Чоновцы на Осколе - Владимир Аркадьевич Долин (Белоусов)

— А я вас знаю, вы большевик! — заявила Василию племянница, обхватив его шею тонкими горячими ручонками. — Покатайте меня на спине!

— А ну-ка идем сначала оденемся, казак! Больно много знаешь! — Бабушка взяла девочку за руку. — Я сейчас приду, посмотри за самоваром…

Василий достал из кармана кисет, свернул козью ножку, но курить в кухне не решился. Курить по-настоящему Василий начал на фронте. До этого курил украдкой, чтобы мать не видела.

Сейчас Василий считал себя уже совсем взрослым парнем. Как-никак два года провел он на фронте, но все же по старой памяти как-то стеснялся курить при матери.

Он подошел к плите, достал железным совком из поддувала зеленый уголек, закурил и, пряча цигарку в ладони, вышел в сени. Здесь можно было курить, не боясь прокоптить квартиру гнилой фабричной махоркой.

Наружная стена сеней, застекленная, как дачная веранда, выходила во двор.

Он оглядел широкий двор с длинными бревенчатыми сараями и каменными амбарами, тянувшимися по обеим сторонам к большому густому саду. За садом вдалеке сверкала широкая полоска синеватой воды: видимо, там и протекала река, о которой говорил ему Стрижов. Дальше виднелся лес, и над ним тянулись к горизонту меловые горы.

«Буду рыбачить, читать книги и спать, спать… Отсыпаться за всю бессонную фронтовую жизнь… Ленин призывает нас учиться. Буду готовиться в техническое училище. Подберу учебники и засяду!.. — думал Василий. Однако мысли его снова вернулись к прерванному разговору с матерью. — Мать, несомненно, что-нибудь серьезное заметила. Надо получше ее расспросить, поближе познакомиться с хозяйкой и обо всем этом поговорить в ревкоме… Остаются ведь наши для ведения подпольной работы среди населения на территории врага. Почему же белому офицеру не остаться в нашем тылу? — рассуждал Василий. — Ведь кто-то организует кулаков, дезертиров в банды, кто-то ими руководит?!»

ГЛАВА IV

К обеду пришел из школы Женька. Узнав от матери, что приехал брат, сияя золотистыми веснушками на свежем, круглом лице, он, запыхавшись, влетел на кухню, бросил на стол книги и, не переводя дыхания, выпалил:

— Вот здорово, что приехал! Рыбу пойдем глушить на Оскол!

— Чем же будем глушить? — спросил Василий.

— Об этом не беспокойся, у меня есть целый ящик ручных гранат, — лукаво подмаргивая, похвастался Женька.

— Ну, милый, гранатами глушить рыбу в такое время, когда их на фронте не хватает, — это преступление! А еще комсомолец. За такое дело никто по головке не погладит, — охладил Василий рыбацкий пыл брата.

— Да никто и знать не будет… Мне рыба не нужна, сазанов мы с ребятами на удочки здорово ловим. Поучиться бросать гранаты хочется, — начал оправдываться Женька.

— А при школе разве военному делу вас не обучают?

— Постарше ребят, которым уже шестнадцать, учат, а нам и винтовки в руки не дают…

— А где же ты нашел гранаты? — поинтересовался Василий.

— Здесь, в одном месте. После обеда пойдем, покажу, — пообещал Евгений.

К обеду из больницы пришла Антонина.

Василий давно не видел сестру — с тех пор, как приезжала она последний раз в Воронеж, чтобы проводить мужа на австро-германский фронт. Тогда она выглядела совсем девчонкой. Стройная, шустрая, с длинными каштановыми косами, красиво уложенными вокруг маленькой головки. Глаза ее, большие, карие, светились как светлячки. Сейчас ее трудно было узнать. Она чрезмерно располнела. После перенесенного тифа волосы ее были коротко острижены, в затуманенных глазах скрывалась какая-то глубокая печаль.

— Ты больна? — спросил Василий сестру.

— Устала… Когда все это кончится? Кругом убийства, пожары, грабежи… Сегодня утром в больницу привезли двух женщин. Их выбросили на ходу из поезда. У одной перелом ноги, у другой — поврежден позвоночник и разбито все лицо. Обе женщины ехали из Иванова за хлебом. Говорят, что красноармейцы между станцией Валуйки и Уразово отобрали у них вещи, а самих столкнули под откос. Что ж это делается? Народные защитники! Даже не верится…

Василий вспомнил перекрещенного брезентовыми патронташами бравого комвзвода Пащенко, женщин со слезами на глазах, умолявших посадить их в теплушку. «Не эти ли женщины стали жертвами мародеров?» — мелькнула у него мысль.

Василий рассказал о случае с диверсией на железной дороге, о раненом мальчике Афоне Горобцове и спросил сестру, видела ли она его в больнице.

— Парнишка живой, бодрый. Рана у него не опасная. Кость пулей не задета. Через несколько дней трепака будет отплясывать…

После обеда, когда Антонина вновь ушла в больницу, Василий с Женькой отправились на реку.

Заметив во дворе хозяйку, Василий нарочито громко спросил Женьку:

— Через сад можно пройти к реке?

— А чего же? — удивился Женька.

— Для вашего братца никаких преград не существует, — расплывшись в улыбке, заметила хозяйка. — Он в калитку у нас не ходит, а через забор перемахивает… Хоть бы вы, молодой человек, как старший, на него повлияли. Ни сестра ваша, ни мать не могут с ним справиться.

— Махнешь и через колокольню Ивана Великого, если и днем и ночью ворота на запоре! — сердито огрызнулся Женька.

— Ну, ты действительно по-хулигански ведешь себя, — прикрикнул Василий на братишку. — Не будешь слушаться мать и сестру, тебе придется иметь дело со мной!

— Вот так его! Может, малость остепенится, — заметила довольная хозяйка.

Василий, схватив Женьку крепко за руку, крикнул:

— А ну, иди! Я там с тобой еще не так поговорю. Мать замучил, сестра от тебя покоя не знает…

Не на шутку перепуганный Женька пытался вырваться, убежать, но Василий не отпускал его от себя, пока не скрылись за калиткой фруктового сада. Здесь он шепнул Женьке:

— Ори, чтоб хозяйка слышала, будто тебя бьют. Обзывай меня бандитом, петлюровцем…

— Зачем? — опешил братишка.

— Потом узнаешь. — Василий рванул Женьку на себя за руку, и тот завопил во всю глотку, словно его на самом деле собирались убить.

— За что бьешь, Антанта контрреволюционная, бандюга проклятая. Я на тебя жаловаться буду в ревком, в Чека…

Поняв по довольному выражению лица Василия, что тот неспроста затеял такую комедию, Женька, не стесняясь в выражениях, то крестил брата самыми последними словами, то визжал на весь сад недорезанным поросенком.

А Василий еле сдерживался от смеха.

— Ну, хватит. Теперь беги к реке, я за тобой пойду. А то, пожалуй, хозяйка расчувствуется, сама выручать тебя придет.

Вспугнутые криком грачи снялись с гнездовий и, кружась над высокими тополями, громко горланили.

Скороспелки яблони и вишни были уже сплошь покрыты бледно-розовыми цветами. От свежего чистого воздуха, напоенного хмельным ароматом весны, у Василия кружилась голова.

Брата он нашел под старой склонившейся над широкой заводью ивой.

— Ну, отдохнул после трудов праведных? — опускаясь рядом