У стен Ленинграда - Иосиф Пилюшин

Неизвестный полз, опираясь на левую руку, в правой держал пистолет. Вот он поник головой и тяжело застонал. Мы подползли к нему. Человек неподвижно лежал с пистолетом в руке. Я отобрал у него оружие. Он даже не пытался оказать сопротивление.

Сидоров повернул неизвестного вверх лицом. Человек прерывисто дышал открытым ртом. Его лицо было влажным, глаза бесцельно блуждали по сторонам, одежда изорвана, покрыта грязью, правое плечо кое-как обмотано бинтом, на котором виднелись черные пятна.

Сидоров отстегнул от ремня раненого планшет и подал его мне, а сам стал рассматривать незнакомца.

— Это немец, — сказал Сидоров, — на пряжке ремня орел. Должно быть, один из тех, кого мы вчера стукнули. Непонятно, где же он укрывался?

Мы стали приводить немца в сознание. Сидоров отстегнул от своего ремня флягу. Как только струйка холодной воды попала в рот раненого, он обеими руками судорожно ухватился за фляжку, стал с жадностью глотать воду, тело его забилось мелкой дрожью. Потом провел рукой по влажному лицу и невнятно заговорил. Ясно было, что он бредил.

Когда к нашему пленнику вернулось сознание, он сразу же оперся на руки, приподнялся и, удерживаясь в полусидячем положении, стал искать в траве пистолет. Не найдя оружия, опустился на землю, глухо застонал, кусая губы.

Мы посовещались: как быть? Возвращаться на командный пункт роты или продолжать наблюдение? Возможно, еще кто-нибудь появится…

Решили сейчас же вести раненого к командиру роты Круглову. Немец был очень слаб. Сидоров дал ему хлеба и флягу с водой. Впервые в жизни я видел человека, который с такой жадностью ел хлеб и пил воду.

Когда мы ввели пленного в землянку старшего лейтенанта, здесь находились командиры взводов. Как старший по наряду, я доложил:

— Товарищ командир! Этого немца мы взяли на лугу, он полз из леса к берегу реки. Тщательного обыска не производили. Отобрали оружие и планшет.

Круглов приказал Романову допросить пленного, а сам взял в руки пистолет немца:

— Парабеллум. Знакомая вещица, у финских офицеров были такие.

Пленный назвался майором Штраубергом.

— Я благодарю ваших солдат за любезность, которую они проявили ко мне, — заявил он.

По лицу немца, скользнула надменная улыбка. Он потер свой угловатый лоб и уверенно, четко выговаривая каждое слово, сказал, обращаясь к советскому офицеру:

— Делайте со мной что хотите… А Ленинград будет нами взят.

— Благодарю за откровенность, но и вы запомните: никогда наш город не будет немецким. На этом орешке вы зубы сломаете..

Немец приложил три пальца ко лбу в знак приветствия, с трудом повернулся и вышел из землянки в траншею, где его ждали два автоматчика для конвоирования в штаб батальона.

Круглов развернул большую карту и стал что-то внимательно рассматривать на ней. Потом обратился к командирам взводов:

— Вот она, прямая дорога Кингисепп — Нарва. Если враг овладеет ею, нашим войскам не устоять ни в Нарве, ни в Кингисеппе. Захватив дорогу, немцы ударят во фланги и заставят отступить. Вот, товарищи, какая большая ответственность лежит на нас.

Командир роты сообщил, что, по данным разведки, враг превосходит наши силы в несколько раз. У нас одно преимущество: перед окопами роты — река, на флангах — леса, овраги. Танки противника здесь не пройдут, но с пехотой, которая будет действовать под прикрытием артиллерии и авиации, придется крепко подраться.

Круглов к чему-то прислушался, не спеша подошел к двери, приоткрыл ее:

— Слышите шум? Немцы подтягивают силы для переправы. Не пустим их на наш берег! Дорогу Нарва — Кингисепп будем защищать насмерть!

Он вернулся к нарам, на которых сидели командиры:

— Не думайте, что смерть только нам страшна. Нет, смерти боятся и немцы. Выдержка, смекалка, взаимная помощь — вот наша сила. И еще — надо постоянно быть лицом к врагу. Этому, и только этому, учить каждого бойца и командира. Повернулся спиной — пропал. Ты уже не сила, а мишень…

Когда мы вышли из землянки, было пять часов утра. В воздухе послышался сильный шум моторов, он быстро нарастал. Сразу же из-за вершин леса появились самолеты. Они летели так низко, что их легкие тени скользили по земле.

Бойцы плотнее прижались к стенкам траншеи, но, увидев на зеленоватых плоскостях пятиконечные звезды, восторженно замахали руками. Это наши бомбардировщики возвращались из тылов противника.

В шесть часов утра в воздухе появился вражеский разведчик — «костыль». При первых же выстрелах наших зенитчиков он скрылся.

Снова все утихло. Эта тишина перед началом боя держала нас в нервном напряжении. Солдаты не могли спокойно стоять на месте. Они перекладывали из ниши в нишу гранаты, перетирали патроны и — уже в который раз! — проверяли оружие. Каждая минута в ожидании боя казалась часом. Только одни глаза бойцов оставались спокойными. Они в любую минуту были готовы увидеть то, что тревожило ум и сердце.

Восемь часов. Лучи солнца падали на дно узкой траншеи. Глухо шумел лес.

Рядом со мной хлопотал у своего пулемета дядя Вася. Он, как всегда, был нетороплив, расчетлив в движениях и с большой предусмотрительностью готовился к бою.

— Вот, Гриша, как у нас с тобой все ладно получается, — говорил он своему молодому другу.

А Гриша вытер рукавом безусое лицо, напыжился. Напустив на себя серьезность, как будто не слыша этой похвалы, он старался во всем походить на своего «старшого».

Дядя Вася по своей натуре был несколько замкнутым, очень спокойным человеком, больше любил слушать, чем говорить. Но к делу он всегда относился серьезно, приказы командира выполнял беспрекословно и точно.

Гриша приготовил площадку на открытой позиции, вложил в чехол лопату, подошел к дяде Васе и просительно сказал:

— Василий Дмитриевич, вы мне вчера обещали рассказать, как в гражданскую войну беляков били.

— По правде тебе сказать, Гриша, душа не лежит об этом говорить. Наши победы — а их было много — иногда приписывают только коннице, а мы, пехотинцы, как будто и не воевали.

Пулеметчик пожевал обветренными губами, как бы пробуя что-то на вкус, задумчиво посмотрел в солнечное небо:

— Трудно нам в ту пору было воевать: не хватало хлеба и обмундировки, и каждый патрон был на счету. Вот с этим дружком, — он указал на пулемет, — я таскался три года по военным дорогам, очищая родную землю от беляков. Однажды случилось так: гнали мы белополяков ко Львову. И вот под вечер нежданно-негаданно из лесу на нас набросилась конница, а у меня патронов было всего-навсего три ленты. Ребята ругают меня на чем свет стоит: почему я не стреляю. А взводный лежит со мной рядом и говорит: «Еще чуточку, Вася, повремени, вот доскачут беляки до того бугорка, тогда и резанешь их, чертей».