Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

потом импортом шелка-сырца, после Крымской войны в начале 50‐х годов вошел в состав основанной моим отцом фирмы «Штукен и Шпис»52.

Импорт шелка-сырца привел моего деда и моего отца к тесному сотрудничеству с миланской фирмой «Милиус», а также с компанией «Александр Гонтард и сын» во Франкфурте-на-Майне. Вероятно, благодаря этому партнерству мой отец и стал консулом вольного города Франкфурт в Москве – тогда, во времена нашей политической раздробленности, каждый член Германского союза53 почитал своим долгом иметь собственные консульские представительства.

Мой дед был вполне преуспевающим купцом, однако при всей его надежности и добросовестности ему все же недоставало коммерческого таланта и смелости, необходимых для серьезного успеха. Крымская война, неблагоприятно отразившаяся на русской денежной системе, испугала его. Он, как уже было сказано, предпочел передать дела своему зятю, то есть моему отцу, и, довольствуясь небольшим состоянием, посвятить себя дочерям и развитию своего главного дарования – таланта скульптора.

Для этой цели он в возрасте пятидесяти пяти лет отправился на несколько лет в Дрезден, чтобы работать под руководством Ритшеля54, с которым его к тому же связывала тесная дружба. Правда, на его работах отчетливо видна печать дилетантизма: выполненные им многочисленные копии знаменитых шедевров были безупречны, те же произведения, в которых он выступал как автор, не оставляли сомнений в том, что он взялся за ваяние слишком поздно, уже на пороге старости. Впрочем, он и сам сознавал это, будучи необыкновенно, подкупающе скромен. Но ежедневный неутомимый труд ваяния, которому он предавался в Дрездене до конца жизни, даже уже почти девяностолетним старцем, приносил ему удовлетворение и счастье, дополняемое радостью общения со старшими дочерьми, моей матушкой и моей тетушкой Софи, баронессой фон Шернваль. Это абсолютное взаимопонимание, эта полная душевная гармония и самоотверженная любовь между отцом и дочерьми были источником бесконечного блаженства для моей матушки; оно стало также основой нашей замечательной, столь богатой нравственными ценностями семейной жизни. Едва ли можно выразить любовь, которую моя мать питала к своему отцу, более проникновенно, более торжественно, чем словами, произнесенными ею на смертном одре: «Я умираю без сожаления, потому что вижу всех вас на верном пути, а еще потому, что скоро соединюсь с вашим дорогим дедушкой!»

В пору нашего детства дед был средоточием нашей семейной жизни, в значительной мере заменяя нам отца, который работал не покладая рук. Когда мы жили в Москве, он каждый вечер проводил с нами, курил свою сигару, пуская восхитительные облачка дыма. Надо отметить, впрочем, что качество его сигар постепенно ухудшалось, ибо наш добрый дедушка к старости, сам того не замечая, утратил вкус. Мы, мальчишки, каждый день, если у нас не было на уме иных проказ, наведывались в его квартиру, отделенную от нас зимним садом, в расчете на boule de gomme55 или пастилу с названием «девичья кожа». Или, когда его не было дома, по крайней мере пососать лакричную палочку, которой обычно услаждала себя его экономка, добрая Мария Ивановна со своим единственным черным передним зубом, придававшим ей сходство со старой колдуньей. Она великодушно позволяла нам разделить с ней это лакомство. Гораздо более изысканными были дедушкины кулинарные услады, которые выпадали и на нашу долю в день его рождения. Он обычно устраивал настоящий парадный обед, включавший и великолепные сласти. Нам дозволялось даже выпить немного вина, а именно подававшегося к десерту сладкого ривзальта56. Торжества эти по обыкновению кончались для нас, детей, многодневными телесными муками: мы, привыкшие к простой и здоровой пище, только раз в году, в день рождения дедушки, благодаря его трогательному ходатайству получали неограниченную свободу относительно выбора кушаний, а также количества съедаемого и, разумеется, широко пользовались этой свободой. Подобно голодным шакалам набрасывались мы на пироги и пирожные, на горы конфет и шоколада. Неудивительно, что вся детвора уже в тот же вечер начинала мучиться животами.

Как я уже говорил, дедушка был нашим приятелем. С ним совершали мы прогулки по окрестностям, во время которых он приучал нас ценить красоты природы; с ним позже, в дрезденский период нашей жизни, путешествовали мы по Саксонской Швейцарии57.

Мы любили слушать его рассказы о своей юности, которая прошла в Митаве. Ведь эти воспоминания включали и события, связанные с Освободительной войной58! Одиннадцатилетним мальчишкой он стал свидетелем входа в Курляндию прусских войск, составлявших левое крыло армии Наполеона, с которой он пытался покорить Россию. Как известно, прусский контингент, к счастью, не участвовал в походе на Москву. Отношения между курляндцами и их бывшими соотечественниками сложились прекрасные. Затем, после бегства разбитой французской армии, прусаков сменило малокультурное русское воинство – казаки и вооруженные луками и стрелами калмыки. Так что наш дед еще в детстве имел возможность на собственном опыте увидеть чудовищные контрасты, которыми отличалась Российская империя.

Поведал он нам и о судьбоносном курьезе, в результате которого он стал коммерсантом. Ему тогда было четырнадцать лет. Брат его, ставший к тому времени и его опекуном, спросил однажды, не желает ли он отправиться на шесть лет в Ригу, чтобы стать учеником в «Торговом доме Бергенгрюн». А за несколько дней до этого в Митаву, в свой родной город, приехал погостить один из его кузенов, как раз проходивший обучение в упомянутом торговом доме. Юноша этот, облаченный в прекрасный зеленый фрак, рассказывал, что у Бергенгрюнов повсюду стоят мешки с изюмом и миндалем и он может есть их сколько душе угодно. И когда старший брат спросил деда, готов ли он отправиться в Ригу и посвятить себя коммерции, тот, вспомнив зеленый фрак и изюм с миндалем, не раздумывая, с радостью дал свое согласие.

Мой дорогой незабвенный дедушка умер в 1888 году в Дрездене. Когда мои родители в 1874 году переселились туда из Москвы, он, уже 75-летний старец, проживший в России, на своей второй родине, почти полвека, не выдержал и последовал за своей любимой дочерью Юлией в Германию.

Его верность была щедро вознаграждена дочерней любовью.

2. Мой отец

Мой отец Юлиус Роберт Шпис, добившийся больших успехов в коммерции, родился в Эльберфельде 2 октября 1819 года. Это был человек широкой души и благородных помыслов. Мы потеряли его 23 сентября 1897 года.

Было бы несправедливо ограничиться лишь несколькими страницами, говоря о значении этого человека, к которому я питаю огромную любовь и глубочайшее уважение и которому обязан столь многим, человека, чья необыкновенно цельная личность была свободна от внутренних противоречий и которого можно было бы назвать «королевским коммерсантом». Я