Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год - Вокруг Света

О лучшем спутнике в Чащу можно было и не мечтать...

Ми-2 свалился на нашу голову без всякого предупреждения, и мы, едва заслышав гул двигателей, понеслись на окраину поселка к вертолетной площадке. Наконец-то пробил крылатый час!.. Николай Васильевич сел рядом с пилотом, а я с собаками устроился в салоне.

Вертолет оторвал себя от земли, и в глаза хлынул яркий свет: леса внизу словно наливались осенними пожарами. Нежнейшие розовые, желтые, палевые пятна заливали удорскую тайгу-парму, и среди них отчетливо выделялись кровяные всплески рябины... Ми-2 шел вдоль Вашки, повторяя ее береговые извивы, на которых притулились древние деревеньки. Усть-Вачерга, Георгиево, Острово, Лоптюга, Совчедын — многие из них уже отжили свой деревянный век и были покинуты. Но некоторые еще держались, и крепко, за эту скудную северную землю, за отчие луга и пожни, за рыбные и охотничьи ловища, с которых худо-бедно, а все же кормились многие поколения.

С высоты река напоминала скрученную перепутанную нить. Чем ближе мы подлетали к верховьям, тем суровее, отрешеннее становился пейзаж.

— Пинебаза! — обернулся ко мне Коврижных.

Честно говоря, я думал, будет какая-нибудь избушка. Но никакого намека на человеческое присутствие...

Повсюду стелилось уныло плоское, почти укатанное пространство с сизой дымкой у горизонта. Нескончаемые еловые версты с незаметными переходами от одного оттенка зелени к другому. Я попросил у Коврижных бинокль: может, сумею разглядеть колею, по которой десятилетиями тянулись обозы с сеном? Может быть, тропка охотничья мелькнет среди деревьев? Никаких следов. Нехорошие предчувствия зашевелились во мне: как же мы найдем обратную дорогу?

Николай Васильевич о чем-то спорил с пилотом, показывая ему свою карту.

Вдруг впереди открылся вырубленный массив со штабелями разделанной древесины и веером лесовозных дорог, стальное лезвие реки и примерно десятка три щитовых домов, прилепившихся к излучине.

— Так это же Кода! — почти закричал я, хотя никогда не бывал в этом лесопункте.— Мы промахнулись и залетели в Архангельскую область.

— А что, верно! — рассмеялся Коврижных.— Назад — и строго на северо-восток! — приказал он пилоту и принялся разглядывать на карте-пятисотметровке два сплюснутых оранжевых пятнышка, вытянутых с севера на юг,— желанный квартал номер 275. До него было лету каких-нибудь пятнадцать минут.

4

Чаща! Вот наконец мы и встретились...

После многих хлопот, томлений, ожиданий, бесплодных переговоров и бессонных ночей я имел бы полное право сбросить рюкзак, вдохнуть полной грудью и крикнуть на весь лес: «Здравствуй, Берендеева Чаща!» Но вместо этого я запалил костер, повесил над ним котелок, а Коврижных всыпал туда из пакетика светло-желтый порошок под названием «Суп вермишелевый домашний». Вот так мы отметили свою встречу с заповедным лесом.

Первые шаги по Чаще — сплошное разочарование. Будто меня раззадорили, раскочегарили, наобещали всяческих чудес, а подкинули дешевую подделку. Обычные сосны и ели, ничем не примечательные. Обычный хвойный лес на беловато-зеленой подстилке, сотканной из лишайников, кустиков брусники, черники, вереска. Тут, наверное, росли когда-то строевые деревья, но их вырубили, и почву оккупировал прыткий мох сфагнум, после чего расплодились березы и ольха.

Еле видимая тропинка петлей затягивала лесистый холм. В сущности, это была уже дикая тропинка, ничейная, проложенная когда-то зверем или охотником, но в ней угадывалась своя лесная логика. Тропа иногда терялась в путанице опавшей листвы и диких злаков, пролезала между двумя близко стоящими соснами, скатывалась в ложбину с ржавой, застойной водой. Она уводила то в чащу, то на черничную полянку, упиралась порой в поверженное дерево с вывороченными корнями, где следы ее совершенно обрывались. Но, оглянувшись назад, я убеждался, что это самый быстрый и удобный путь, который вел наверх.

Николай Васильевич по каким-то неуловимым признакам угадывал присутствие этой древней тропы, и вело его вперед седьмое чувство — природное ясновидение, свойственное таежникам.

— Стоп! — сказал Коврижных, сбрасывая рюкзак у подножия сосны-великана.— Обратите внимание, крона дерева обрела зонтичную форму, она разрежена и просвечивает, а это значит — рост дерева прекратился. Питание идет в основном на поддержание жизненных сил. Нижние ветки отмирают, кора грубая, в трещинах. Сосне более 250 лет, она на пределе своего возраста,— объявил он как приговор. Потом обошел вокруг дерева и даже привстал на цыпочки:

— Ну и ну! Видите прилипшую шерсть на стволе? Здесь, между прочим, ночевал медведь. Что, не верите? Встал во весь рост, почесался о кору и процарапал когтями отметину: глядите, какой я здоровый!

— А зачем? — не понял я.

— Маленькая таежная хитрость,— охотно объяснил Коврижных.— Когда сюда придет другой медведь, он почует пахучую метку, увидит шерсть на коре, царапины — и сам отметится на стволе. И если окажется меньше ростом, то поймет: место занято более сильным соперником и надо убираться подобру-поздорову.

— Ловко это у вас получается,— усмехнулся я.— Две-три шерстинки на дереве — и уже целая история из медвежьей жизни. Лучше скажите, как тропу находите? По каким признакам ориентируетесь? Заученным движением Коврижных поправил очки на переносице и сказал с обидой в голосе:

— А вы, оказывается, не наблюдательны. И Пришвина, выходит, плохо читали, а у него там все сказано... Ну, вспоминайте, вспоминайте! Какие приметы нужно искать у начала тропы?

Николай Васильевич подошел к соседнему дереву и показал на стволе старую, заплывшую смолой затесь, похожую на клинопись: два коротких удара топором наискосок и один рубыш посередине. У меня сразу же заработала память.

— Так это же «воронья пята»! Древний знак северных охотников-промысловиков!

— Точно! — обрадовался Коврижных и посмотрел на меня, как на подающего надежды ученика.— Теперь поищем такую же отметку у дерева слева. Есть ли там знак, поглядите-ка?

Знак оказался на месте, и Николай Васильевич довольно кивнул.

— Вот теперь можно твердо сказать: мы находимся на историческом месте! Это — старый охотничий путик,— торжественно возгласил он.— Сколько ему лет — двести... триста? Одной Чаще известно. С помощью вот таких зарубок человек обозначал свою промысловую территорию. Он ставил здесь силки и капканы, рубил клети и едомные избушки, ухаживал за токовищами. И если другой охотник, заблудившись, вдруг оказывался на его путике, то поворачивал обратно: на чужой топор не ходи! Такой обычай был в тайге. И никогда не случалось, чтобы кто-нибудь украл добычу или поджег избушку.

Он вдруг замолчал и подозрительно принюхался. Какой-то запах, недоступный моему обонянию, ввинчивался в его широкие ноздри. Пренебрегая тропинкой, Коврижных ринулся в глубь леса и вскоре вернулся обратно: «Лосиная лежка. С полчаса как ушел». Он вскинул свой необъятный рюкзак и позвал собак.

— Это только новичку кажется, что Чаща такая девственная... первозданная. А у нее своя память есть и свое, я бы сказал, отношение к человеку. Уверен, тут каждый гектар находился когда-то под антропогенным воздействием. В хорошем смысле, конечно.— Словно подтверждая его слова, тропинка вынырнула из-под слежавшейся подстилки и заструилась среди поваленных деревьев и пней. Идти было легко, и Коврижных с удовольствием рассуждал:— По любой складке местности, по дереву, по извиву тропы можно прочитать все изменения, все события, которыми жила Чаща. И каждое поколение охотников по-своему отметилось на ее страницах. Только надо уметь читать!

— Вот и давайте попробуем,— предложил я.

— Погодите, не все сразу,— протестующе поднял руку директор.— Настоящая Чаща — она впереди. Если, конечно, от нее что-нибудь осталось.

Чем дальше мы забирались в лес, тем уже становилась тропинка и медленнее движение. Тайга расступалась неохотно, щетинилась и кололась ветками. Сосны и выросшие под их пологом молодые елки сплетали над нашими головами плотный покров. Я чувствовал себя в полной изоляции. И, наверное, проскочил бы мимо, если бы корявый пень не подставил мне «ножку». Лежа на земле, я увидел краем глаза спрятавшуюся в зарослях... беседку. Да, да, беседку! Может быть, ту самую, из пришвинских времен, где писатель сфотографирован вместе со своим проводником Александром Губиным.

Коврижных ходил вокруг таежного приспособления, такого простого и трогательного, и восхищенно качал головой: «Редкостная выдумка!»

Что такое беседка? Лучше, чем сам Пришвин, об этом не скажешь: «На тропе... срублены были деревья: из них одно большое дерево было укреплено на пнях, другое — повыше: на первом, чтобы посидеть, а ко второму — прислониться спиной уставшему человеку. И это маленькое сооружение носило название беседки, не в подражение беседкам дворянских садов, а и вправду для беседы: разные же люди идут по общей тропе, старые и малые, бывает, кто и отстанет, а тут на месте отдыха все сходятся, все отдыхают и непременно беседуют, рассказывают друг другу, кто что заметил в лесу».