Песнь о братьях - Моисей Тейф

1956

Отцовская азбука

Пер. Ю. Мориц

Смотрю в окошко памяти моей:Суббота юная нисходит с небосвода,Качает ветер синеву морейИ колыбель уставшего народа.Спи, каменщик, портной и музыкант!На облаке послушном, как теленок,Плывет тарелка — золотистый кант,А на тарелке — хала и цыпленок.На улицах ни звука, ни лица.Пуста скамейка и квадрат крыльца,Никто не рассуждает у ворот.Как сладко спит его величество Народ!И в тысяче других печальных нотокЯ различаю храпа саксофон,Виолончель простывших носоглотокИ насморка хронического звон.А мимо лавок с урожаем летним,Где помидоры прямо из огня,Идет еврей с мальчишкой пятилетним,Немыслимо похожим на меня.Он говорит:— Осел, чего ты плачешь?Хорош характер у моих детей!И так за все на свете деньги платишь,Еще завелся чертов грамотей.Какой букварь? Чтоб я о нем не слышал!Ты видишь, сколько вывесок, дикарь?Не плачь! Ведь я с тобой на рынок вышел,Чтоб ты увидел собственный букварь.Пожалуйста, учись по русским буквам,По вывескам к горячим свежим булкам,По надписям над плоскими часами.Но там, где ходит с длинными усамиПроцентной нормы неусыпный страж, —Туда не надо! Там букварь не наш.Там скучно, очень дорого и тесно…Ах, Мойшеле, смотри, как интересно:    Алэф — А,    Бейс — Б,    Гимл — Г. —Так милая великая Россия,Сама полуголодная, растилаМальчишек из еврейского квартала,Таинственные надписи читала:«Хлеб», «Мясо», «Парикмахерская», «Ларь».Прекрасен и бессмертен мой букварь!В снегах славянских под кровавой ношейСоленых полыхающих бинтовЯ трижды умереть, как Шварцман Ошер[7],За мой букварь священный был готов.И в подмосковной огненной долине,Когда хрустел под танками январь,Я, как Паперник[8], был готов на минеВзорвать себя и защитить букварь.Меня терзали горе и утрата,Но за руки вели меня всегдаДва мальчика, два близнеца, два брата —Кудрявый Алэф и курносый А,Мой первый май и первое двустишье,Мой первый сад и первый соловей.Стучат,Стучат,Стучат, как дождь, по крышеОни в окошко памяти моей,Целуют щеки, губы и глаза.Ведь я — цветок, случайно уцелевший,На той войне случайно не сгоревший.Я — дома, и живут в моей скворешнеКудрявый Алэф и курносый А.

1959

Баллада

Пер. Ю. Мориц

Памяти Сони Мадейскер, которая боролась с немецкими фашистами на оккупированной территории под именем польской девушки Катажины Романовской.

Воскресни! Магия стихаЗаставит сердце биться!О, смерть не будет так глуха —И таинство случится!

Воскресни! Ты жива, поверь,Душа твоя крылата.Волшебно распахнула дверьПеред тобой баллада.

Воскресни! Я твой вздох ловлю,Как ловит скрипка ноты.Воскресни! Я тебя люблю,Как мог любить лишь Гёте.

Все это было так давно…Наворожили маме:— Ах, вашей дочке сужденоВладеть, мадам, домами.

Возьмут ее в богатый род,И с мужем рядом-рядомКататься будет каждый годНа воды в Баден-Баден.

Плясало панство краковяк,Вертелось у портного.На червяке крестом червяк —И свастика готова,

Ползет на грудь, ползет на лоб,На штамп внутри ботинка.И сразу бешеный галопЗвериного инстинкта:

Смотреть — не сметь! Рыдать — не сметь!За жест, за слово — к стенке!Расстрел и смерть, расстрел и  смерть,И исповедь в застенке.

…Луна над Вильнюсом висит,Как маятник огромный.Во мраке свет ее скользитОранжевый и ровный,

Она качается давно,В туманных кольцах света.Всю ночь ходить ей сужденоПо проволоке гетто.

Когда богата ночь, как день, —Луна подобна солнцу,Вот закачалась чья-то теньИ тянется к оконцу.

Зачем по городу однаТак поздно ходишь, пани?Теперь другие времена,Теперь другие парни…

Мерцает крестик золотойНа белоствольной шее.Подолгу под окном не стой —Везде глаза ищеек!

У них свои и долг, и честь.Находчивые парни,Они узнают, кто ты есть,О набожная пани.

Ты посмотри, однако, вверх, —Как раз такое небо,Чтоб легче было револьверВложить в буханку хлеба

И прошептать короткий путьВ ближайший лес из гетто.Но, пани, справедлива будьК способностям агента —

Его стремительная теньНа стенах как проказа.Держаться стен! Держаться стен!О, барабан приказа!

А вот и тень твоя дрожит,И бьется дверь в парадном.Горячий палец твой лежитНа язычке прохладном,

Прицел твой точен, как законВеликого Паскаля.Но шаг чеканит каблукомГестапо, зубы скаля.

Смотреть — не сметь! Рыдать — не сметь!Стрелять — не сметь тем боле!Как это рядом — жизнь и смерть,Через тропинку боли.

Воскресни! Магия стихаЗаставит сердце биться!О, смерть не будет так строга —И таинство случится!

Воскресни! Я твой вздох ловлю,Как ловит скрипка ноты.Воскресни! Я тебя люблю,Как мог любить лишь Гёте.

1959

Пою тебя, Эстерл…

Пер. Ю. Мориц

Внимание! Я счастлив! О друзья,Я огорошен солнечным известьем.Весна-царевна шествует предместьем,Она идет к воротам городским.

По утренним долинам и лугамЕе сопровождает птичье войско.И, как подсвечник с капельками воска,В лесу сияет елка. Сто чудес!

Внимание! Над розовой землейЛетает нежных облаков колоннаИ Песней Песнь поэта Соломона,Царя и мудреца, поют скворцы.

Сегодня утром очень тонкий палецЗабарабанил в стеклышко мое:— Пора! Гони печаль. А ну ее!Давай ключи от городских ворот:Давай стихи от городских ворот.Пошевелись, поэзии скиталец.

Необычайно светел этот свет.Согрей свое простуженное горло.Весна-царевна ждет у входа в город;Открой ворота и скажи Весне:— Войди, Любовь!А Смерть — останься вне!

Влюбленные, спите спокойно.Звезда молодая, плыви!Да будет покаран достойноЛюбой, кто мешает любви.

Влюбленные, спите спокойно.Луна, на рассвете седей!Я знаю, что горе достойноИспытывать счастье людей.

Влюбленные, спите спокойно.Вселенная держит свирель.Поэзия трижды достойнаРаскачивать вам колыбель.

Вы можете смеяться, да, —Сошел с ума! Причуда!Но знайте раз и навсегда:Я свято верю в чудо.

Не потому, что хрустнуть могВполне у смерти в пасти,А потому, что мой порогПеремахнуло счастье.

Так вот: совсем-совсем один,Как музыка в шкатулке,Я вдоль по комнате ходилВ Армянском переулке.

Давно маячил март в окне,Стихи, как почки, вздуло,И голубь залетел ко мнеИ сел на спинку стула:

— Очнись, дикарь, постель стели.Поставь, как люди, кресло!Она идет из-под земли.Она… Она воскресла!

И ветер — в дверь, и пламя — в печь,Осиной бьется рама.О, у меня исчезла речь —В дверях стояла мама.

Ее сережки! Молодец!На пасху из ломбардаДля мамы выкупил отецДва глаза леопарда.

Она! Пусть я умру — она!Ах, как помолодела.Когда исчезла сединаИ выпрямилось тело?

— А ты по-прежнему — стихи…  —Как маленького гладит. —А продают ли за стихиКартошку на оладьи?

Скажи, убавилось ли зла,Прибавилось ли хлеба?Смотри, я звезды принеслаТебе с седьмого неба.

Молчи, догадываюсь я:С поэтов звезд хватает.Но эта звездочка — моя,Она во рту растает.

Да, я воскресла! Я — женаТебе до смерти самой.Да, я давным-давно жила,Была твоею мамой.

Я огорошен! Это бред!Такого быть не может.На много, много, много летОна меня моложе.

А голубь гулит: — Сатана!Не ты писал ли прямо:«Поэту не нужна жена.Нужна поэту мама».

И пламя — в печь, и ветер — в дверьСтихи дышать мешают.— Теперь, — кричат они, — поверь,Что мертвых воскрешают!

Моя песнь тебе, Эстерл, моя песнь!Моя жизнь тебе, Эстерл, моя жизнь!Вот я весь, моя Эстерл, вот я весь.Будь здорова, Эстерл, моя жизнь!Будь здорова, Эстерл, я — живой.Спас меня, о Эстерл, облик твой.Будь здорова, Эстерл! Седина —Это лучше, Эстерл, чем война.Это, слышишь, Эстерл, — пустяки.О, спасибо, Эстерл, за стихи!О, спасибо, Эстерл, — мой пророк.Жгут язык мой, Эстерл, жала строк.Но тебе открою, право,Рифмы — горькая отрава.Временами эти рифмыПревращаются в порок.Это стыдно, Эстерл, — рифмоватьИмя той, которую целовать.Рифмовать, укладывать, упрятывать в строфу…Это стыдно, Эстерл! Фу!

Радость-Эстер, на рассветеСпят любимые, как дети,Движут сонными устами,Пахнет в воздухе цветами,Усыпляющими боль.

А стихи окно открыли,Смотрят в небо, чистят крылья.Тучи, солнышко встречайте,Но рассвет не омрачайте.Пусть он будет голубой!

Эстер, Эстерл, живей!Солнечную ариюИсполняет соловейУтром пролетарию.

Исполняет соловей, Гений-самоучка.Эстер, Эстерл, живей!Ты не белоручка.

Нет, священная рукаТруженика-предкаСвой привет издалекаШлет тебе нередко.

Голоса мастеровыхСловно крики часовых:— Эстер, Эстерл, вставай,Не успеешь на трамвай!

Этот голос бедняковДаже полчища вековНе могли остановить —Он пришел благословить,Эстер!

Тише, Эстерл, тише…Сейчас говорить опасно.Меня воскрешает песня.Не бойся! Это прекрасно!

Это спасенная песня,Кровь еще на груди.Это счастливая песня,Всё еще впереди!

Повтори, Эстерл, повтори…Повтори этот лепет священный.Что тебе говорила бабушка,Белоснежная седина?Она говорила: «Эстерл-голубь,Люди рождаются ради любви,Мы без любви — кувшин без вина».Эстерл, так говорила она,Та, что с молитвой вошла в крематорий,Мудрая птица, пепел которойВ белый цветок обратила весна?Она не была ангелом, Эстер.Была поэтом.Не плачь!

Повтори, Эстерл, повтори.…И вторглись двуногие волкиВ маленький переулок,Туда, где давным-давноВеселый Шолом-АлейхемНа праздники пил вино.

Рассказывай — я пишу.Рассказывай до конца.…И схватили они отца.— Еврей? —Сапогом в живот… —Смотрите, еще живет!Коммунист? —Пуля в висок. —Огненный сок — на песок.

Эстер, не плачь, помоги!Ты слышишь мои шагиВ тумане молочно-белом?Помоги, помоги, помогиДонести его бедное тело До подножья последней строки.Не плачь!

«О, мы не забудем! О, мы не забудем!» —Деревья кричали на улицах людям.И ночью, когда мы сливались в одно,«О, мы не забудем!» — кричали в окноЛуна, и заборы, и пепел, и тополь.Я слышал во сне их неистовый вопль.И ты, проведя языком раскаленнымВо тьме по губам пересохшим, соленым,Клялась, как деревья на улицах людям:«О, мы не забудем! О, мы не забудем!»

Тише… Тише…Летайте, как птица, как снег.Он любим, и она любима.Этот парк прозрачен,Как мысли во сне,Чистота его только с детством сравнима.Тише.Двое сливаются с деревом белым,С человеком сливается человек.Так, наверно, душаСливается с теломИ с небесным сливаетсяВыпавший снег.Осторожнее!Снег на скамейке не трогать!Голубь-Эстер, беги! Я бегу за тобой.Осторожнее!Белое над головой.Осторожнее!Белое под каблуками.Я тебя поцелую!Ты машешь руками:— Как не стыдно? Деревья увидят! —Побег.Я кричу:— Возвратись!Будь отважна, как снег!

Я слышу твои шаги в городской суете.Из тысячи тысяч — именно эти.Узнаю! Они стучат у меня в грудной клетке.И я, освобожденный из другой клетки,Из камеры смерти,Из тысячи тысяч шаговСлышу именно эти.Слышу и громко пою.Узнаю, узнаю,Наконец узнаюСобственную весну.Да! Мне это счастье стоило десятилетий.

Не надо, Эстер, не надо.Не надо ни клятвы, ни слов.И смертных зароков не надо.Пускай не покинет совестьНикого, нигде, никогда.О Эстер! Меня укусила однаждыЗмея из печальной, но мудрой сказки,Которую мне рассказала мама.

Начало доброе, худой конец.О, голос мамы — песенка скворца!Вернулась королевна во дворецИ в слезы — нет ларца.

Огонь танцует в печке голубой.Метель танцует на ветвях ольхи.Меня уводит мама за собойПо лесенке, по лесенке — в стихи.

Уже орет на площади гонец:— Тот, кто найдет потерянный ларец,Получит в жены дочку короляИ горы хрусталя.

Пастух веселый щелкает кнутом,Домой торопит молодых овец.А за прудом в сиянье золотом —Лежит ларец.

— Что за находка! Ай да счастлив я!Скорей посмотрим, что блестит внутри. —Открылась крышка, вылезла змеяИ укусила. Вот тебе — смотри!

Хихикали над ним стада овец:— Хи-хи, нашел! Хи-хи, открыл ларец!Хи-хи, поверил в дочку короляИ в горы хрусталя.

…Себя ночами спрашиваю вслух:— Что я нашел? Чем заплатил тогда?Опять обманут королем пастух,И мама справедлива, как всегда.

Любовь совсем не многословна.А ненависть — наоборот.Любовь в словах своих условна,А ненависть — наоборот.

Но у любви одна примета:За ней невидимая теньИдет, как за спиной предмета,Как ночь — за днем, за ночью — день.

Она дороги пробивает,С любовью вместе гнезда вьет.И даже изредка бывает:Любовь мертва, а тень — живет.

Они идут, как дверь — за дверью,За хлебом — соль, за тканью — нить.И ни одной из них потерюМы не сумеем заменить.

— Пей любовь спокойно, от краев — до донца,Будешь помнить долго этот запах солнца.

Разве можно залпом пить такой напиток,Счастье превращая в камеру для пыток?

Это — не отвага, а сплошное детство.Отличай обжорство от священнодейства, —

Говорила мама, тогда еще живая,Маленькие раны мои переживая.

О, двадцатилетние! Вы смеетесь в ярости.Слышу! Слышу: — Ангелом сделался на старости.

Смотрю на секундную стрелку…Как ветер — вершины лесов,Она обегает тарелкуМоих неподвижных часов.

Как часто ее лихорадит,Знобит и в мороз, и в жару!Занятно, чего она радиЛетает, как мяч, по двору?

А эти, счастливая пара,Идут незаметно почти.Любимая, это недаром —Им дальше и дольше идти.

1959