Бирюк - Чередий Галина Валентиновна

Вместо ответа она стала всхлипывать и затряслась еще сильнее.

– Не ной мне! – шикнул и сразу встал, как споткнулся, от хлопка железом по железу впереди.

– Вот п*доры! – прошипел под нос, уже понимая, что оставшиеся два бандюгана, видно, нашли как-то не следы нашей беготни по лесу, а те, что вели к дому камневского деда. Вот же, сука, везение!

И судя по звуку, только что п*здец пришел моему «Ленд Роверу». Хорошая тачка была. Новая почти.

И точно, сквозь деревья вдалеке заблымало красноватыми отблесками.

– Гондоны бл*дские!

Пробежав вперед еще немного, так что происходящее стало почти как на ладони, я снова ссадил девчонку.

– Значит так. Планы меняются, красотуля. Ты сидишь здесь. Я отойду. – Она дернулась, панически заозиравшись. – Цыц, бля! Отхожу, ты сидишь! Вернусь, будем дальше кумекать, как выбраться. Поняла? Дышишь ровно. Напрягаешь все мышцы в теле, считаешь до десяти, расслабляешься. И опять, и опять, пока не приду за тобой. Отрубаться не смей!

– А если… если… – выстукивая зубами, просипела она.

Если-если, может, и если, но чего гадать.

– От дома дорога в поселок. Далеко. Тридцать пять кэмэ. Но жить захочешь – дойдешь. Все. Жди.

Встав, я сдернул с себя еще и футболку с длинным рукавом из нательного. Я чай замерзнуть не успею, а ей все теплее, вдруг что.

На крайняк ума и желания выжить хватит небось трупы раздеть. А без трупов тут никак не обойдется. Вопрос только, сколько их будет.

Глава 5

Я пришла в себя от сильной тряски в почти полной темноте. Боль в голове и так адская, еще и это. Вспомнив, где я и что со мной, заорала что было сил и задергалась, осознавая, что руки скручены за спиной чем-то. Похоже, жесткой веревкой, которая нещадно передавливала запястья и вгрызалась в кожу. От усилий освободиться становилось только больнее. На мой вопль никто не среагировал. Истерически осмотревшись, я поняла, что лежу в багажнике. Воняло тут ужасно: бензином, машинным маслом, мочой, блевотиной и, кажется, кровью. От этого и у самой к горлу подступила тошнота, но ужас мигом прогнал ее. Мои похитители не прятали лиц! Никаких масок! Они настолько уверены в своей неприкосновенности, или же… или же опознавать их будет некому. Я не должна выбраться отсюда живой, так?

Затрясло, и я разрыдалась от страха и отчаяния. Из салона до меня доносилась громкая музыка, какие-то отвратные блатные шлягеры про тюрьмы и воров, галдеж нескольких грубых голосов и периодически циничный ржач. Паника трансформировалась в злость, и я принялась колотить ногами куда придется. Через несколько минут трясти перестало, хлопнула дверца, и вдруг мне глаза резануло ярким светом и обдало холодом. Я же так и не успела накинуть шубку.

– Пожалуйста, отпустите меня! – затараторила я, обращаясь к темному силуэту бугая, черт которого не могла разобрать пока, щурясь сквозь слезы. – Мой отец может заплатить вам! Он заплатит, сколько скажет…

Договорить мне не дали.

– Пасть захлопни, сука! – И новый удар по голове.

В следующий раз в себя меня привели хлесткие удары по щекам.

– Алло, подъем, овца! – рявкнул кто-то и хлестнул особенно жестко.

Открыв глаза, я обнаружила себя на земле. В снегу. Посреди леса. Метрах в десяти стоял огромный черный внедорожник, дверь была открыта, музыка по-прежнему орала. Надо мной нависали страшными тенями трое амбалов, все так же не скрывая лиц, четвертый еще сидел на водительском месте.

– Вставай, сказал, бля. – Теперь один из жутких громил «слегка» пнул меня по ребрам. Наверняка сделай он это в полную силу, я бы умерла на месте, но все равно было ужасно больно, и я закричала. Никто, никогда в этой жизни меня и пальцем не трогал.

– Прекратите! Вы хоть знаете, кто мой отец? – взорвалась я снова злостью от боли и обиды.

– А то! – фыркнул один из них. – На колени вставай давай!

Тут я заметила в руках одного из них видеокамеру.

– Вам ведь деньги нужны, да? Вы меня отпустите? Мой отец – богатый человек. Он заплатит. Вам не нужно издеваться надо мной. Он и так даст, сколько скажете. И муж мой даст.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Встала на колени, сука! – страшно заорал на меня бритый мордатый ублюдок с камерой. – Или я тебе сейчас уши на х*й отрежу, раз ты ими все равно херово слышишь!

Я сделала, что сказал, не в силах сдержать рыданий, как ни старалась.

Господи, этого не может происходить со мной! Не может! Но происходило. И с каждой минутой становилось все кошмарнее. Главный, я так понимаю, из похитителей, включил камеру и велел мне просить отца заплатить за меня. Они сочли, что делаю я это с недостаточным, как один выразился, чувством, и они принялись издеваться.

Хлестали по лицу, дергали за волосы, разорвали блузку. И снова заставили повторить мольбу на камеру. Но и этим не успокоились. Продолжили бить, оскорблять, плевали в лицо, щипали за грудь, глумились, как могли, явно входя все больше во вкус. Я рыдала не переставая, молила их прекратить, грозила, огрызалась, опять умоляла, но их все это только развлекало, судя по всему.

– Жить хочешь, да, папочкина принцесса? – разошелся совсем самый активный, на редкость уродливый тип с корявой, как после оспы, рожей. – Хо-о-о-очешь. Отсосешь мне за то, чтобы отпустили? Всем нам.

– Ну нах! – отозвался тот, что все снимал.

– Да ладно, пацаны, ох*ительно же! Кто еще сможет похвастать, что вы*бал в рот дочку самого Стального короля, а? Давай, Толян, не хочешь сам, так сними, как я ее, на память, бля.

– Ты *банат тупой! За такую память тебе самому потом порвут и рот, и все остальное! И нас – за то, что смотрели и снимали. Одно дело – завалить, а такое…

– Ну и пошли вы, ссыкуны! Не смотрите тогда, раз бздите.

– Мужики, пора сворачиваться! – крикнул тот, что так и сидел в машине. – Темнеть будет скоро, и холодно, п*здец.

– Я быстро, – похабно фыркнул желавший поиметь меня ублюдок, схватил за волосы на затылке, вздернул на ноги и поволок за собой. – Сюда иди, шкура, а то у нас тут мальчики очкуют смотреть.

Его послали на все голоса.

– Ну, давай! – Он толкнул меня обратно на уже и так разбитые колени. – Рот открывай!

Я ничего уже не соображала от издевательств и боли. Ничего, кроме того, что я умру сразу, как он со мной закончит. Я не ошиблась – оставлять меня в живых они не собирались изначально. Я подчинилась грубо надавившей на мой затылок руке и, только ощутив чужую плоть во рту, сжала зубы.

Он взвыл, отпуская меня, и я оказалась на ногах совершенно неосознанно. Побежала. Не разбирая дороги, выворачивая ноги, чудом не падая, отчаянно дергая стянутые за спиной руки. Кажется, я кричала. Сзади грохнул выстрел, я заорала как чокнутая и побежала еще быстрее, так, что казалось, мышцы лопнут. И не успела затормозить, когда деревья резко кончились, а лес стал берегом реки с обрывом. Невысоким, метра три, но о ледяную воду я приложилась боком знатно. И ушла на глубину, беспомощная, со связанными руками, против течения. Но и не готовая сдаться. Извивалась, дергалась, надрывалась, пока меня волокло и прикладывало о камни. В глазах то темнело, то сверкало, легкие горели адским огнем, в то время как остальное тело сжирало диким холодом. Никаких картин всей жизни у меня перед глазами не пронеслось. Пришла только обреченность. Теперь точно все.

Правое запястье выскользнуло из намокшей веревки. Вдруг. Неосознанно, на одних инстинктах я взмахнула освобожденными руками, мысленно вопя от дикой боли в плечах. Рванулась к воздуху. И колотила конечностями из последних сил, пока в тело не уперлись камни на отмели. Ползла. Наверное. Дальше… все очень смутно. Меня нашли. Догнали. Это конец. Хотя в любом случае конец: не прикончат, так замерзну. И как-то уже плевать. Больше не могу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но оказалось, что могу.

Одни стоп-кадры. Удар между лопаток. На щеку и плечи брызнуло горячим. Тяжесть сверху навалилась неподъемная. Не могу дышать. Исчезла. Передо мной рожа нового мучителя. Глаза бешеные, глубоко посаженные. Горят по-волчьи. Страшно. Зажал рот. Скрутил. Шипел в ухо что-то. Сначала не понимала ни слова. Потом. Вспышками. Свои. Свои. Валим. Валим? Мы? Я на его широченных плечах. Дико холодно. Везде, кроме тех мест, где мы соприкасались. Опять на земле. Бросил. Нет. Вернется. Обещал. Рванул мою одежду. Нет, только не снова! Не надо! Унял, содрал все. Я голая перед ним, но не стыдно. Плевать. Хотя глаза эти звериные шарят, будто куски от меня отхватывают уже. Одел в сухое. Душат слезы. Это так похоже на… счастье? Извращенное, неправильное, но счастье, что не бросил. Не тронул. Спас. Не радость, нет. Радость – это что-то сейчас из другого пространства. Здесь ее быть не может. Именно темное счастье. Такое же темное, как подобие удовлетворения от противно стягивающей мою кожу высыхающей крови мучителя.