Повествование о китобойце «Эссекс» - Оуэн Чейз

Глава III

21-го ноября. Утро забрезжило над жалкой компанией нашей. Погода была хорошей, однако ветер дул сильным бризом с зюйд-оста, и море изрядно волновалось. Ночью в каждом из ботов устроены были вахты, чтобы прибой не принес ничего из рангоута и прочих предметов (продолжавших откалываться от остова) и не повредил лодки. На восходе мы стали думать что-нибудь сделать; что именно, мы не знали; мы отвязали лодки и прибыли к кораблю посмотреть, нельзя ли сохранить еще что-нибудь важное, но все выглядело унылым и заброшенным, и мы долго и тщетно искали что-нибудь полезное; не нашли ничего, кроме нескольких черепах; таковых у нас уже было достаточно, или, по крайней мере, столько, сколько можно было безопасно сложить в лодки, и большую часть утра мы плавали вокруг корабля в некой пустой праздности. Мысли о том, как поддержать существование наше, не тратить времени, и суметь найти утешение, куда бы Бог нас ни повел, довели нас до совершенного ощущения бедственного и одинокого состояния нашего. Воистину, мысли наши бродили вокруг корабля, хотя и разбитого и затонувшего, и мы едва ли могли выкинуть из головы мысль, что он продолжает защищать нас. Некие изрядные усилия в положении нашем вполне были необходимы, как и многие вычисления, касающиеся средств, могущих обеспечить существование наше на срок, возможно, весьма долгий, и провизии для возможного освобождения нашего. Согласно решению нашему, все принялись обрывать для парусов на боты легкие паруса с корабля; день был проведен в изготовлении их и установке. Мы изготовили себе мачты и прочий необходимый легкий рангоут из обломков. Каждый бот оснастили двумя мачтами, для бом-кливера и двух гафельных парусов; гафельные паруса были устроены так, чтобы в случае сильного ветра на них можно было взять два рифа. Мы продолжали наблюдать за остовом, чтобы найти пригодные вещи, и в течение дня держали на обрубке фок-мачты одного человека, чтобы он смотрел за кораблями. Работе нашей весьма не способствовало усиление ветра и моря, а буруны, почти непрерывно прорывающиеся в лодки, вызывали у нас большие опасения, что мы не сможем сохранить провизию сухой; и превыше всего служил к постоянному возрастанию тревоги слабость самих ботов во время непогоды, неизбежно будущей возникать. Чтобы как можно лучше приготовиться к ней и вдобавок усилить тонкий материал, из которого они были изготовлены, мы взяли с корабля несколько легких кедровых досок (предназначенных для починки ботов в случае аварий), коими нарастили борта над планширем примерно на шесть дюймов; это, как выяснилось впоследствии, принесло в том бесконечную пользу; я положительно убежден, что без них бы мы не спаслись; лодки набрали бы столько воды, что всех попыток двадцати таких слабых, голодных существ, коими мы стали впоследствии, было бы недостаточно для их сохранения; но нам тогда казалась более насущной, и заботами нашими руководила защита провианта от соленой воды. Мы разместили его под прикрытием дерева, имеющегося с обоих концов вельбота, завернув в несколько слоев полотна. В тот день я произвел наблюдения, показавшие, что мы оказались на широте 0˚6’ S и долготе 119˚30’ W, отнесенные ветрами за последние сутки на сорок девять миль; поэтому, думается, здесь должно быть сильное течение, все время сносившее нас на норд-вест. Мы не смогли завершить в один день паруса наши; нужно было уделить внимание и множеству мелких приготовлений для окончательного оставления корабля, но пришел вечер и положил конец трудам нашим. Мы сделали те же приготовления, чтобы безопасно причалить лодки, и предались ужасам еще одной бурной ночи. Ветер продолжал дуть сильно, держа тяжелое море, и меняясь примерно от зюйд-оста к осту и ост-зюйд-осту. Когда пал мрак ночи и вынудил нас прервать занятие, отвлекавшее нас от некоторых реалий положения нашего, мы все снова онемели и пали духом: в предыдущий день многие выказывали живость значительную, когда внимание их было полностью занято исследованием обломков и изготовлением лодочных парусов и мачт; но, перестали этим заниматься, они впали во внезапный приступ меланхолии, и несчастие положения их нашло на них с такой силой, что наложило на них оковы крайнего бессилия, доходящего почти до обморока. Запасы наши были едва тронуты — аппетита не было вовсе; а поскольку вода у нас была в большом избытке, мы позволяли себе частое и обильное питье, в коем, казалось, постоянно нуждались пересохшие рты наши. Хлеба никто не просил. Продолжающееся всю ночь состояние тревоги исключало все надежды на сон; ум мой все еще выказывал крайнее отвращение к примирению с мрачным событием (хотя оно было от меня уже почти в двух днях времени); я лежал на дне бота, и понуждал себя к размышлению; безмолвные молитвы мои взывали к милосердному Богу о защите, в которой мы так нуждались. В иные разы, правда, брезжила легкая надежда, но тогда чувство, что помощь и спасение наше препоручены единственно воле случая, изгоняло ее из головы моей. Крушение — таинственное и жестокое нападение животного — внезапная поломка и затопление судна — побег наш с него, и тогдашняя одинокая и несчастная доля наша, все быстро и ошеломительно минуло в воображении моем; утомленный усилиями тела и духа, я заполучил, ближе к утру, часовую передышку от моих волнений во сне.

22-го ноября. Ветер оставался таким же, и погода продолжала быть замечательно хорошей. На восходе мы снова привели лодки к ветру и продолжили поиски могших всплыть предметов. Около 7 часов палуба начала сдавать, и все признаки указывали на скорое ее разрушение; жир потек из трюма и полностью покрыл поверхность моря вокруг; все переборки сломались, и когда корабль окатывал неистовый и бесперерывный прибой, он гулял всеми своими стыками и швами. Видя, наконец, что с остовом нельзя больше сделать ничего или почти ничего, и осознавая важность того, чтобы, обладая покамест запасами, использовать время с наибольшей пользой, я поплыл к боту капитана и спросил его, что он намерен делать. Я сообщил ему, что палубы корабля разрушены, и что, по всей вероятности, скоро он развалится на куски; что, оставаясь здесь, больше никаких целей достичь нельзя, поскольку ничего больше достать оттуда невозможно; и что мое мнение таково, что не следует терять времени, и нужно сделать все возможное, чтобы достичь ближайшей земли. Капитан ответил, что еще раз подойдет к кораблю и осмотрит его, и, дождавшись 12 часов, чтобы произвести наблюдения, сразу же примет решение. Тем временем к полудню все наши паруса были закончены, а лодки приготовлены к отбытию. Наблюдения теперь показывали, что мы находимся на широте 0˚13’ N и 120˚00’ W, насколько мы могли определить, перейдя ночью экватор и продрейфовав девятнадцать миль. За последние сутки ветер значительно изменился и стал дуть к востоку. Навигационные вычисления наши были завершены, и капитан, посетив остов, созвал совет, состоящий из него, первого и второго помощников, которые направились в его бот, чтобы обменяться мнениями и выработать наилучшие способы к безопасности и спасению нашим. Всего нас было двадцать человек, шестеро из которых были черные, и у нас было три бота. Мы сверились с атласами нашими, чтоб найти ближайшую землю, и обнаружили, что это Маркизские острова. Рядом были Острова Сообщества; об этих островах мы ничего не знали; мы предполагали, что даже если они и обитаемы, то дикарями, к которым у нас было столько же страха, как к стихии или даже к самой смерти. У нас не было карт, которые поддерживали бы вычисления наши, и поэтому мы должны были определяться только по атласам; также капитан полагал, что в окрестностях Сандвичевых островов сейчас сезон ураганов, и что держать курс туда поэтому небезопасно. Таким образом, принимая все это в рассмотрение, для нашего освобождения наиболее целесообразно было проложить курс по ветру, на юг, до широты 25˚ или 26˚ S, достичь переменных ветров и затем предпринять попытку пройти на восток до берегов Чили или Перу. В соответствии с тем были сделаны приготовления для немедленного отбытия; бот, в котором я имел счастие, или, скорее, несчастие, пребывать, был худшим из трех; будучи много раз пробитым во время рейса, он был стар и залатан. Даже лучшие вельботы крайне хрупки; это самая хрупкая из лодок; они, что называется, обшиты внакрой, и сделаны из материала самого легкого, чтоб грести с наибольшей возможной скоростью согласно нуждам того дела, которому предназначены. Изо всех видов судов они слабейшие и наиболее хрупкие, и владеют перед прочими единственным достоинством — легкостью и плавучестью, что позволяет им податливее тяжелых держаться над морским волнением. Качество сие, однако, предпочтительнее любого другого, и в нашем положении я не обменял бы его, старый и шаткий, даже и на корабельный баркас. Я совершенно уверен, что таковому свойству наших ботов мы более всего обязаны сохранением нашим в продолжение многих дней и ночей штормов, в какие мы впоследствии попадали. Принимая во внимание, что моя лодка была слабейшей, в ней разместили шестерых; в то время, как боты капитана и второго помощника приняли обе по семеро; и в половину первого мы оставили корабль, направив курс, почти на всех парусах, на зюйд-зюйд-ост. В четыре часа пополудни мы полностью потеряли его из виду. Много томительных и печальных взглядов бросали мы назад.