Записные книжки - Сомерсет Моэм

Полезное правило: не спрашивать с человека более того, что он может дать без каких-либо неудобств для себя.

Вера в Бога покоится не на здравом смысле, логике или доказательствах, а на чувствах. Существование Бога невозможно доказать, равно как и опровергнуть. Я не верю в Бога. У меня нет потребности в таком понятии. Загробная жизнь мне представляется невероятной. Угроза грядущего наказания кажется отвратительной, а обещание блаженства в награду — нелепым. Я убежден, что после смерти прекращу свое существование — вернусь в землю, из которой вышел. Однако вполне могу себе представить, что когда-нибудь в будущем я уверую в Бога; но, как и теперь, когда я в него не верю, это произойдет не в итоге размышлений или наблюдений, а только по велению чувства.

Если вы признаете существование Бога, то мне тогда непонятно, что мешает вам поверить в воскресение Христа; а если вы допускаете существование сверхъестественного, то мне тогда непонятно, зачем вы пытаетесь ограничить его какими-то рамками. Ведь в таком случае чудеса католической церкви не менее достоверны, чем чудеса Нового Завета.

Доказательства, приводимые в подтверждение истинности одной религии, очень похожи на доказательства, подтверждающие истинность любой другой веры. Удивительно, но христианина ничуть не смущает соображение, что, родись он в Марокко, он стал бы магометанином, а на Цейлоне — буддистом; и христианство представлялось бы ему столь же нелепым и явно противоречащим истине, какими эти религии представляются христианину.

Профессор гинекологии. Первую лекцию он начал так: «Господа, женщина есть животное, которое мочится раз в день, испражняется раз в неделю, менструирует раз в месяц, дает приплод раз в год и совокупляется при любой возможности».

Мне показалось, что он довольно складно построил фразу.

1896

Не думаю, что кто-нибудь на самом деле руководствуется в жизни своими философскими взглядами; в них лишь отражаются его желания, порывы и слабости. Как-то вечером я беседовал с Б., и он, разговорившись, описал мне те принципы, которые он для себя разработал, чтобы придать смысл своему существованию.

По его словам, высочайшее жизненное призвание заключается в самовыражении, а оно возможно, только если довериться собственным инстинктам, дать волю своей природе и смиренно принимать любые повороты судьбы. Проходя сквозь эти испытания, как сквозь пламя, душа очищается, готовясь к иной жизни. Переполняющая Б. сила любви убеждает его в существовании Бога и бессмертия. Он верит, что любовь, как чувственная, так и духовная, несет очищение. На этом свете счастья нет, бывают лишь мгновенья радости, не более того, а отсутствие счастья и острая потребность в нем тоже являются доказательством бессмертия. Б. отвергает необходимость самопожертвования, утверждая, что всякий человеческий поступок, от начала и до конца, есть попытка развить свою личность; впрочем, он готов допустить, что и самопожертвование может этому способствовать.

Я попросил его объяснить мне свою неразборчивость в любовных делах. Б. слегка рассердился, однако же ответил, что у него очень силен половой инстинкт, но истинную любовь он якобы питает лишь к идеальной возлюбленной. Обнаруживая достойные любви черты и свойства у самых разных женщин, он творит из них свой идеал — подобно скульптору, который, заимствуя то там, то сям прелестные формы, изящные линии, может в конце концов создать совершенное по красоте произведение.

Но ведь ясно, что, занимаясь саморазвитием и давая волю инстинктам, человек непременно вступает в отношения с другими людьми. А как бы отнесся Б. к человеку, от природы наделенному склонностью к грабежам и убийству, спросил я. Он ответил, что такая склонность считается общественно опасной и человека за нее наказывают.

— Как же тогда быть с человеком, который, не нарушая общественных законов, дает волю инстинктам во вред другим людям? — поинтересовался я. — К примеру, влюбившись в замужнюю женщину, он может убедить ее оставить дом, мужа, детей и уйти к нему; а потом, пресытившись ею или влюбившись в другую, может ее бросить.

Вот что он ответил:

— На это я скажу, что давать волю инстинктам можно ровно настолько, чтобы не причинять вреда другим.

Совершенно очевидно, что тогда вся теория рассыпается в прах. Таковы принципы несомненно слабого человека, который не в силах совладать со своими желаниями и легким перышком летит по воле любого ветерка. И в самом деле, у Б. нет ни воли, ни выдержки, ни мужества, чтобы справляться с превратностями судьбы. Если ему приходится воздерживаться от курения, он впадает в хандру; если еда или вино ему не по вкусу, он теряет душевное равновесие; в дождливый день он страдает от упадка сил. Если ему нездоровится, он замыкается в себе, погружаясь в уныние и тоску. Малейшая неприятность, даже расхождение с кем-нибудь во мнениях, злит и угнетает его. Это эгоист, равнодушный к чувствам окружающих; он соблюдает видимость приличий, только повинуясь общепринятым представлениям о том, как должен вести себя истый английский джентльмен. Он не перейдет на другую сторону улицы, чтобы помочь попавшему в беду другу, но непременно вскочит со стула, если в комнату войдет женщина.

Люди охотнее всего верят, когда рассказываешь им о собственных предосудительных поступках; но больше всего раздражает то, что потом окружающие ими же тебя и попрекают.

Вы издергали меня, как будто я пословица, а вы пытаетесь сотворить из нее остроумную сентенцию.

Говорить правду может всякий, но мало кто умеет создавать афоризм.

Впрочем, в девяностых годах все мы грешили такими потугами.

— Вы знаете французский?

— Как вам сказать… Могу прочесть французский романчик, если он неприличный.

Кокни разговаривают:

— Красивая ты бабенка.

— Еще бы, в таких-то туфлях.

— Ты это говорила до того.

— А теперь скажу после того.

— Красивый вьюнош: глаза, как у римской статуи, и нос задирает, куда там!

— Ну, и где же наши выходные сапоги?

— Ах ты, умница! И много было вас таких у твоей мамаши?

— А то! Да и у меня у самой детей пятнадцать штук, а наделала я их всего с двумя мужьями.

— Вот бы твоя семейка обрадовалась, если б Господь надумал прибрать тебя.

— Да я уже пару мужей пережила, глядишь, прежде чем помереть, еще одного заведу.

— Я тебя, ей-богу, люблю, Флорри.

— Бедняжечка, сколько, небось, настрадался-то!

Женщина может быть сколь угодно порочной, но пользы ей от этого будет мало, если она не хороша собой.

— Ах, до чего же не хочется стариться! Всем удовольствиям конец.

— Зато придут другие радости.

— Какие же?

— Ну, к примеру, наблюдения над молодежью. Будь я в твоем возрасте, я, скорее всего, сочла бы тебя весьма самоуверенным и развязным типом; а так ты мне представляешься милым забавным мальчиком.

Никак не могу вспомнить, кто мне это говорил. Вероятно, тетя Джулия. Во всяком случае, я рад, что в свое время счел нужным этот разговор записать.

Есть приятная ирония в том, что юноша из «золотой молодежи» всю ночь напивается до чертиков, а в восемь утра отправляется в церковь.

На званом обеде следует есть разумно, стараясь не переесть, и говорить умно, стараясь не перемудрить.

Ум — оружие столь гибкое и универсальное, что, наделив им человека, природа лишила его всякого иного; но против силы инстинкта ум не слишком надежная защита.

История человеческой морали во всей полноте проявляется в литературе: на какую бы тему ни писал автор, он демонстрирует нравственные принципы своего времени. В этом главный недостаток исторических романов; герои, совершая в них исторически достоверные поступки, ведут себя по нравственным законам той эпохи, в которую творит писатель. И это несоответствие всегда бросается в глаза.

Люди частенько подкармливают голодных, чтобы ничто не мешало им самим наслаждаться вкусной едой.

В минуты сильного возбуждения правила, принятые в цивилизованном обществе, теряют силу, и люди возвращаются к древнему закону «око за око».

Насквозь ложно представление, будто добродетель требует жертвовать своими желаниями и уже в одной этой жертве и состоит. Поступок не может стать добродетельным потому лишь, что совершать его неприятно.

У большинства людей вся жизнь сводится к добыванию пищи и созданию крова для своих отпрысков; а они, начав собственную жизнь, посвящают ее точно тем же занятиям, что и поколения их предков.

Чем человек умнее, тем сильнее он способен страдать.