Еврейский автомобиль - Франц Фюман

Потом, в автомобиле, который отец купил в прошлом году, мы снова пересекли границу, чешский таможенник осмотрел наши чемоданы и долго спорил с моим отцом. При досмотре таможенник обнаружил среди белья десять пачек немецких сигарет и сказал, что мы должны заплатить пошлину, а отец закричал, что это бесстыдство, что в этой стране немец не имеет права курить немецкие сигареты без того, чтобы пражские евреи не наживались на этом. Тогда пограничник просто-напросто забрал все сигареты, распечатал пачки и выбросил в яму, где уже лежала целая куча распечатанных пачек немецких сигарет.

Я дрожал от бессильной ярости, глядя на этот разбой, сжимал кулаки и думал, что скоро пробьет час свободы.

Три недели спустя радиостанция "Германия" сообщила, что фюрер призвал под ружье миллион резервистов, и вскоре после этого мне пришлось выдержать горячее сражение с отцом, который хотел отправить меня вместе с матерью и сестрой в Вену к своим деловым знакомым, чтобы мы переждали там этот кризис. Я решительно отказался уезжать, теперь, сказал я, настают исторические дни, и я хочу быть участником всех событий и сражаться, если понадобится. В конце концов отец уступил, и я снова вернулся в Рейхенберг.

Серым, туманным сентябрьским утром я сидел в своей студенческой комнатке в первом этаже дома фрау Вацлавек на Габлонцской улице, ко мне в окно постучал мой друг Карли и, задыхаясь, крикнул, чтобы я скорее бежал в спортивный зал, объявлена готовность номер два, чехи нападут сегодня на спортивный зал. Он побежал дальше, чтобы оповестить остальных, а я помчался вниз по Габлонцской улице к спортивному залу. Утро было холодное, и я думал, что вот и наступил час испытаний.

Я был взволнован: мне еще никогда не приходилось принимать участие в настоящей битве: несколько школьных драк, военные игры и дурацкие стычки с чешской полицией, которые бывали у каждого из нас, в счет не шли. Теперь же все начинается всерьез, настоящее сражение настоящим оружием.

Я слышал, как бьется мое сердце, и подумал о том, что чувствует человек, которому всаживают нож под ребра. Я замедлил шаги, теперь я не думал о ноже, я видел его воочию, нож сверкал у меня перед глазами, и, когда я пробегал мимо Фердля, уличного торговца сосисками, - он расположился недалеко от спортзала, - я даже заколебался, не свернуть ли мне потихоньку на боковую улочку, но потом я выругал себя и быстро побежал к залу.

Двое часовых у ворот, караулы в коридоре. "Пароль?" - "Германия". Часовые расступились, и ворота захлопнулись за мной. Возврата нет!

Здесь, среди товарищей, мне больше не было страшно, теперь мне хотелось как можно скорее ринуться в бой. В зале было сумрачно, окна от пола до сводчатого потолка были забаррикадированы мешками с песком и гимнастическими матами, и только через окно в плоской крыше в огромный зал падал пучок света. Я огляделся в поисках командира, чтобы доложить о своем прибытии, и заметил, что в начальниках недостатка нет, на рукавах у них повязки с германскими рунами, они деловито снуют взад и вперед, высылают дозоры на плоскую крышу, формируют отделения, взводы и роты и выдают оружие: гантели и другие гимнастические снаряды. Мне досталась длинная вытянутая булава из тяжелого коричневого дуба с ухватистой ручкой и тяжелым телом, я и сейчас ясно вижу ее и помню, как попробовал покрутить ее в руке.

- У них и револьверы есть, - прошептал мой сосед, и кивнул на начальников.

- Смирно! - прокричал какой-то коренастый человек.

Мы громко щелкнули каблуками. "Вот когда начинается всерьез, - подумал я, стоя навытяжку, - сейчас враг начнет штурмовать двери - ужасный враг, большевистский сброд. Он начнет штурмовать двери, и тогда прозвучит пронзительный сигнал тревоги. и начнется бой, настоящий бой, не военная игра, а настоящий бой за Германию", - думал я и покачивал булавой, а рядом со мной, локоть к локтю, стояли мои товарищи. Коренастый заговорил о нашей преданности фюреру, о праве немцев на самоопределение, потом он закричал: "Победа или смерть!", и мы хором повторили за ним эти слова.

Потом была дана команда "вольно". Моя рота - все молодые парни моего возраста - получила приказ отправиться на склад спортинвентаря в качестве резерва и ждать там дальнейших приказов. Мы пошли на склад и уселись, держа оружие наготове.

Сначала царило неловкое молчание, потом кто-то сказал: пусть только красные сунутся, мы им пока* жем. И мы начали, перебивая друг друга, кричать, что мы покажем красным, пусть они только сунутся.

Кто-то пронзительно закричал,' что красные не осмелятся прийти, и все мы тоже закричали, потом кто-то рассказал анекдот, и все мы начали рассказывать всякие небылицы и похабные анекдоты, давно всем известные, и мы хохотали, и наш хохот звучал слишком громко, как крик. Потом все анекдоты были рассказаны, мы снова сидели молча и ждали врага, но враг не появлялся, мы сидели и ждали, враг не появлялся, разговоры сникли, смех сменился ворчанием. Время остановилось, враг все не шел. Вместо него пришло нечто ужасное: скука.

Я не помню, который был час, когда пришла скука, но мне кажется, что между моим приходом в спортзал и приходом скуки протекло не так уж много времени. Несомненно, было еще утро, когда в мрачное, едва освещенное помещение склада пришла скука, она была физически ощутима - затхлое медленно обволакивающее испарение, которое расползалось вокруг нас и медленно стлалось по полу.

Она была не психическим, а физическим явлением, толпа выделяла ее, как пот или испорченный воздух, мы Ждали, и это ожидание порождало скуку.

Мы получили приказ ждать, и мы ждали, больше ничем не занимаясь, и я не представлял себе, чтобы сейчас можно было достать из кармана книгу, читать ее, или разгадывать кроссворд, или завести с кемнибудь разговор на серьезную тему, или задремать, или даже заснуть - все это казалось мне разлагающим, несерьезным и негероическим, не соответствующим пафосу нашего боевого предназначения. Остальные, должно быть, чувствовали то же, что и я, ибо все сидели без всякого дела и ждали, и скука вяло колыхалась вокруг нас. Веки мои отяжелели, голова качнулась вперед, я задремал, но, устыдившись, сразу же выпрямился. То там, то здесь поникала чьянибудь голова, то один, то другой клевал носом, но сейчас же вновь выпрямлялся, так мы сидели и вслушивались со все возрастающим отчаяньем, не раздастся ли, наконец, сигнал тревоги, который бросит нас в бой, но сигнала тревоги не было. Осоловелыми глазами тупо глядели мы друг на друга. В комнате было темно, воздух стал удушливым. Враг все не шел. А вместо него наступал голод, медленно, но со все нарастающей силой.

Обыкновенно в большую перемену мы покупали у школьного сторожа горячие сосиски и соленую соломку. Поэтому почти никто не принес с собой бутербродов, а кто принес, быстро сжевал их. У нас, остальных, бурчало в животе. В конце концов командир роты отправился в штаб, чтобы доложить о положении с провиантом. Он скоро вернулся и сообщил, что роте приказано создать ударную команду из добровольцев, которая должна пробиться на другой конец улицы к колбаснику Фердлю, закупить там сосиски, булочки и пиво и доставить добычу в спортзал. Остальные роты, сообщил наш начальник, расхаживая взад и вперед по комнате, тоже вышлют такие же ударные команды. Этот маневр необходимо произвести стремительно, чтобы не ослаблять надолго оборонительную силу гарнизона. Весьма возможно, говорил командир роты, что враг, если узнает об этом, использует временное ослабление гарнизона, чтобы начать атаку на спортзал, поэтому отдельные группы, чтобы не возбуждать подозрений, должны двигаться на значительном расстоянии друг от друга и не показывать вида, что знакомы. Мы спросили, брать ли оружие, командир роты ответил отрицательно. Оружия не брать, на случай же внезапного нападения красных образовать два отряда бокового охранения, которые, однако, по тем же соображениям маскировки тоже не должны иметь при себе оружия.

"Кто пойдет добровольцем?" - спросил командир роты. Я вскочил и горячо доложил о своей готовности. Многие вскочили подобно мне и тоже вызвались, но мне повезло, я стоял рядом с командиром роты и был назначен в состав правого бокового охранения. Командиром ударной команды и руководителем всей операции был назначен мой друг Карли.

Мы собрались в зале, и Карли дал нам последние указания: чтобы ввести врага в заблуждение, мы должны не идти прямо к колбаснику Фердлю, а сначала пойти вверх по улице в обратном направлении, потом свернуть в боковой переулок, потом вниз по параллельной улице и потом через пассаж к тележке Фердля, и по очереди, чтобы не бросалось в глаза, произвести покупки и тем же путем вернуться в спортзал.

- Все ясно? - спросил Карли.

Мы кивнули. Мы прошли через зал, часовые у дверей, караул в коридоре, часовые у ворот с дубинками и кастетами, пароль: "Германия". Ворота приоткрылись. Мы проскользнули в щель. Свет полудня ослепил нас. Перед нами лежал залитый полуденным светом город, который мы знали много лет. Мы зажмурились.