Убийство в поместье Леттеров - Патриция Вентворт

— Ну нет! — вдруг вырвалось у него.

— Что «нет»?

— Я совсем позабыл, какие у тебя руки. Пусть лучше те, кто красит ногти в эти жуткие лилово-красные цвета, портят свои руки — так им и надо! У тебя вторые, — нет, третьи по красоте пальчики в Европе. Первые две пары принадлежат статуям. Если ты не будешь бережно относиться к своим рукам, то мы тебя поместим в тюрьму за нанесение ущерба предметам, имеющим художественную ценность.

И тут Джулия неожиданно для себя сказала:

— Как жаль, что лицо им не соответствует.

И едва произнеся это, сразу же поняла, что призналась в чем-то таком, что следовало держать при себе.

С сожалением покачав головой, Энтони проговорил:

— Тогда жизнь твоя превратилась бы в кошмар. Ты бы подвергалась нападениям, лишь только высунув нос на улицу. Оставим классическую красоту для музеев. Ты бы замерзла на мраморном пьедестале. Вернемся-ка лучше к нашим делам. Ты сказала, что собираешься в Леттер-Энд? Когда?

— Я не говорила когда. Я еще не решила.

— Может, поедем в пятницу вместе?

Некоторое время она молчала. С сигареты просыпался пепел. Нетерпеливым жестом стряхнув его на пол, Джулия наконец сказала:

— Пожалуй, я смогу. Только надо сообщить об этом Лоис.

— Это так уж необходимо?

Она кивнула:

— Да, необходимо. Обычно я там не задерживаюсь… — Джулия поняла, что опять говорит то, чего не следовало бы. — Честно говоря, я не оставалась там на ночь с тех пор, как они с Джимми поженились. Мы с Лоис, — она чуть запнулась, — не очень-то любим друг друга.

— Да неужели?!

Она кинула на него сердитый взгляд, подалась вперед и с силой метнула к камин окурок, словно дротик.

— А ты что, сомневался? Тогда скажу тебе прямо: я ненавижу ее, как ядовитую змею!

Глава 4

Элли накрывала на стол. Сегодня она особенно старалась, потому что к обеду ждали Энтони и Джулию. В стареньком узком стеклянном бокале цветы выглядели просто прелестно. Гораздо лучше, чем в серебряной вазе! Столовые приборы сверкали, хотя она и не успела собственноручно их протереть… Подняв голову, Элли поймала свое отражение в огромном голландском зеркале, заключенном между парадными портретами прадеда и прабабки Джимми — леди в розовом шелковом платье времен Империи и лиловом берете на напудренных волосах. Какой жалкой выглядела она рядом с ней: изможденная женщина в вылинявшем хлопчатобумажном платьице, с вылинявшим, без тени румянца, лицом, с безжизненными, тусклыми волосами и выступающими ключицами; сутулая, с трудом волочащая ноги. Неудивительно, что Ронни засматривается на медсестру.

Надо поскорее закончить с делами, чтобы до приезда Джулии успеть переодеться и привести в порядок лицо. Но вся беда в том, что от усталости ей уже все стало безразлично. Десять миль на велосипеде до Крэмптона и столько же обратно отнимают у нее все силы, но расписание автобусов ее никак не устраивает. А ведь ей необходимо видеться с Ронни как можно чаще… Ну вот, теперь здесь все в порядке, и у нее есть еще минут двадцать, чтобы передохнуть перед тем, как одеваться к обеду. Элли отступила назад, чтобы в последний раз оглядеть накрытый стол. В коридоре послышались легкие шаги, и в столовую заглянула Лоис:

— А, ты уже закончила? — небрежно произнесла она. — Надеюсь, серебро почистила? В последнее время его явно запустили.

— Да, почистила, — устало проронила Элли. Два года назад она была прехорошенькой, с нежным цветом лица и фигуркой дрезденской статуэтки. Такой тип красоты не выдерживает нервных и физических перегрузок. Еще совсем недавно большое зеркало не было к ней так жестоко. Теперь же лишь тень той, прежней Элли Вейн подняла на Лоис усталые голубые глаза и повторила:

— Да, я почистила серебро.

— Ложки, во всяком случае, не мешало бы протереть еще раз. Да, разве я не просила тебя поставить цветы в серебряную вазу? Джимми она больше нравится.

Элли немного помолчала, глядя на нее.

— Послушай, Лоис, ничего, если я не буду сейчас менять вазу? — наконец произнесла она. — Боюсь, я уже не успею.

Голос у нее был тихим и усталым. Нарисованные брови Лоис слегка приподнялись:

— Я думала, тебе доставит удовольствие хоть что-нибудь сделать для Джимми. Что до него, — она издала серебристый смешок, — то он, мне кажется, для вас с Джулией сделал немало. Разумеется, если тебе приходится делать над собой такое усилие…

Она остановилась у стола и принялась переставлять цветы в бокале, ломая их и капая водой на полированную поверхность стола.

Джулия бы этого не стерпела. Элли же могла лишь стоять рядом, устреми» на Лоис беспомощный взгляд.

— Хорошо, я все переделаю, — произнесла она наконец бесцветным голосом. — Только, пожалуйста, Лоис, оставь цветы в покос. Ты брызгаешь на стол.

Зайдя в кладовую за серебряной вазой, Элли застала там миссис Мэнипл.

— В чем дело, милочка? — спросила кухарка. — Ты разве еще не кончила накрывать? Брось все и полежи-ка с полчасика, пока они не приехали. Время еще есть.

Милая, добрая Мэнни! Элли одарила старушку благодарной улыбкой. Как ей, должно быть, много лет, раз она помнит тот день, когда родился Джимми. Но и по сию пору она ничуть не постарела и все так же трудится с утра до ночи, как в те далекие времена, когда Элли с Джулией прокрадывались к ней на кухню за изюмом, свежим, еще горячим джемом, за булочками и сахарными мышками. Мэнни мастерица делать чудных сахарных мышей — зеленых и розовых — с глазками из шоколада. Когда тебе пять лет, что может быть притягательнее! Пухлая рука миссис Мэнипл легла на плечи Элли:

— Беги-ка, детка, приляг.

— Не могу, Мэнни. Миссис Леттер желает, чтобы цветы были в серебряной вазе. А ее надо чистить. Ею давно не пользовались.

Рука Мэнни застыла. Элли высвободилась и добавила:

— Тут уж ничего не поделаешь.

Миссис Мэнипл не стала высказывав своего мнения. Если уж она больше ничем не может помочь мисс Элли, то может, по крайней мере, придержать язык. Так она и сделала. Лишь ее и без тога румяные, словно яблоки, щеки приняли оттенок спелой сливы. Старушка повернула голову и через пухлое свое плечо резко позвала:

— Полли! Поди-ка сюда живее! — Потом взяла вазу у Элли из рук со словами: — Иди к себе наверх, дорогая. Полли почистит вазу. А я прослежу, чтобы она все сделала как следует. Цветы я поставлю сама. А если тебе что не понравится — потом исправишь. И подрумянь щеки, а то мисс Джулия закатит мне хорошую взбучку!

Ее жизнерадостный смех Элли слушала, уже идя по коридору. Поднимаясь по черной лестнице, чтобы сократить путь, она думала о том, каким ангельским созданием всегда была Мэнни. Легкая улыбка заиграла на ее губах: она вспомнила, как Энтони однажды нарисовал на витраже карикатуру на Мэнни. Он изобразил ее в ночном одеянии, развевающемся вокруг ее пышных форм, и с огромными крыльями за спиной, которые так и не могли поднять ее в воздух.

Элли уже достигла своей комнаты, когда ее окликнула Минни. Она теперь жила в бывшей комнате мисс Смитерс. Элли же до сих пор занимала ту, которую с самого детства делила с Джулией. Элли отворила дверь и вошла. Стоя у туалетного столика, Минни закалывала брошь, которую родители почти тридцать лет назад подарили ей на двадцатипятилетние. Брошь представляла собой монограмму из двух переплетенных «М», выложенных мелким жемчугом. Со временем жемчуг несколько потускнел. Но это было ее лучшее украшение, и она собиралась в честь Джулии и Энтони надеть его вместе со своим лучшим платьем. Платье было немного моложе броши, и Минни очень его берегла. Хотя и оно служило ей верой и правдой еще с предвоенных лет. Конечно наряд этот давно, как выразилась бы Минни, утратил шик, а ярко-синий цвет так же шел к ее маленькому исхудавшему лицу, как и облегающий покрой — к плоской фигуре. Однако этот единственный выходной костюм внушал Минни наивную гордость.

Справившись с брошью, Минни отвернулась от зеркала. И при виде ее лица сердце Элли, словно игла, пронзила внезапная мысль: «Я скоро буду выглядеть так же, как она! Да я уже похожа на нее! Боже мой, Ронни!» Ведь тридцать лет назад и Минни называли не иначе, как «прелестная Минни Мерсер» или «хорошенькая дочка доктора Мерсера». Ее белокурые волосы, почти не тронутые сединой, были по-прежнему густыми. Уложенные в прическу, они и теперь могли бы послужить ей превосходным украшением. Но сейчас они висели бледными, безжизненными прядями. И все же никакие годы не смогли отнять у Минни ее прелестной улыбки и лучистых глаз. Когда-то голубые, как незабудки, а теперь поблекшие, они по-прежнему светились сочувствием и добротой. И сейчас тепло этих глаз согревало Элл и:

— Девочка моя, ты выглядишь усталой. Присядь и расскажи мне о Ронни. Как он?

— Почта без изменений, — ответила Элли, с облегчением опускаясь в кресло. — Там ему не поправиться — заведующая отделением сама мне так сказала. Завтра я собираюсь поговорить с Джимми.