Даже не ошибка. Отцовское путешествие в таинственную историю аутизма - Пол Коллинз

А всего важнее было то, что Эрбатноту удалось кое-чего добиться в обучении мальчика речи – хотя Питер от этих занятий явно не получал никакой радости. Не помогали и диктуемые тем веком способы педагогического воздействия: периодически сечь ученика ремнем, дабы «держать его в трепете». Все же, при необходимой помощи, Питера можно было заставить повторить буквы, свое имя, несколько односложных слов. Надо отметить, что он при этом не пользовался языком, как все люди, – для выражения своих нужд и желаний. Слова «выдавливались» из него, а дальнейшие попытки вовлечь себя в разговор он игнорировал. Он был дружелюбен, мог подражать, явно не страдал снижением слуха; он просто не хотел разговаривать.

– Морган! Морган? – допытывается специалист. – Какая у тебя любимая игрушка?

Он убегает в спальню. Оттуда доносятся слова – ни к кому не обращенные, похожие на запоздало пришедшую в голову мысль: «Элм – старый пастух…».

Минди поворачивается к нам:

– Что ж, давайте я понаблюдаю за ним в его домашнем окружении, – она обводит рукой комнату, – и за его взаимодействием с вами. А потом мы… Ух ты, какие у вас чудесные старинные книги!

Она кивает в сторону пианино; на крышке сложена угрожающая развалиться пирамида из древних викторианских томов. Они выглядят так, словно принадлежат библиотеке Родерика Ашера[11]. В середине, корешком к нам – том под названием «Обретенные манускрипты чудака».

– Да уж, заросли мы хламом, – отвечаю я, взглянув на пианино и груду книг на нем. – Боюсь, что через годик мы просто провалимся в подвал под грузом всего этого.

Морган возвращается в комнату, перемешивая в руках колоду арифметических карт. Он любит раскладывать и перераскладывать карточки. Мы все время покупаем ему новые; в каждое наше посещение супермаркета или книжного он просто сгребает их с полки, разрывает упаковку – и они наши.

– Семь, – решительно объявляет он, взяв одну карточку. Ухватившись за мою руку, указывает ею на подушки старого уютного кресла.

– Хочешь, чтобы я посидел здесь с тобой?

Я усаживаюсь, а он устраивается у меня на коленях, продолжая исследовать карточки с цифрами.

– Морган, – спрашивает она, – что это у тебя? На что ты смотришь?

– Четыре.

– Что это? – она настаивает. – Это карточка?

– Четыре, – снова шепчет он. Я опускаю взгляд на карточку:

«3 + 1»

Поднимаю глаза, но Дженнифер уже показывает Минди комнату Моргана.

– Ты умница, – шепчу я ему на ухо, взлохмачивая его волосы. Мне нравится представлять, что в один прекрасный день мы вдвоем сможем освоить разные веселые трюки с человеческим мышлением, – и тогда, словно выдавая острый удар в яростном споре, покажем, что математика не такая уж безукоризненно точная наука:

Пусть х = у.

Тогда х2 = ху.

Следовательно, х2 – у2 = ху – у2.

Тогда (х + у) (х – у) = х (х – у).

Из этого следует: х + у = у.

То есть 2у = у.

Таким образом, 2=1.

– Четыр-ре, – повторяет он и убирает карточку в стопку.

Морган лежит на коврике в своей комнате, подняв ноги вверх под прямым углом к туловищу, и рассматривает стакеры с названиями музыкальных инструментов. Мы наблюдаем за происходящим, сидя на его кровати.

– Тебе нравится музыка, Морган?

– Музыка.

Он отлепляет стикер от основы.

– Туба, – добавляет он рассеянно.

– Правильно! – Минди излучает радость. – Это туба. Нравится тебе туба? Она делает бум-бум-бум.

Мы с Дженнифер переглядываемся, Морган тем временем вылетает из комнаты, а Минди спешит за ним. «Бум?» – беззвучно повторяю я. Дженнифер пожимает плечами и закатывает глаза. Требуется несколько минут, чтобы до меня дошло: ах, да, она же тестирует его. Когда мы появляемся в гостиной, Морган скачет вокруг в нетерпении – ожидает, когда же загрузится его компьютер.

– Равнобедренный треугольник! – Морган проносится мимо нас. – Ромб!

Он как раз проходит через геометрический этап. Легко вспрыгивает на диван, карабкается на его валики, со спинки спрыгивает вниз, потом снова на пол и рикошетом – на вращающийся стул. Здесь он начинает раскачиваться, виртуозно сохраняя равновесие.

– Мы думали покрыть весь дом гимнастическими матами, – признаюсь я.

– И часто он так, по мебели лазает? Как в данный момент?

– Ну, как сказать… Вроде бы не особенно. Он повсюду карабкается. Просто любит лазить и прыгать.

– Ва-а-а! – вопит Морган. Вытаскивает из-под пианино подставку для ног и забирается на нее. Тканевая обивка уже порвана от такой его гимнастики; под ней видно старую, выцветшую. Морган ловко спрыгивает со скамеечки: скок!

– А моторных проблем нет никаких? Неловкости, неуклюжести? А эпилепсии?

– Да что вы, нет. Все с ним в порядке.

В порядке… для нас в порядке. Но мы всегда чувствовали себя так, будто наша вполне обычная родительская гордость получала подтверждение и одобрение со стороны всего внешнего мира. Еще малышом, в Сан-Франциско, он был таким хорошеньким, что его выделил из толпы рекламный фотограф, работавший для фирмы «GAP». Были ли мы рады возможности поучаствовать в фоторекламе? Нет, мы сразу отнеслись к этому очень настороженно и уж точно нисколько не были обольщены такой возможностью. Что-то тревожное было в самой идее – сделать нашего ребенка моделью, пусть даже для пижамок с зайчиками… Но в то же время беспокоиться вроде было и не о чем. Дженнифер поехала с ним в студию, но фотосессия все никак не могла начаться. Морган улыбался, следуя собственным побуждениям, – и не улыбался, когда его просили об этом. Ему хотелось потрогать оборудование; сам фотограф при этом его нисколько не интересовал. Морган не растягивал рот в улыбке, не смотрел в объектив «на птичку», не обращал внимания на игрушки и погремушки, которыми изо всех сил трясли перед ним ассистенты. Фотограф и его команда были озадачены.

«Уж простите, – сказала им Дженнифер, когда ей деликатно указали на дверь, – ему не очень интересно среди людей».

3

А, собственно, что это значит – быть человеком?

В XVIII столетии вопрос этот был вполне актуальным и конкретным: в течение долгих лет копились рассказы путешественников о людях других рас, о странных землях и традициях, о вновь открытых видах обезьян, отдаленно напоминающих человека. Были истории и про одноногих людей, и про страны с хвостатыми жителями, и про южноамериканскую расу с глазами на груди – обо всем этом рассказывали моряки. С развитием английской науки изучение, упорядочивание и поиск имен всему этому полчищу земных созданий набирали мощь, что породило серьезную дискуссию среди философов – кто является, а кто не является человеческим существом.

В то время, когда Дикий Питер прибыл в Лондон, базовые биологические понятия в науке еще не устоялись; еще трудно было определить границы между различными формами жизни. Учащиеся Королевской Академии лишь недавно начали опровергать сообщения про некое китайское растение, из созревших и лопнувших стручков которого «вылуплялись» крохотные ягнята. В самой Англии устойчиво сохранялась похожая история о казарках. Эти невероятные птицы, как считалось, начинали свою жизнь как моллюски, а затем, попадая на берег, вырастали в деревья с плодами наподобие раковин. Отец английской ботаники Джон Геральд описывал, что происходит дальше:

Когда эта идеальной формы раковина раскрывается, то первой появляется вышеупомянутая нить или струна, затем – ноги птицы; и постепенно, по мере ее роста, раковина раскрывается все больше, во всю длину, и висит уже едва-едва. За короткое время она достигает полной зрелости и падает затем в море, где обретает форму и вырастает в птицу.

Начиная жизнь в воде, пуская корни как дерево, она оканчивает дни как птица: звучит немыслимо, однако в эту историю верили – настолько, что считали употребление казарки в Великий пост приемлемым, поскольку она более рыба, чем птица.

Кто мог уверенно сказать – в том ненадежном мире, полном странных метаморфоз, – где кончается царство животных и начинается человеческое? Первый вопрос, возникавший у всех при столкновении с Диким Питером, звучал так: кто же он? Но со временем вопрос принял гораздо более тревожную, волнующую форму:

Что он за зверь?

Поскольку он был вопиюще необразован, то в конце концов было принято решение отдать его в школу. Обыкновенный местный учитель для подопечного королевской семьи, конечно, не подходил, и Питеру пришлось идти в Харроу Скул[12]. Видимо, принятие в Харроу дикого ребенка не показалось несообразным другим ученикам (в дальнейшем ее окончили лорд Байрон и Уинстон Черчилль). Мальчик-дикарь, который еще несколько месяцев назад прыгал по деревьям, должен был теперь получить блестящее образование. Его отправили в пригород Лондона, в пансион для учащихся, который содержала миссис Кинг.