Чоновцы на Осколе - Владимир Аркадьевич Долин (Белоусов)

— Это дело начальника милиции Гулина. Ты, товарищ Гораин, исполняешь обязанности военкома, у тебя есть свои дела, — возразил председатель.

— Константин Арсеньевич с охраной сопровождает изъятые церковные ценности, еще не вернулся.

— Тогда поезжайте. Только осторожней, Алеша, береги ребят, — предупредил Стрижов.

— Бандитов немного. Они перепились самогонки, у попа на сеновале отдыхают… без выстрела их возьмем. На тачанках быстро обернемся!

Гораин вышел. В кабинет вбежал парнишка лет пятнадцати с учебниками за поясом:

— Папаня, и я с ними, разреши?

Стрижов нахмурил брови.

— Уроки приготовил?.. Мы, кажется, с тобой договорились, Дмитрий: все вопросы, связанные с твоей общественной деятельностью, решает комитет комсомола. Иди, не опаздывай на уроки!

Понуро опустив голову, парнишка скрылся за дверью.

— Видишь, какое у нас положение, — обратился к Василию Стрижов, — бандиты одолели. Район наш в прошлом самый богатый в губернии, тут царский министр Столыпин хуторскую систему насаждал, лучшие земли кулакам отводил. Многие чуть ли не помещиками стали, по десятку батраков держали. Одним словом, у нас ходи да оглядывайся. Ну тебе ходить пока некуда… Да, кстати, у кого ты остановился?

— Сестра у меня здесь, Антонина Александровна Гоженко, в больнице работает, мать и братишка живут с ней…

— Антонину Александровну знаю. Жена нашего известного врача Ивана Яковлевича. Ну что ж, у сестры тебе будет неплохо. По аттестату можешь получить у нас кое-что из продуктов. Отдыхай, поправляйся… Книги читаешь? Вот можешь взять «Войну и мир» Толстого или «Мать» Горького, — председатель кивнул головой на шкаф. — Национализировали у местной буржуазии, помещиков. Белогвардейцы при отступлении сожгли нашу общественную библиотеку…

Выйдя из кабинета Стрижова, Василий зашел к управляющему делами ревкома — сутулому, сгорбленному на левое плечо молодому человеку в пенсне. Управляющий внес Василия Терехова в списки личного состава боевой организации ревкома, выписал пропуск на свободное хождение по слободе в любое время дня и ночи и познакомил его с секретарем комитета комсомольской организации Михаилом Шорниковым. Это оказался тот самый чернявый парень в кожанке, который проверял документы Василия у ворот ревкома.

Шорников подробно расспросил Василия о геройском поступке Афони Горобцова и тут же поручил двум своим товарищам проведать раненого.

— Вот таких бы ребят побольше! — сказал Шорников.

— А что, в слободе мало молодежи? — спросил Василий.

— Есть, да кое-кто побаивается к нам идти. Слобода из рук в руки переходила, то к нашим, то к белым. Многие хорошие ребята сейчас в армии. Многих тут белые порасстреляли, перевешали… Заново все приходится организовывать. Работы очень много, а людей мало…

Когда Василий вышел из ревкома, по дорогам к базарной площади, к мельницам тянулись длинные арбы, нагруженные доверху мешками с зерном. Проезжали пароконные брички с мукой, мясом, овощами. Принаряженные в украинские расшитые блузки и домотканые пестрые юбки с красными оборками, с корзинками и кошелками на базар торопились домашние хозяйки.

А над сплошными фруктовыми садами слободы, на куполах каштанов, на высоких украинских тополях уже шумно митинговали грачи.

После тревожно проведенной ночи Василию казалось, что все тут дышит тишиной и спокойствием. Будто и не было войны, не было охваченных тифом и голодом разрушенных городов, опрокинутых в омут железнодорожных мостов, сожженных станций, взорванных водокачек.

ГЛАВА III

У дубовых ворот двухэтажного деревянного дома купца Булатникова Василию пришлось простоять немало времени, пока ему отворили тяжелую, окованную железными полосами калитку.

— Вы к кому? — спросила высокая смуглая женщина в накинутом на плечи шерстяном полушалке.

— Я к фельдшерице Антонине Александровне Гоженко, — ответил Василий, пытаясь пройти мимо женщины.

Женщина проворно загородила собой проход, намереваясь захлопнуть калитку.

— Фельдшерица только что ушла в больницу, — там можете и увидеть…

Но Василий уже не слушал ее.

— Мама… Мамочка! — закричал он обрадованно, увидев в глубине широкого двора маленькую худенькую женщину, несущую на плече тальниковую плетушку с кизяками. Проскользнув мимо неприветливой женщины, он ринулся навстречу матери.

Мать хотела опустить с плеча тяжелую плетушку и в волнении опрокинула ее. Кизяки посыпались на землю.

— Васенька, сыночек… живой!

— Живой, мама, живой, — целуя мать в обветренные сухие губы, повторял Василий.

Мать с ног до головы оглядывала сына, ощупывала его руками, как бы не веря своим глазам.

— Ах, грех-то какой! Ах, грех-то!.. — осеняя себя крестным знамением, твердила она. — А я-то, прости господи, и не знала до сих пор, как тебя числить. За здравие и за упокой тебя записала в поминание, — призналась мать, вытирая концом серого головного платка глаза. — Грех-то какой перед богом и перед тобой! А все это дьякон, шут кошлатый, надоумил. «Пиши, — говорит, — и туда и сюда!»

— Вижу, мама, вы все так же продолжаете ходить в церковь и слушать разбойников в черных рясах, — заметил с усмешкой Василий.

— Ну, какие они разбойники? Грехи наши перед богом замаливают! — оправдывалась мать.

— Плохо вы их знаете, мамаша…

Василий присел на корточки и стал собирать в корзинку рассыпавшиеся кизяки.

Вспомнилось ему, как в восемнадцатом году воронежское духовенство, не желая смириться с декретом об отделении церкви от государства, с конфискацией многих миллионов рублей, хранившихся в банках, с национализацией лучших в губернии монастырских земель, лугов и лесов, поднялось с оружием в руках против советской власти.

Всплыли в памяти и картины недавней встречи с попами и монахами на Дону, под Меловаткой. Тут они были уже сформированы в специальные полки «крестоносцев» и числились в составе белогвардейских войск генерала Краснова.

Это было поздней осенью девятнадцатого года. Прижатые к высокому берегу реки красноармейцами сто сорок третьего стрелкового полка 8-й армии, «крестоносцы» дрались яростно, пытаясь прорваться сквозь цепи красных. Подняв над головой свои черные шелковые знамена с вышитым золотом распятием, подоткнув за пояс длинные полы черных ряс, со штыками наперевес они шли в контратаку, удивляя своим упорством старых испытанных солдат.

Десяток пулеметных лент сменил Василий, отбивая атаки остервенелых чернорясников. Вода в кожухе «максима» клокотала, а «крестоносцы» все шли и шли густыми цепями, волна за волной. И когда им, наконец, удалось на левом фланге потеснить красных и ворваться в хутор, откуда не успели эвакуировать полевой госпиталь, они, орудуя штыками, и прикладами, прикончили всех тяжело раненных, изнасиловали и убили медицинских сестер и санитарок…

— Нет, мама не такие они безобидные, как вам кажется, подальше от них держаться надо! — заключил вслух Василий.

— Это что ж, Екатерина Петровна, старшенький ваш? Из коммунистов будет? Или как? — подходя к матери, спросила елейным голосом женщина, открывавшая Василию калитку.

— Старшенький, хозяюшка, старшенький. Два года не видела. Ишь, как вытянулся, еле признала… А коммунист ли он — откуда мне знать…

Василий в недоумении посмотрел