Ни океанов, ни морей (сборник) - Евгений Игоревич Алёхин

Мы возвращаемся обратно в дом, Женя нам что-то объясняет, но мы не понимаем ни слова, все остальные уже говорят не на том языке, мы допиваем водку, а потом меня кто-то назойливо тычет в спину.

Я сплю, мне неинтересно, у меня вертолетики в голове, я катаюсь на каруселях и никак не могу спрыгнуть. Но мне повелительно говорят:

— Проснись. Вставай, блять!

Я нахожу в себе силы и отвечаю:

— Не стоит. Я хочу немного подумать.

— Вставай, сука!

Голос мне не знаком. Я поворачиваюсь и вижу огромного толстого мента. Рядом с ним небольшой ухмыляющийся хрен не в форме. Мне не хочется ни смотреть на них, ни тем более разговаривать с ними. Я отворачиваюсь, но мне дают по спине. Я сажусь на кровати.

— Давай собирайся.

Я вижу сонного похмельного Леху, который сидит в кресле и ничего не понимает. Лицо у него опухшее. Он сидит и вяло пытается натянуть штанину на ногу одной рукой, второй — держится за голову.

— Собирайся!

Вяло надеваю штаны. Потом кофту. Чувствую, что надо тянуть время. Ищу что-то в течение секунд сорока.

— Быстрее! — говорит здоровый. Второй все стоит да ухмыляет свою рожу. Из другой комнаты слышу невнятные голоса Жени и Васи.

— Не видишь, что я собираюсь? — нервно говорю.

Здоровый хватает меня за шею:

— Не выводи.

Мне тяжело дышать, я с трудом:

— Да дай мне носки найти.

Потом нас сажают в машину, в собачник. На улице рассвет, свежее красивое утро. Только я далек от этого — не чувствую себя свежим и красивым. Рядом с ментовским бобиком стоит седая тетка:

— Да, это они! Эти уроды! Закройте этих зверей!

Неужели это о нас?

Я понимаю, что нас сейчас повезут в милицию. Мое лицо само по себе принимает скорбное выражение.

— Ты что, — говорит Леха, — ну у тебя и морда.

— Так, просто.

Потом он:

— Значит так, Женек. Я беру все на себя. Если что, меня переклинило, я полез, а ты пытался меня оттянуть, но я тебе прописал и начал бузить. В таком духе.

— Ага.

Мы все едем, и едем, и едем, настроение лучше не становится, говорить неохота, к нам подсаживают какого-то алкаша, нас привозят куда-то. Вот так мы и оказались в милиции какой-то там деревни, то ли Ягуновка, то ли Ялыкаево, неважно, что-то на эту букву. Нас закрыли за решеткой, минут через пять снова пришли эти двое, которых мы хорошо запомнили, но еще не успели полюбить и вывели алкаша.

Толстый алкашу:

— Ну что такое? Ты же обещал не трогать ее больше?!

— Да я это, я все… ну, мужики, понимаете…

Тот, который не форме:

— Нет, не понимаем, она сказала, что ты опять ударил ее в челюсть.

Толстый:

— Что нам делать? Ты что, не можешь запомнить, что жену бить нельзя?! Что с ним делать?

— Мы тоже ударим его в челюсть, — они вели себя как в кино. Крутые ребята.

Мы через решетку наблюдали сцену, как алкаша немного побили и отпустили. Я надеялся, что с нами поступят также. Сначала вывели Леху, увели, потом привели, потом вывели меня. В соседней комнате посадили на стул, спросили имя и фамилию. Я сказал, что меня зовут Рома Молчанов. В прошлый раз меня задержали — и с этим именем прошло все гладко, я счел его за счастливое имя.

— Где живешь?

— Ленинградский 13 — 10.

Тип без формы вышел, толстый остался. Без формы вернулся:

— Там же Ефимович живет.

Ага, значит, у них тут есть компьютер? Шикуют ребята. Я хотел, было, соврать, что это мой отчим, а на него оформлена квартира, но толстый уже поднял меня и ударил под дых. Мне вспомнился мой первый опыт общения с милицией: мне было четырнадцать, я ходил на хоккей, на игру я внимания не обращал, зато там было чище и безопаснее, чем в дешевых кабаках, и веселее пить пиво. Я сочинял матерные кричалки, и мы их с народом орали:

Амур еблом об лед

Энергия вперед!

Это, пожалуй, самая мягкая. Один раз я даже почувствовал себя сраным принцем: сидел себе, положив ноги на сиденье впереди своего, щелкал семечки на пол, когда ко мне подошел мент и сказал:

— Все, пошли отсюда!

— С какой стати?

— Пошли, я сказал!

— Почему я должен идти?

Тогда он схватил меня и повел.

— Я хоккей смотрю, разве не видно? — бормотал я, упираясь. Тогда он меня вывел, там рядом стояли еще менты.

Мой новоиспеченный друг спросил:

— Ты что, принял меня за пожарного? Ты думал, я пожарный? — и ударил в лицо. Мне тогда не сыграло на руку, что я выглядел старше своих лет и, пытаясь изобразить скептическое отношение к миру на лице, был похож скорее на наркомана.

— Я милиционер, ты понял?

— А что тогда форму пожарного надел?

Пока закрывался от ударов по лицу, получил такой удар в пах, какого больше не пожелаю получить. Этот тип был настоящий психопат. Я осел на задницу и уже не слышал, чего он там говорил, мне было все равно. Его оттащили от меня сослуживцы, я встал и на ватных ногах пошел прочь, думая, ну чем ему не нравятся пожарные? Он еще хотел меня зацепить пинком под говно, но его держали, и мент не дотянулся. Учитель по праву рассказал мне потом, как подать в суд, но нужно было ходить по медэкспертизам, а я выпил на следующий день пива и спирта и положил на это все. Теперь, когда этот толстый мент ударил меня, я очень пожалел, что положил тогда. Не надо было класть.

От удара теперь я вспомнил свою фамилию и свое имя.

— Учишься или работаешь? — спросили у меня.

— В школе. Заканчиваю сейчас.

— Теперь уже не закончишь, — усмехнулся Толстый. Мне эти слова его не понравились. — Ладно, хватит пока.

Только меня почему-то повели не обратно в клетку, а закрыли в маленькой комнатке. Там было темно, только окошечко, откуда шло совсем немного света. Там был стол, но не было видно, чистый ли он, поэтому я, боясь всяческих паразитов, не рискнул к нему прикоснуться. Полчаса, час или, может, полтора, я просто ходил из стороны в сторону,