Становой хребет - Юрий Сергеев

— Лоб бы хучь перекрестил, — угрюмо выговорил отец, — совсем отбился от веры. Церкви нету, повздумали, что и Бога нету! — накалялся он всё более до крика, пока не поперхнулся щами.

Олька завозилась на скамье от Пронькиного щипка и получила от строгого родителя по лбу деревянной ложкой.

Испуганно притихла, вяло хлебая из общей чашки. Пронька хихикнул, и тут же ложка щёлкнула ему по лбу. Михей сорвал зло и отмякал в благодушии. Выросший кот, привезённый Олькой из былого дома, мурлыкал под столом, тёрся об ноги, выпрашивая еду.

Звался он Кузьма и был ленив до непотребства. Хоть ноги об него вытирай, с места не тронется, ежели спит, а спал Кузьма постоянно. Пронька поддал кота ногой под живот и укорно, как это делал отец, выпроводил его:

— Иди мышей в амбар ловить, бездельник. Только бы жрать готовое, ишь ряху-то наел, как тигра…

Кузьма обиженно сел у порога и стал усердно умываться лапой.

— Ково чёрт ишо принесёт, гостей котяра замывает, — заговорил снова Михей, — а что, мать, могёт быть, и впрямь оженим старшова. Лишние руки в хозяйстве не пропадут без дела. Марфутка, она колготная, работящая…

— Это ихнее дело, — отозвалась жена, — коль она ему глянется, давай и поженим. Да вроде рано… Пущай бы погулял, наживётся семьёй, успеется. Дюжеть она шустрая, кабы не злая… не пойму.

— Не ихнее и не твоё, — опять посуровел Михей, — как я велю, так и будет. Взбрыкивать и порядки свои чинить не позволю!

3

Речка, у которой прижились Быковы, звалась по-чудному— Дзинь-цзы-хэ — Золотая река. Золота в ней отродясь не водилось, видимо, прозвали её так за кроткий нрав и обширные пастбищные луга в пойме.

Михей переименовал её по-своему, кликал то Божьей, то Убожьей, в зависимости от настроения, памятуя полноводье Аргуни.

Скотопромышленник, на чьих землях он обзавёлся хутором, был полукровка. Ещё в прошлом веке сбежал в эти места его отец, забайкальский казак. Угнал он через границу добрый табун лошадей и скота у бурятского князька.

Обженился на дочери маньчжурского богатея, с его помощью поставил хозяйство и скупил земли. Нарожала ему узкоглазая и смирная жена кучу детей, один из них и продолжил дело. Казачья родова надёжно сидела в сыне приблудного забайкальца и маньчжурки.

С охотой принимал он в свои владенья беглый люд из России и загружал работой. В неспокойное время появись какая банда — есть кому отбиваться, все посельщики в неоплатном долгу. Хунхузы не раз пытались заграбастать табуны, но вскорости отступились.

Гонцы от хозяина мигом собирали по хуторам и заимкам полусотню истомившихся по винтовочке и лихой шашечке казаков, которые легко настигали банду. Редко кто спасался от звероватых и безжалостных преследователей.

Сам хозяин, Елисей Упрятин, скуластый и остроглазый, но здоровенный и толстый, лютый бабник и картёжник, который не умел проигрывать, щедро награждал за верную службу особо отличившихся. На выбор отдавал лошадей и коров, оружие и ящики патронов.

Этим снискал такую преданность посельщиков, что они уже сами приглядывались ко всякому пешему и конному, случаем попавшего в долину Дзинь-цзы-хэ, самовольно чинили суд и расправу над невинными.

А то и потаясь сговаривались, делали вылазки в дальние места, пригоняли и резали краденый скот, набивали сундуки добром.

Недобрая слава пошла гулять о Золотой реке, сторонились её и боялись даже матёрые хунхузы. Упрятин только посмеивался — лучшей защиты стадам не сыскать.

Частенько призывал в свои хоромы наиболее доверенных людей, угощал выпивкой и одаривал на ночку красивыми девками, а потом ненароком жаловался на какого-либо конкурента или неугодного человека.

Те исчезали бесследно. В негласной армии были свои командиры и железный устав молчания. Ослушников и болтунов убивали нанятые Упрятиным хунхузы, как это сталось с бывшим хозяином быковского хутора, а это ещё больше страшило и сплачивало вокруг Елисея казаков.

Егор выехал со двора ещё засветло. Под седлом шёл жеребец-трёхлеток, отвоёванный отцом где-то в воровском набеге. Прихватил парень с собой подаренный карабин и запасные обоймы. Марфутка — Марфуткой, а лишиться головы в этих бесноватых краях плёвое дело.

Когда подворье скрылось за бугром, пустил занудившегося в стойле коня намётом, и вскорости открылся хутор Якимова. Здоровенный дом походил на маленькую крепость, окружённую трёхаршинным забором из островерхого кругляка, ставни и двери снаружи обиты цинковым железом.

На фронтоне чердака пропилены узкие бойницы. Поговаривали, что у хозяина имелся ручной пулемёт, запас патронов на добрую армию.

На крашеных воротах из дубовых плах прибиты две дощечки, на одной коряво намалёвано: «Заходь с миром, уходь с Богом», на второй, приколоченной вертикально, — красные пауки иероглифов.

Егор громыхнул прикладом в тяжёлую калитку: звякнул цепью и захлебнулся рёвом здоровенный волкодав, в ярости обгрызая снизу доски ворот.

— Байкал, нельзя! Пшёл на место, — доплыл голос Марфы.

Она с трудом утянула кобеля и привязала накоротко у будки. Сняла накладной запор. Скрипнули кованые петли, и Марфуша появилась в светлом проёме перед замершим в потрясении гостем.

— Я тебя ещё издали выглядела, жених, — обожгла его чёрными ведьмиными глазищами, — заходи…

— Байкал не порвёт? Вот откормили, боле телка выдул.

— Ежель заобидишь, — натравлю.

— Ага, тебя заобидишь, — а сам всё глядел на точёную фигуру и её милое личико, на змеюкой свившуюся на затылке толстую косу.

Кожа на лице выпечена за лето до смуглости, а губы-то — ядрёны до неприличия, так и пышут жаром, так и зовут… в движеньях рук, в каждом шаге и слове — опьяняющая женская сила.

Егора осыпало мурашками по спине и качнуло.

— Чё выставился? Нравлюсь? — щедро улыбнулась и сощурилась.

— Да вроде… Из чего тебя батя строгал, сам-то, как бык…

— Из такого же бревна, как и тебя. Заходи!

Байкал рыл лапами убитую землю, храпел перехваченным горлом. «Не дай Бог сорвётся, — в страхе подумал Егор, — в момент проглотит, как курчонка». Но виду не показал и выговорил псу:

— Хорош, дурак, на жратву заработал уже… хватит разоряться.

Якимиха, толстая, с отёчными ногами старуха, приветливо поздоровалась, усадила за стол, смахнув рукавом крошки с цветастой китайской скатерти. Разевали по ней поганые лягушечьи рты языкатые драконы.

«Неужто Марфа к старости такая будет?» — ужаснулся в мыслях Егор, разглядывая тяжело дышащую грузную бабку. Она нескончаемо вела низким баском: