Романтическая сказка Фуке - Д Чавчанидзе

Разумеется, гетевские строгие воззрения ученого-естествоиспытателя отличались от романтического представления об "универсуме". В частности, напряженность контакта человека и стихии (при его абсолютной необходимости и неизбежности) он мог представлять себе и как трения между такими составными стихийной сферы, как суша и вода (последнее прямо связано с темой "Ундины"): "...суша постоянно хочет подчинить себе воду и заставить ее затвердеть в виде земли, скалы или льда, хочет сделать ее своей принадлежностью. Столь же беспокойно стремится и вода разорвать сушу, которую она неохотно покидает, в своей бездне" {Goethos Werke. Hamburg. 1906. Bd. XIII. S. 309.}. Символика воды в поэтическом творчестве Гете разнообразна {См.: Loeb E. Die Symbolik des Wasserzyklus bei Goethe. Padeborn; Wien, 1967.}, может быть, и в силу этого "Ундина" не до конца удовлетворяла его.

Однако на примере Фуке можно убедиться, что, развиваясь от Средних веков, натурфилософская мысль закрепилась в романтизме не только учением Шеллинга. Ею проникнуты написанные в 1825 г. новеллы "Софи Ариэль" и "Карлик и Фьяметта", хотя здесь из-за невысокого художественного уровня эта мысль звучит слабее, чем в "Ундине". В романе "Волшебное кольцо" (1813) природа, воплощенная в образе морского царя, регулирует человеческие дела и проблемы. Более чем за десять лет до Фуке то же самое представил Новалис в романе "Генрих фон Офтердинген", притом с несравненной широтой философского осмысления. Нельзя не согласиться с Гюнтером де Бройyом, который, сопоставляя эти два произведения, низводит "Волшебное кольцо" до уровня тривиальной романтики {Бройн Г. де. Указ. соч. С. 498.}. Но в нем живее, чем у Новалиса, передана взаимная ностальгия природы и человека - в оригинальной вставной новелле о любви молодого рыцаря к волчице, девушке-оборотню: невозможность счастья доводит юношу до гибели, а ответом его чувству навеки остается тоскливый ночной вой волчицы над его могилой. Эта едва ли не самая поэтичная страница романа свидетельствует, как горячо убежден писатель в существовании связи между жизнью людей и тем, что скрыто в природе. А. Шмидт с полным основанием замечает о Фуке, что ревностный евангелист "по своей натуре подсознательно был изрядным язычником" {Schmidt A. Op. cit. S. 189.}.

"Поэт постигает природу лучше, нежели разум ученого", - говорил Новалис, который был не только поэтом, но и ученым, выдающимся для своего времени горным инженером {Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 94.}. Сюжеты и образы романтиков наглядно раскрывали идеи Парацельса, натурфилософа XVI в., с которым был знаком и Гете: познание природных тайн осуществляется в интенсивной жизни человеческой души. Влияние Парацельса отражено у Новалиса в схеме ненаписанного продолжения "Генриха фон Офтердингена" {"Люди, животные, камни, растения и звезды, стихии, звуки, краски сходятся, как одна семья, действуют и говорят, как один род" (Избранная проза немецких романтиков. Т. I. M., 1979. С. 341).}, в таких произведениях Гофмана, как "Золотой горшок", "Королевская невеста" и "Стихийный дух"; отклики на него заметны у Эйхендорфа ("Из жизни бездельника"), у Тика, Арнима и Брентано, Герреса, Гейне {Влиянию Парацельса на западноевропейскую литературу посвящен ряд работ: Muller B. Die Gestalt des Paracelsus in Sage und Dichtung. Wien, 1935; Reclam E. H. Die Gestalt des Paracelsus in der Weltliteratur / Germanisch-romanische Monatsschrift. Bd. XI, 1961; Frenzel E. Motive der Weltliteratur. Stuttgart, 1980.}.

Отвечая на вопрос об источниках сюжета "Ундины", Фуке называл книгу Парацельса в издании Конрада Вальдкирха: "Книга о нимфах, сильфах, карликах, саламандрах и подобных им духах" ("Buch von Nymphen, Sylphen, Zwergen, Salamandern und dergleichen Geistern", 1590). В. Пфейффер указывает, что из этой книги заимствована прежде всего героиня повести, дух водной стихии, воплощенный в женском существе {В различных мифологиях вода выступает в роли женского начала. См.: Мифы народов мира М., 1980. Т. 1. С. 240.}. Согласно Парацельсу, ундина обретает душу, вступая в брак с человеком, "с мужчиной, происходящим от Адама" {Paracelsis. Werke. Basel, 1590. Bd. IX. S. 61.}. Тот, кто взял в жены ундину, не может обижать ее вблизи воды, иначе она исчезнет бесследно. Но если это случилось и ундина исчезла, муж не должен считать ее умершей и не имеет права жениться вновь - иначе она вернется и принесет ему смерть. Как можно убедиться, и вся канва сюжета Фуке намечена в натурфилософском сочинении более чем двухсотлетней (по отношению ко времени Фуке) давности.

Благодаря опоре на Парацельса, сюжет повести как бы изымается из сферы чистой фантастики, сказочного вымысла и приобретает некую видимость реальной основы. Может быть, именно поэтому и у читателя остается от него ощущение не столько сказочности, сколько жизненности, воздействия скрытых жизненных закономерностей.

В книге Парацельса развернуто олицетворение природы, возникшее еще на стадии языческого мифа, - хотя, конечно, уже в духе философии Ренессанса, полагающей все явления микро- и макрокосмоса сконцентрированными в человеке. Парацельс заставлял вспомнить о средневековом наследии. Другим источником сюжета "Ундины" В. Пфейффер считает сказание о рыцаре Петере фон Штауфенберге, относящееся к первым десятилетиям XIV в. {Сохранилось в рукописи XVI в. В. Пфейффер присоединяется к исследователям, оспаривающим более раннюю датировку, согласно которой сюжет приписывался Гартману фон Ауэ.}, и при этом справедливо отмечает его принципиальное сходство с возникшей во второй половине того же века историей Мелузины. Возвращаясь из странствий, рыцарь встречает морскую фею, и тайная любовь, которая завязывается между ними, делает рыцаря не только счастливым, но и богатым. Возлюбленная лишь берет с него клятву никогда не вступать в брак, однако он, вынуждаемый сородичами, нарушает эту клятву и даже открывает священнику свою тайну. Через три дня рыцарь умирает.

Соотнесенность (или несоотнесенность) человека и существа, противостоящего миру людей, - одна из тем, мимо которых не могли пройти немецкие романтики. Только их интерес к изображению двух взаимовторгающихся начал был разного рода. У Новалиса это был интерес к самому характеру средневекового мышления, полагавшего мироздание единой цельной системой. Арнима, который включил (в сокращенном виде) штауфенбергское сказание в "Волшебный рог мальчика" ("Ritter Peter von Slaufenberg"), волновали сами по себе создания народной фантазии - "старые корни", на которые "с болью натыкаются" его современники {Arnim L. A. von. Werke in einem Band. B.; Weimar, 1981. S. 349-350.}. Фуке же старинная "сказочность" привлекла прелестью и величием скрываемых под ее покровом человеческих переживаний, уходящих своими истоками во всеобщую, всеобъемлющую загадку Природы.

Напрашивается еще одна, не отмеченная Пфейффером аналогия - с романом начала XIII в., восходящим, по-видимому, как и весь артуровский цикл, к кельтской саге. Фуке был известен роман "Ивейн" в вариантах и Кретьена де Труа, и Гартмана фон Ауэ. Это история любви рыцаря и феи Лаудине, жены могущественного хранителя чудесного источника, со страшной силой прорывающегося через загораживающий его камень при приближении людей. Ивейн, как позднее и Штауфенберг, обещал фее не покидать ее, но не сдержал слова, так как тосковал по двору короля Артура (у Кретьена), рвался к своим рыцарским обязанностям (у Гартмана) и причинил Лаудине страдания. Правда, роман заканчивается примирением влюбленных {О фее Лаудине см.: Bungartz P. Quelle und Funktion der Feendarstellung in der mittelhochdeutschen Epik. Munchen, 1981.}.

Сопоставив воспроизведение штауфенбергского сказания у Арнима и Фуке, В. Пфейффер сделал вывод, что последний не удовлетворился вариантом "Волшебного рога мальчика", "чересчур простым" {Pfeiffer W. Op. cit. S. 21.}, именно потому, что его серьезно увлекали идеи Парацельса. Эту мысль надо продолжить: судя по всему, учение Парацельса служило писателю аргументированным подтверждением неразгаданности человеческого бытия, что, как известно, составляло важнейшую проблему всего романтизма. Отсюда содержание "Ундины" - не только более богатое, чем в сказании о Штауфенберге, но и высоко поэтичное по сравнению с тем, что оставил Парацельс, следовательно, не простая иллюстрация к последнему. Благодаря Парацельсу Фуке приблизился к развитому в Средние века ощущению "запредельного", к миропониманию, предусматривавшему иные формы проявления человеческого, чем начавшийся XIX век. В итоге в "Ундине" появился один из вариантов диалога с далеким прошлым, в котором искали мировое целое, чтобы противопоставить его "атомистичной" современности; диалог подразумевал не только прямую преемственность, но и преломление и расхождение понятий двух эпох, разделенных большим жизненным опытом человечества.

Собственно средневековый колорит в повести схематичен, почти условен (кое-какие обычаи феодального замка, куртуазное "служение" странствующего рыцаря Хульдбранда Бертальде, приемной дочери герцога) и не передает исторически конкретной картины рыцарских времен. Гораздо важнее очевидные параллели с произведениями Средних веков в самой художественной структуре повести, и это явно не простая стилизация, а показатель глубинной близости автора к понятиям и представлениям тех, кому он следует, Первая из таких параллелей - в трактовке любви, Любовь - природа, одна из линий, на которых основано повествование, - в традициях средневековой литературы, где любовь отождествляется с женщиной, предназначенной давать жизнь. В определении рода любви не была последовательной лишь латинская поэзия, изображавшая ее то в виде Венеры, то в виде Амура: отголоски этого можно найти и в национальных литературах, например в "Титуреле" Вольфрама фон Эшенбаха. Но у лучших куртуазных немецких лириков это непременно Госпожа Любовь (fro minne), а в драматичной истории Тристана и Изольды неистребимое чувство исходит именно от женщины: Изольда в сговоре с дикой природой.