, одевайся и едем!
– Невозможно, дорогой крестный! Я бы рад не размышлять, но чтобы жениться, нужно по крайней мере иметь такое желание!
– Ах, черт побери! Ты что ж это, решил не жениться? ну говори прямо, говори!»
И он принял многозначительный вид, точно поставил передо мною вопрос: хочу я получить наследство или нет. Вот от этого трудного выбора я как раз и хотел уклониться, но не знал, как это сделать. К счастью я вспомнил о своих вчерашних сумасбродных идеях и ухватился за них, как за предлог. «А что если мое сердце уже занято? – спросил я с легкой улыбкой.
Пустое! – возразил он. – Скажи лучше прямо: я не хочу жениться! Тогда я буду знать, как действовать.
– Но если вы ошибаетесь, крестный, и я в самом деле влюблен, неужели вы и тогда посоветуете мне жениться на вашей девице, хоть я и отдал сердце другой!
– Ну это смотря кому. В кого же ты влюблен?
– В прелестную молодую девушку.
– Она богата?
– Не похоже.
– Ее фамилия?
– Не знаю.
– Нечего сказать! Что все это значит, черт побери?
– Это значит, что хотя она бедна и неизвестного
происхождения, но если бы я вздумал сейчас жениться – правда, я пока далек от этой мысли, – я бы выбрал ее, а не другую.
– Ах, ах, бедна, неизвестного происхождения, хороша собой! Какой вздор! Обычный вздор!
– Вздор! Нет, черт возьми! Уверяю вас, нет!
– Перестань шутить!
– Поверьте, у меня нет ни малейшего желания шутить!
– Успокойся! Занимать твое положение, быть богатым, происходить из хорошей семьи и думать о существе без имени и состояния! С подобной особой можно вступить в связь, но на таких не женятся».
Эти слова возмутили меня: они были оскорбительны для молодой девушки, чья боязливая стыдливость особенно тронула меня. В моем сердце вновь проснулось сильное чувство к ней, и вместе с тем шевельнулось презрение к этому старику, который почитал и превозносил лишь богатство и знатность, но не признавал священные права невинности и, казалось, готов был толкнуть меня на бесчестный поступок.
«Крестный, – воскликнул я с жаром, – вы оскорбляете честную девушку, столь непорочную юную девушку, что вам в это трудно поверить, более достойную уважения, чем та, кого вы мне предлагаете… Но я куда скорее согласился бы жениться на ней, чем опозорить ее.
– Ну и прекрасно: не позорь ее, но женись на ком надо.
– Но зачем же, если я люблю ее, а не другую? Вы мне твердите о моем положении, но оно наводит на меня скуку… вы говорите о моем богатстве, но разве не оно дает мне возможность свободнее, чем кому-либо другому, выбирать себе жену по сердцу? Да, полноте. Если б я нашел красоту, добродетель и множество всяких достоинств, заслуживающих любви и уважения, в особе без имени и состояния, в девушке, столь презираемой вами… что могло бы помешать моим честным намерениям? Кто бы стал порицать желание разделить мое богатство с ее бедностью, поддержать ее слабость моей силою, дать ей имя, если его у нее нет, и обрести в этих благородных и великодушных побуждениях счастье более истинное, более чистое, более достойное уважения, чем то, какое сулит мне брачный союз, основанный на тщеславии и фальшивых светских приличиях… Ах, крестный, если б у меня только хватило силы и не были уже так расстроены нервы, если бы я не испытал на себе тлетворное влияние света и не был опутан бесчисленными узами, которые давят и душат, не давая мне счастья, – я бы обрел свое счастье подле скромной подруги, предмета ваших презрительных – и обидных нападок!
