Голова жеребца - Дибаш Каинчин

Йугуш

Э-эй, народ, что за безобразие! Завтра на работу чуть свет, а вы расшумелись! — крикнул Йугуш, выйдя из юрты. Закурил, закашлялся, тревожные мысли полезли в голову: «Ну, Кепеш, не подведешь? Началось дело… С богом! Только надо было раньше. Не мешал бы уже Байюрек. Прозевал я весну. Пахота, сев, овечки котятся. Все заняты, все устали, падают от усталости, им не до других. Никто бы не заметил, куда исчез Байюрек… Что за человек? Осенью привязал к его избе стригунка — не взял. Видно, мало показалось. Дурак. Взял бы — был бы сыт. Теперь конец. Два дня от силы, и я его вверх тормашками брошу — будет лежать на лопатках… В капкан попадется — начнет чернить меня… Да разве люди поверят вору, если он племенного жеребца зарезал. Не поверят. Да что это я волнуюсь?.. Прокурор не даст ему и рта открыть. И жалобу зря напишет, хода ей не дадут в аймаке… До области дойдет? Ничего — не страшно. У прокурора и там есть друзья, один даже в газете. Если спросят: „Как это председатель сельсовета мог дойти до такого?“, один ответ: „Контра, вор, а не председатель“. Э, волков бояться — в лес не ходить… Конечно, можно было бы с ним и по-другому расправиться… р-раз — и все… Только тут палка о двух концах. Чего доброго — героем прослывет. Станут говорить: настоящий коммунист, отдал жизнь за народное дело!..»

Успокоил немного себя Йугуш, бросил папиросу, вернулся в юрту. Разделся, лег, но тревожные мысли не давали уснуть. «С ружьем и с ножом теперь не время — Советы сильны, надо их подтачивать, грызть помаленьку. Пускай народу как можно хуже будет, пусть голодает, терпит лишения, тогда и угаснут его надежды на Советы, на колхозы. А если подумать, что мне сделала плохого Советская власть? Наоборот, — хорошо. Поставила у власти. Разве был я раньше так богат? В лучшие времена имел всего три-четыре косяка. А сейчас весь колхоз мой. Что же тогда в Советах плохого? Нет, нет, те Советы дали мне все это, потому что слепы, ошиблись. А как узнают, тут же расправятся. Советы хороши, когда для них ты хорош, а чуть не по ним, сомнут тут же. А что тебе надо, Йугуш? Мне Алтай нужен. „Алтай — для алтайцев!“ — вот мой лозунг. Нужна власть законного зайсана… А Советы — русская власть, пока живы Советы, будут русские. А за что же тогда хочешь свернуть черноволосую, такую же, как и у тебя, башку Байюрека? А что делать? Если не я его, то он меня… Но плохо он знает Йугуша! Меня голыми руками не взять. Если что, то уйду, съев половину его Советов. Половину села за собой уведу в яму. Эх, как бы еще разделаться с Суреном! С Байюреком заодно, собака. Его стоит порешить просто — застрелить, и все. А то настоящим коммунистом стал. Как бы его скоро не поставили председателем АИКа. Тогда будет трудно. А он знает одно дело…»

Случилось это в девятнадцатом году. Йугуш служил в красных конных частях. Расположились в селе Алтайском. Вдруг приказ: «Двигаться вверх по Катуни». Йугуш от отряда решил отколоться и при первой возможности бежал. С ним — еще один парень по имени Чаканчак, тот тоже, не захотел в расцвете молодости лишиться своей черной головы. В том отряде среди бойцов была и молодая алтайка. Решительная, смелая, стреляла не хуже мужчин-охотников. Она-то и видела, как удрали Йугуш с Чаканчаком. Несколько раз поднимала винтовку, целясь то в одного, то в другого, но так я не выстрелила. Причина? Причина одна — тот парень Чаканчак был очень собой пригож. Прежде часто видел их Йугуш вместе. Надеялась, очевидно, встретиться когда-нибудь с ним. Но зря надеялась. Чаканчак стал телохранителем Тежулея, бандита, однажды подрался с пьяным есаулом из-за уздечки, и тот застрелял его… А девица та возьми и поведай все Сурену, хотя и взяла с него слово не рассказывать другим. Девушки тоже нет уже в живых, а Сурен нет-нет и намекнет Йугушу, что знает о том прискорбном случае, о недостойном его поведении, и как будто бы в шутку, а на самом деле, видимо, шутить не собирается. Другие, правда, не понимают этих намеков, для них Йугуш — заслуженный красный командир. Еще бы! В областном музее революции хранится наган Йугуша — сдал его он туда по просьбе товарищей, для наглядного воспитания подрастающего поколения.

А к красным Йугуш примкнул в конце гражданской войны. Сам отроду сильный человек и отличный стрелок, чтобы сохранить себе жизнь, искусно хитрил, из кожи лез вон, чтобы понравиться красным. А ведь держал он поначалу путь вместе с убегающими белобандитами в Монголию. Но тут из-за чего-то приякшалея к нему кержак Парамон. Всем, что у него есть, делится, зачем-то все вдалбливал в голову Йугуша, что если алтаец, значит, он хороший человек, друг, выручала. Всегда ходил за Йугушем, спал рядом, даже в караул просился вместе. Мужичок он был забитый, молчаливый, ходил в невыделанной бараньей шапке, никогда не расставался с нею, а когда спал, хоть и холодно было, засовывал шапку за пазуху, Йугуш все удивлялся, что же Парамон нашел в нем хорошего. Но вот однажды проснулся ночью — Парамон лежал рядом и хрустел чем-то в шапке.

Вот Йугуш и понял — все, — деньги! Тут же трудно было удержаться, чтоб не сунуть нож Парамону под мышку. Схватил Йугуш шапку — и в тайгу. В шапке оказалось и денег много, и горсть мелкого золота, часы, серьги, кольца. За два месяца промотал все это Йугуш за картами в той же долине Уймони. Стали приближаться красные, все пути оказались отрезаны, вот и решился Йугуш примкнуть к ним…

Рубец на щеке производил нужное впечатление… И никто не знал, что в действительности тот знаменитый шрам он заработал тогда, в долине Уймони, когда весело гулял на деньги убитого кержака. Между картежной игрой украли они с парнем по имени Камчы гнедого меринка. Стали свежевать гнедка. Дело было ночью, торопились — близился рассвет. Йугуш отвернул кожу на задней ноге лошади и говорит Камчы:

— Держи за копыто — сдеру кожу.

Камчы держит копыто.

— Крепко держи!.. Лады!

— Держу, держу!

— Не отпускай, — прохрипел Йугуш и что было сил дернул кожу к себе… Очнулся на земле. Камчы или не смог удержать копыта — руки-то у него были мокрые, скользкие, — или выпустил нарочно, но подкованное величиною с чугунок, копыто рассекло щеку Йугуша надвое и выбило три зуба. Затаил злобу Йугуш, а через несколько дней кто-то в тайге стрелял в Камчы, семь пуль потратил, пока добил… Теперь никто уже не мог знать, где заработал Йугуш свой шрам.

Он вернулся в родное село, а в период организации коммун быстро продвинулся «вверх». Речи легко произносил. Говорил зажигательно, никто не мог с ним тягаться. Все время был занят тогда Йугуш (как и сейчас — очень любил он быть занятым и всегда находиться при деле): скок на коня — и галопом в аймак на заседание.

И когда выбирали главу коммуны, Йугуш оказался лучшим кандидатом. И прошел единогласно в башлыки…

«Не так плохи мои дела, — думает Йугуш, забыв о сне. — Должников много, теперь пусть расплачиваются; и Кепеш, и Кукпаш… Калбак, Балыкчи…»

В прошлом году Йугуш ездил смотреть пастбища, смотреть табуны. Хотя, правду сказать, поехал просто так — отдохнуть, развеяться, подышать горным воздухом, настоянным на можжевельнике и кедре, полюбоваться альпийскими лугами и дальними видами с высоты горных круч. Приехал к шалашу, где расположились табунщики, велел заколоть стригунка. А перед отъездом (охотился четыре дня) приказал заколоть еще одного. Отделил мясо стригунка от костей, подвесил к ветвям кедра, развел под деревом огонь — решил мясо закоптить. Вечером вернулся к стоянке. Табунщики беседовали у костра и не видели, как подошел Йугуш. Йугуш не выдал своего присутствия, разговор показался ему интересным.

— Вот, говорят, если человек убьет человека, ему плохо станет, бог покарает… Враки все это, — заговорил один из пастухов.

— А может, не враки? — спросил другой.

— Враки. Вот подумайте сами, Калбак и Балыкчи возле Каменного притора застрелили русского ямщика, а Кепеш и Кукпаш мальчонку Табынара порешили. Сколько уже лет прошло, а ничего с ними не случилось. Живы и здоровы… Говорю враки…

Йугуш весь превратился в слух. Любил он, кстати сказать, извлекать пользу из человеческих слов, ни один Чужой разговор для него не пропадал зря.

Про дело Калбак и Балыкчи он знал хорошо. Калбак и Балыкчи тогда были табунщиками. Йугуш приехал к ним, и они зажаловались, что нет мяса. «Что, мяса, говорите, нету, — рассердился на них Йугуш. — Мясо вон у Каменного притора ходит. Можно сказать, даже сваренное. Может, скажете, я должен его вам в рот положить». — И уехал.

Назавтра же в село приехал русский ямщик я привез тело застреленного друга. Это они ночевали у Каменного притора. Йугуш тут же понял, в чем дело. Приехал доктор из аймака и разрезал тело застреленного. Длинный был парень, как жердь, лет восемнадцати и комсомолец. Из груди его вытащили две картечки. Осмотрели ружье его друга. И как-то случайно его ружье оказалось заряжено такою же картечью, какую вытащили из груди погибшего. Что тут долго думать и ломать голову — записали, что это он застрелил своего друга, и посадили. А что, Йугуш будет раскрывать рот, когда сами находятся для него руки, которыми можно вытаскивать горячие казаны.