Отдохновение миссис Мэшем - Теренс Уайт

Второго июня Профессор поднялся пораньше, чтобы набрать одуванчиков. С мешком в руке он прохаживался взад-вперед по Верховой дороге, обрывая пальцами желтые головки и набивая ими мешок. Подошедшую по аллее Марию он не заметил.

– Эй там! – крикнула Мария. – Убрать паруса! По местам стоять!

– Отчаливай, – быстро нашелся Профессор.

– Да ведомо ли тебе, с кем ты разговариваешь?

Профессор с трудом распрямил ноющую старую спину, поправил очки и внимательно ее оглядел.

– Вроде бы ведомо. Это Черная Мария, Кошмар Тортуги.

– Тогда не распускай язык и понимай свое место.

– Это почему?

– Потому.

– Почему потому?

– Послушай, – сказала Мария. – У меня нет времени на детские препирательства. Я по делу пришла.

– Если ты хочешь сказать, что пришла позавтракать, то у меня, боюсь, кроме фунта горчицы ничего не осталось.

Мария положила руку на бутылочно-зеленый рукав, вынудив Профессора выпустить мешок. Упоминание о завтраке тронуло ее, ибо она знала, что еды у Профессора, как правило, не хватает. С некоторой неловкостью она обвила рукой его поскрипывающую поясницу.

– Я кое-что нашла.

– Что именно?

– Здесь я тебе показать не могу. Я принесла ее, но она может ускользнуть в траву. Пойдем в дом, там увидишь.

Профессор сказал:

– Ах, Боже мой, Боже мой, Мария. Как же я рад тебя видеть. Ну, пойдем, пойдем. А я тебя сразу-то и не заметил. Разумеется, заходи в дом, непременно, хотя, должен сказать, у меня там посуда не вымыта.

Мария поставила пятидюймовую женщину на стол, посреди хлебных крошек. Единственную чайную чашку заполняли чернила. Мария рассказала Профессору всю историю и объяснила, в чем состоят ее затруднения, – и что мисс Браун будет против, и что надежно спрятать человечков ей некуда, и что они ничего не едят, и все остальное.

– Хм, – сказал Профессор. – Дай-ка подумать. Сколько я помню, это какой-то из современных авторов. Мартин или Суоллоу, или… Ну да, что же я, это, скорее всего, наш милый доктор Свифт. Конечно, его же лорд-казначей как раз и прозвал Мартином, если я ничего не путаю. Да, разумеется. Теперь так, доктор Свифт, как мы знаем, посетил Мальплаке в тысяча семьсот двенадцатом году. Он и поэт Поуп приехали сюда прямо из Твитнама. Но это было задолго до написания «Путешествий». Хм-хм-хм.

– Я не…

– Милая девочка, будь добра, помолчи. Ты нарушаешь ход моих мыслей. Итак, что могло быть естественнее для бессмертного Декана, чем завершить подготовку «Путешествий» перед тем, как вручить их Мотте, именно здесь, – не мог ли он еще раз приехать сюда в двадцать пятом? – и найдется ли место, более подходящее для литературных трудов, нежели прохладная, тихая сень острова Мэшем? Нельзя сомневаться, что именно он и оставил там нескольких лиллипутов – по забывчивости. Известно ведь, что писатели нередко ею страдают.

– «Путешествия Гулливера»?

– Гулливер! Вот как его звали! Ну что же, свидетельства о том, что «Гулливер» был закончен именно здесь, и что эти двое к тому же оставили здесь маленький народец, представляют собой прекрасный вклад в анналы Мальплаке. Прости, пожалуйста, мне нужно кое-что посмотреть.

Мария, болтая ногами, сидела на ящике из-под мыла и не спускала глаз с предполагаемой лиллипутки, опасаясь, что та попытается удрать, а старый джентльмен стягивал с полки одно первое издание за другим, покряхтывая, вздымая клубы пыли, но сохраняя в обращении с книгами ласковую нежность. Найденные сведения обманули его ожидания.

– Тут ясно сказано, что ни единый обитатель острова вывезен с него не был. Гулливер взял с собой «шесть живых коров и два быка и столько же овец с баранами». Одну овцу дорогою съела крыса, и еще одну корову с овцой он подарил капитану Джону Бидлю, который доставил его на родину. Хм-хм.

– Постой-ка, – поспешно прибавил он. – Тут говорится, что Гулливер покинул Блефуску на гребном боте 24 сентября 1701 года. Этот самый капитан Бидль подобрал его двадцать шестого под тридцатью градусами южной широты. Заметь, всего два дня спустя. Гулливер рассказал Бидлю свою историю и даже подарил в доказательство своей правдивости пару животных, а по возвращении в Англию Гулливеру удалось продать оставшийся скот за шестьсот фунтов!

– Поверь мне, – продолжал Профессор, снимая очки и тыкая ими в Марию, – в те дни шестьсот фунтов были шестьюстами фунтами. Помилуй, сама Стелла ухитрилась прожить с комфортом, достойным благородной особы, на капитал, превышающий эту сумму всего в два раза.

– Вот если бы ты, – прибавил Профессор, – была капитаном, который подобрал на известной широте подобного бедолагу, проплывшего на веслах всего два дня и имеющего при себе стадо скота стоимостью в шестьсот фунтов, настоящих старых фунтов, что бы ты сделала на его месте?

– Вернулась бы на эту широту и начала бы поиски.

– А потом?

– А потом привезла бы домой не шестерых животных, а гораздо больше. Господи, да я бы людей привезла!

Профессор с громким хлопком, – о чем он немедленно пожалел, – закрыл книгу, подошел, чтобы вернуть ее на место, к полке, и замер, задумавшись о чем-то своем.

– Так-то оно так, – сказала Мария, – но даже если это существо, эта, э-э, маленькая леди и происходит из Лиллипутии или Блефуску, я не вижу, чем это нам может помочь.

– Не видишь?

– Она же не ест ничего.

– Не ест?

– И ничего не делает.

Профессор сложил за спиною руки, пошаркал ногой по полу и грозно нахмурился.

– И мне с ней совсем не весело.

Услышав это, Профессор закусил бороду, выкатил глаза и гневно уставился на Марию. Затем глаза его вернулись на место, бороду он изо рта вынул, а гостью свою смерил надменным взглядом.

– А почему, интересно, она обязана тебя увеселять?

– Почему она обязана для тебя что-то делать?

– Почему она обязана есть?

– Она что – твоя собственность?

Мария нервно переплела пальцы, и старик, присев рядом с ней на ящик из-под мыла, взял ее за руку.

– Дорогая моя соседка, – сказал он, – я могу пообещать тебе только одно, а именно, – я не стану спрашивать, как бы тебе понравилось, если бы тебя завернули в носовой платок. Потому что я сознаю: речь идет не о тебе, завернутой в этот самый платок, а вот об этой особе. Но один совет я тебе все-таки дам. Как мы с тобой знаем, жизнь моя сложилась неудачно. Я не правлю людьми, я не обманываю их ради приобретения власти, не мошенничаю, чтобы сделать их достояние своим. Я говорю им: пожалуйста, вы можете свободно идти своей дорогой, а уж я, как сумею, постараюсь идти моей. Так вот, Мария, хоть это и не модный ныне образ мысли, – даже не сулящий успеха, я все-таки верю в одно: людей тиранить нельзя, нельзя пытаться возвеличить себя за счет их малости. Дорогая моя, в тебе-то, во всяком случае, величия и так предостаточно, тебе вовсе нет нужды помыкать другими, чтобы его доказать.