Форвард — в защиту - Илья Москвин

Вот и попробуй теперь этого симпатичного дядьку забыть. Выкинуть из памяти всю его добродушную добросовестность! И забыть его худющего напарника — русского умельца, который старательно выводил при помощи долота по краю песочницы резной узор. Выводил и замысловато улыбался, сложив губы трубочкой: это всё, дескать, ерунда. Но раз уж меня попросили, то с нашим удовольствием…

Когда эти двое пошабашили и ушли (а Ян Яныч ещё дважды с удовлетворением оглянулся на работу рук своих), из песочницы сделали ворота, расположив её стоймя. Стали забивать голы — для особого смака даже без вратаря. Удар — и дикий вопль: «Никаких пес-с-сочниц!» С нажимом на «с»: пес-с-сочниц. Ещё удар, и: «Никаких пес-с-сочниц!» И всё бы это ничего. Но потом песочница загорелась. Кажется, потому, что рухнула и чуть не отдавила им ноги. То есть как бы проявила агрессию. Сам Юра не поджигал — он «только» сбегал за спичками. Да ещё по дороге прихватил стружек — заприметил, куда отнесли их аккуратные мастера. Большой добротный квадрат снова поставили вертикально, обложили стружками и всё с тем же воплем: «Никаких пес-с-сочниц» — подожгли…

И ЮРА, ЗАСКРИПЕВ ЗУБАМИ, УДАРИЛ ПО НЕВИДИМОМУ МЯЧУ.

Он снова находился в поезде «Баку — Москва».

— Мальчик, ты ведь не из нашего вагона?

Юра вздрогнул и обернулся: перед ним стояла красивая и злая блондинка-проводница. Пожав плечами, Юра хотел двинуться дальше, но проводница уже схватила его за руку.

— Нет, ты не оттуда пришёл. Вертай в свой вагон. Если, конечно, он у тебя есть. — И посмотрела на Юрин портфель.

Юра с тоской в походке пошёл обратно. К счастью, из купе перед ним вышел очень толстый человек. За ним выпорхнул женский голосок: «И купи чего-нибудь вкусненького». Бодро справляясь с ручками, толстяк направился в опасный восьмой вагон, а Юра — следом и немного сбоку. Благополучно миновав опасный участок (правда, в какой-то момент Юре показалось, что по нему скользнул безразличный, но всевидящий кавказский глаз), он перешёл в следующий вагон и остолбенел.

Вагон-ресторан! Здесь пахло шашлыками, стояли столики. На них в металлических загончиках подрагивали (а не было бы загончиков, то, верно, покатились бы!) бутылки с нарзаном…

Немного оробев от этой железнодорожной неожиданности, Юра не сразу посторонился, чтоб пропустить одного интересного пассажира. А интересен этот пассажир был тем, что нёс, ловко зажав между пальцами обеих рук, громадное количество жёлтеньких весёленьких бутылочек «Фанты». Нарядный фокусник из цирка! С таким вот всё ясно: купил человек «Фанту» и скоро будет её уютно распивать на своём законном месте.

А мы сейчас им тоже фокус покажем!

Юра с решительным достоинством направился к буфету и, взяв две бутылки «Фанты», двинулся обратно.

Нарочно шёл медленно, чтоб напороться на «мелиоратора».

И напоролся. Тот посмотрел на Юру, на бутылки и ничего не сказал. Кажется, оценил. Кавказец тоже увидел Юру и спросил:

— Нашёл своих?

— Да, — небрежно ответил Юра. — Вот батя за «Фантой» послал.

— Большой Макаренко твой батя, — заметил проводник, оценивающе оглядел Юру и вдруг сказал: — Дай портфель.

«Не пропадёт», — почему-то сразу решил Юра и отдал портфель.

Прошёл в международный, заперся в туалете и, зацепив за вентиль, открыл одну бутылку. С удовольствием выпил. Постоял. А потом, зажав рукой под рубашкой полную бутылку, он с пустой бутылкой на виду двинулся обратно. «Мелиоратор» тоже двигался с «Фантой» и вдруг (кто бы мог подумать!) спросил:

— Ещё возьмёшь?

— Безусловно, — ответил Юра и нахально добавил: — Мы тут рядом, в международном.

Естественно, идя «домой», он нёс на виду полную бутылку, идя же в «ресторан» — пустую. Вслед Юре уже показывали пальцем, а какая-то женщина сказала:

— Это ж надо всякую совесть потерять, чтобы так гонять хлопца.

«Точно, — подумал Юра, — пора закругляться. — Не помешало бы теперь (разве мы не белые люди?) и посидеть в ресторане».

Наверно, ресторан уже закрывался — все его работники сами сидели за столиками и ели. Здесь же находился и проводник-кавказец, с кем-то беседовал. Официантка, зевнув, подала Юре меню.

А Юра, ощупав карман, вдруг похолодел: деньги, переложенные из бумажника, исчезли. Плакали денежки, и Юра чуть не плакал. Теперь, если ссадят, то и домой не доберёшься: в кармане всего рубль бумажный, рубль металлический, да, может, ещё и мелочью рубль наберётся. Итого, трёшник… Снова подошла официантка. Вид у неё был усталый и презрительный.

— Дайте бутерброд с колбасой и чай, — уныло распорядился Юра.

А деваться-то ему некуда. Тогда он ещё заказал нарзану, потом решился на второй бутерброд. Расплатился. Глядел в окно на убегавший вечер. Что было делать?

Делать можно было многое. Много можно было ещё совершить в этой жизни бессмысленных поступков. Например, залезть под стол. Так Юра и поступил, предварительно оглядевшись. Под скатертью его не было видно. «Буду здесь ночевать», — решил он.

Совсем поглупел человек от горя. Нет чтобы пробираться в общий вагон, где вообще не поймёшь, кто на каком месте сидит.

А тут ещё перед ним чьи-то запоздалые ноги появились — да не чьи-то, а те самые, в белых шерстяных носках… «Мелиоратор»! Ноги вытянулись — в Юру уткнулись.

— Эва! — сказал старичок, заглянув под скатерть. — Да это никак опять ты. Да я смотрю, у тебя ещё другая фамилия есть — «Шпион»!

Он побагровел и вдруг как стукнет кулаком по столику:

— Эй, вы, начальники! Эй, повара! У вас человек поесть спокойно может? Или как? — И уже дрожащими пальцами вытаскивал свою знаменитую эмпээсовскую книжечку: рефлекс такой у него был. Другой же рукой приподнимал скатерть.

А под скатертью Юрины кеды, а под скатертью Юрины брюки, а под скатертью и сам весь Юра Голованов… Всё. Сейчас арестовывать будут добра молодца.

Появился проводник-кавказец.

— Зачем шумишь, товарищ дорогой? Не нервничай, пожалуйста. Мы сейчас этого безбородого очковтирателя выдворим. Ну, заяц! — наклонился он к Юре. — Выходи!

— Наполеон! — крикнула официантка. — Ты его давай к старшому…

Однако проводник Наполеон остановился с Юрой в тамбуре и сказал:

— Ну, Лис Патрикеевич, выкладывай правду.

— Нет у меня тут никаких папы с мамой, — с безнадёжной простотой молвил Юра.

— Знаешь, у меня тоже возникла такая мысль, — деликатно и озабоченно произнёс Наполеон, — Вот что. Сейчас этот кошмарный человек уйдёт, и мы с тобой поужинаем. А заодно обсудим, как дальше жить.

…Нет, события всё же разворачивались правильно. И развернул их этот не особенно молодой, невзрачный человек. Так ведь и должно быть: когда ты едешь по правому делу, обязательно найдётся хоть один, кто тебя поймёт и поддержит. И это так просто: повернуть, как Наполеон, невидимый… нет, не стоп, а другой — хороший кран. Кран, которому надлежит быть в распоряжении каждой человеческой души.

ВООБРАЖАЕМЫЙ МЯЧ КАТИЛСЯ ПО ОПУСТЕЛЫМ И ПРИТЕМНЁННЫМ КОРИДОРАМ ВАГОНОВ, ВКАТИЛСЯ В ПУСТОЕ КУПЕ, ГДЕ ЮРА И ЗАНОЧЕВАЛ. А ПОТОМ, ОБВЕДЯ НОЧЬ, ЮРА ПОВЁЛ ДРИБЛИНГ ВОСПОМИНАНИЙ СНАЧАЛА ПРЯМО ПО РЕЛЬСАМ, ПРЯМО ПО ШПАЛАМ — потому что поезд давно прибыл и стоял в тупике далеко от перрона. Это была Москва.

И ВОТ ДРИБЛИНГ ИДЁТ ПО БОЛЬШОЙ КАЛИТНИКОВСКОЙ УЛИЦЕ.

И вот он — знаменитый Калитниковский, или Птичий, рынок. Рынок, который вполне бы мог называться «Рыбий», «Собачий», «Кошачий», «Кроличий», да мало ли ещё чей. Нет, пожалуй, всё же в первую голову — «Рыбий»…

Юра оторопел. Он увидел за оградой толпу, причём было непонятно, что можно в такой густой массе делать, кроме, разве, того, как просто стоять, вытянув руки по швам.

У входа культурные девушки и женщины продавали котят, И вообще народ тут был приличный. Присутствовал даже Николай Дроздов из телепередачи «В мире животных». Продавал гиббона.

К нему подошли Юрины родители и стали прицениваться. Дроздов наставительно сказал, словно набивая цену:

— Гиббоны — единственные человекообразные обезьяны, передвигающиеся на двух ногах.

«Значит, я тоже гиббон», — подумал Юра и очнулся.

Он дома, на тахте. За стеной телевизор. Показывают «В мире животных». Звук стал громче, потому что дверь приоткрыл отец.

— Юрий, не обижайся на меня, — сказал отец.

Но это было не всё. По умиротворённому виду Юры Александр Александрович догадался, что операция «Рыба», видимо, закончилась успешно. Почему бы сейчас не сделать сыну приятное — вскользь, небрежно, как что-то малозначащее, не сказать, например, такое:

— Костя, наверно, обрадовался, когда ты ему рыб привёз?

Юра чуть вздрогнул. Молчал, соображая.