Бессонный всадник - Мануэль Скорса

– Я увидел загнанную лошадь, а на пол-лиги подальше седло. Хотел сберечь седло, а себя погубил.

– Когда-нибудь да должен он был утомиться.

– Мы просто мерли, так спать хотелось. А он – человек железный. Ах ты, хозяин, как нам хотелось спать!..

– Говорят, тебе есть где прилечь, Семпронио.

– Бабы сами лезут, хозяин.

– То-то и худо, что они за нами бегают. Твое здоровье.

– Ваше здоровье, хозяин!

Я боролся со сном, Крисостомо. Сон – что вьюнок: поднимется по груди, обовьет шею, закроет лицо. Просто не знаю, как Я ноги волочил. Спал на ходу, и снился мне колченогий Эваристо, который на муки пошел, но не открыл, где мы прятали права. Это прибавляло мне сил, но все же я дважды проснулся с мокрым лицом, падал в лужу. Я думал: «Ты спасаешь права общины». Это держало меня. Я выгадывал время, чтобы ты, Крисостомо, успел сообщить нашим, и думал: «Отцы и деды гибли за эту бумагу. Неужели ей пропадать по моей слабости?» Когда долго не спишь, видишь траву вместо снега и озеро вместо пампы. Я думал: «Семпронио тоже не железный». И решил соснуть. Ведь не поспишь – умрешь. Нашел я подходящую ямку, лег, и мне тут же приснилось, что Семпронио меня нагнал, трясет за плечи, глядит мне в лицо с вечной своей злобной усмешкой.

– Трудно с тобой говорить, Родригес.

«Это мне снится».

– Никак тебя не поймешь. Как же тогда говорить?

Семпронио тряс его за плечи и глядел на него с вечной своей злобной усмешкой. Родригес очнулся. Перед ним маячили морды преследователей.

«Нет, не снится».

– Что вам от меня надо, сеньоры?

Усмешка Семпронио разлетелась осколками нервного смеха.

– Еще спрашиваешь, хам?

И он хлестнул Родригеса уздою по лицу.

«Не снится!»

– Погляди на горы в последний раз.

Голос у Семпронио изменился.

– А можешь и спастись. Хозяин сказал, чтобы я просил у тебя права тихо-благородно. В Тангоре так оно и было, но ты обращения не понимаешь, сбежал от меня.

– Твой хозяин не властен над нашими правами.

– Селесте, прежний председатель общины, отдал ему эту землю.

– Селесте продался или сдурел.

– Добром тебя прошу!..

– Права не при мне.

Семпронио даже задрожал.

– Мне больно слышать ложь. Не лги мне, прошу тебя!

И он снова хлестнул Родригеса по лицу.

– Рамиро.

– Да, начальник?

– Набери колючих веточек.

Молодой надсмотрщик удалился, цыкая зубом, в котором застряло волоконце мяса.

– Я прошу добром. Не люблю обижать людей.

Сумерки своим золотым языком лизали тернии в руках Рамиро и снега на дальних вершинах Анамарай.

– Хватит, начальник?

– Нет.

Рамиро набрал еще колючек, пучок стал больше.

– Хватит! – Семпронио обернулся к Родригесу. – Из-за тебя мы не пьем, не едим. Раздевайся!

Родригесу стало холодно.

– Зачем?

– Не твое дело, сукин сын!

Он вынул револьвер из-под пончо.

– Раздевайся!

Родригес снял пончо, куртку, пропотелую рубаху, старые байковые штаны. Ветер хлестал его несчастное тело. Ему уже не было холодно.

– Скажи, где ты прячешь права, и я тебя отпущу. Мне же лучше. Все останется между нами. Ты гибнешь зря. Люди неблагодарны. Если бы ты голодал, думаешь, Янакоча помогла бы? А мы друзей не забываем. Мой хозяин о тебе позаботится. Где права?

Амбросио Родригес молчал.

– Не губи ты себя! Назови селенье, и все. Мы поищем сами. Что, не хочешь говорить? Тогда попляши!

Пыль, поднятая пулей, окутала ему ноги.

– Становись на колючки и пляши, да повеселее!

Семпронио выстрелил снова. Родригес приказал ногам сдвинуться с места, они отказались.

– Будешь говорить?

– Нет.

– Умереть захотел?

– Я так и так умру.

Сумерки сгущались, и Семпронио с трудом различал алую струйку, сочившуюся из рассеченной брови.

– Семпронио, высоко в горах, на землях нашей общины, у твоего отца пала лошадь. Началась гроза. Он потерял дорогу. Спас его один из жителей Янакочи.

– Не поминай мне про отца, – сказал управляющий. – У меня слишком нежное сердце.

– Семпронио, ты нашей крови. Хозяин тобой помыкает. Я знаю… твой отец…

Управляющий опустил голову. Плечи его тряслись от рыданий.

– Нежное сердце у меня! Не трави ты его, прошу!

Потом поднял голову. Лицо его распухло от ярости. Он снова хлестнул Родригеса сбруей.

– Пляши, сучье отродье!

Глава седьмая,

о глупых слухах, будто субпрефекта Ретамосо укусила змея

– Тупайячи, так тебя так, зачем ты мертвым не родился? Разбойник, выкормыш гадючий, зачем ты не свалился с горы? Да как ты смеешь обманывать начальство? Ты что это вздумал? Будто не понимаешь – если субпрефект узнает про твои штуки, отвечать придется мне!

Инженер воздевает руки; подходит к столу; отрезает себе сыру, жует его и в то же время кланяется растерянным людям.

– Достопочтенные правители славной паурангской общины! Простите меня, что мой помощник – мерзейший из перуанцев! Такой человек, как я, потомок царя Соломона (а не друг, как обычно полагают, ибо мы, его друзья, знаем, что друзей у него не было). Итак, такой ученый, как я, почитаемый на всех языках мира, запятнан! Не спорю, и я ходил на дракона, бил китов, морил клещей, но теперь исправился. И к чему? Честь моя запятнана! Мне больше не быть инженером!

В комнате, скупо освещенной свечой, у стола, на котором громоздятся бутылки, рюмки и грязная посуда, стоит Инженер полутора метров росту (ну, может, в нем метр пятьдесят один), нескладный, короткорукий, широколицый, мутноглазый, хотя этого не видно из-за темных очков. Слева и справа от него – смущенные люди, возглавляющие общину Пауранги.

– Я честно хотел составить кадастр ваших земель. Вы пали жертвой неправды, я это знаю. Я всегда стою за униженных. Благодаря моему труду Пауранга вернула бы свои земли, но мне приходится уйти, так велят исторические условия. Глубокоуважаемый сеньор, глава паурангской общины, велите, чтобы мне соорудили рукомойник. Как мой небезызвестный предшественник, я умываю руки. Я сделал, что мог. Историки, занимающиеся этим периодом моей жизни, поймут, в чем причина. В моем житии есть прошлое, есть и будущее. Тупайячи, сынок, подойди ко мне.

Тощий оборванный паренек с испуганными глазами, двигая кадыком, подходит к нему. Инженер дает ему пощечину.

Тупайячи поднимает руки, чтобы закрыть лицо, но тщетно. Инженер ударяет его по другой щеке.

– Сложи мои вещи, мерзавец!

Тупайячи, тихо рыдая, покорно открывает чемодан – старый, зеленый, картонный, где лежат инструменты, компас, землемерные рулетки, карта Земли, карта звездного неба, фрак, рубашка, брюки, «История Японии», «Искусство кораблевождения». Инженер тем временем сует в карманы жареную курицу, маисовые лепешки, сыр и хлеб. Потом наливает себе водки.

– Не сердитесь, господин Инженер, – говорит выборный общины по имени Крисостомо.

– Не сердиться? Да ты понимаешь, что из-за этого чучела оказалось под ударом величайшее в истории деяние? На меня глядит весь мир. Императоры, короли, президенты подсылают шпионов, чтобы узнать о каждом моем шаге. Я скрываюсь. Государственные интересы вынуждают меня путешествовать инкогнито, смешиваться с такими, как вы. Мой негодяй это знает и этим пользуется.

– Мы потратили много лет, чтобы добиться описи, господин Инженер. Стоит ли губить все из-за глупой выходки? Да, сеньор Тупайячи поставил под удар такого человека, как вы, но ведь субпрефект Ретамосо его обидел.

– То-то и оно! – кричит Тупайячи. – Все видели!

– Зачем ты живешь на свете? – вопрошает его хозяин. – Зачем на тебя уходит даром воздух? Если субпрефект Ретамосо узнает о твоем мерзавстве, ты состаришься в тюрьме. Это бы ничего, от тебя все равно никакой пользы, но что, если и меня засадят на десять лет? Кто поможет тогда общинам добиваться правды? Как будут они защищать свои права? Как составят опись? Я перемерил земли сотням общин. Сам знаешь, подлец, на Мои именины благодарные селенья спускаются с гор, под музыку несут в долину мне подарки, а я их беру, чтобы меня не ославили гордым.

– Великодушнейший Инженер, простите!.. – молит Тупайячи.

– Простить? Что тебе прощать? Чтобы удостоиться моего прощения, ты должен со мной сравняться. Я и презирать тебя не стану, много чести! Я удаляюсь. Когда я буду далеко… Мне ли сетовать? Историки, знайте: я сам виноват! Признаю это в здравом уме. Кто, как не я, выпустил из берлоги это чудовище? Скажи-ка, не дай солгать, кто тебя вывел из темноты, помет кошачий?

– Светлейший Инженер, смилуйтесь!..

– Смиловаться? Я и так слишком милостив, нежное у меня сердце. Растрогаюсь, и все… А злые люди пользуются…

– Я же не стряпал, господин Инженер! Я только подавал. Господин субпрефект должен бы кричать на повара. Все видели, господин субпрефект попробовал жаркое, плюнул. и заорал: «Да как ты смеешь! Я дерьма не ем». Заорал и бросил миску в меня. Смотрите, весь комбинезон грязный!

– Это правда, – вступился выборный Крисостомо. – Сеньор Ретамосо несправедливо накричал на сеньора Тупайячи. По какому праву он так называет наше угощенье? В этих местах с мясом нелегко. Другого мы ему дать не можем. Сами мы и совсем не ели, а ничего, не жалуемся.