Том 3. Стихотворения 1827-1836 - Александр Сергеевич Пушкин

готов всю ночь не спать,

И до полдневного сиянья

Читать моральные посланья,

И проигрыш его писать.

«Сто лет минуло, как тевтон…»*

 Сто лет минуло, как тевтон

В крови неверных окупался;

Страной полночной правил он.

Уже прусак в оковы вдался,

Или сокрылся, и в Литву

Понес изгнанную главу.

 Между враждебными брегами

Струился Немен; на одном

Еще над древними стенами

Сияли башни и кругом

Шумели рощи вековые,

Духов пристанища святые,

Символ германца, на другом

Крест веры, в небо возносящий

Свои объятия грозящи,

Казалось, свыше захватить

Хотел всю область Палемона

И племя чуждого закона

К своей подошве привлачить.

 С медвежьей кожей на плечах,

В косматой рысьей шапке, с пуком

Каленых стрел и с верным луком,

Литовцы юные, в толпах,

Со стороны одной бродили

И зорко недруга следили.

С другой, покрытый шишаком,

В броне закованный, верхом,

На страже немец, за врагами

Недвижно следуя глазами,

Пищаль, с молитвой, заряжал.

 Всяк переправу охранял:

Ток Немена гостеприимный,

Свидетель их вражды взаимной,

Стал прагом вечности для них;

Сношений дружных глас утих,

И всяк, переступивший воды,

Лишен был жизни иль свободы.

Лишь хмель литовских берегов,

Немецкой тополью плененный,

Через реку, меж тростников,

Переправлялся дерзновенный,

Брегов противных достигал

И друга нежно обнимал.

Лишь соловьи дубрав и гор

По старине вражды не знали

И в остров, общий с давних пор,

Друг к другу в гости прилетали.

«Кто знает край, где небо блещет…»*

Kennst du das Land…

Wilh. Meist.[1]

По клюкву, по клюкву,

По ягоду, по клюкву…

 Кто знает край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой,

Где море теплою волной

Вокруг развалин тихо плещет;

Где вечный лавр и кипарис

На воле гордо разрослись;

Где пел Торквато величавый;

Где и теперь во мгле ночной

Адриатической волной

Повторены его октавы;

Где Рафаэль живописал;

Где в наши дни резец Кановы

Послушный мрамор оживлял,

И Байрон, мученик суровый,

Страдал, любил и проклинал?

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Волшебный край, волшебный край,

Страна высоких вдохновений,

Людмила1 зрит твой древний рай,

Твои пророческие сени.

 На берегу роскошных вод

Порою карнавальных оргий

Кругом ее кипит народ;

Ее приветствуют восторги.

Людмила северной красой,

Всё вместе – томной и живой,

Сынов Авзонии пленяет

И поневоле увлекает

Их пестры волны за собой.

 На рай полуденной природы,

На блеск небес, на ясны воды,

На чудеса немых искусств

В стесненье вдохновенных чувств

Людмила светлый взор возводит,

Дивясь и радуясь душой,

И ничего перед собой

Себя прекрасней не находит.

Стоит ли с важностью очей

Пред флорентинскою Кипридой,

Их две… и мрамор перед ней

Страдает, кажется, обидой.

Мечты возвышенной полна,

В молчанье смотрит ли она

На образ нежный Форнарины

Или Мадонны молодой,

Она задумчивой красой

Очаровательней картины…

Скажите мне: какой певец,

Горя восторгом умиленным,

Чья кисть, чей пламенный резец

Предаст потомкам изумленным

Ее небесные черты?

Где ты, ваятель безымянный

Богини вечной красоты?

И ты, харитою венчанный,

Ты, вдохновенный Рафаэль?

Забудь еврейку молодую,

Младенца-бога колыбель,

Постигни прелесть неземную,

Постигни радость в небесах,

Пиши Марию нам другую,

С другим младенцем на руках.

. . . . . . . . . .

В. С. Филимонову*

При получении поэмы его «Дурацкий колпак»

Вам музы, милые старушки,

Колпак связали в добрый час,

И, прицепив к нему гремушки,

Сам Феб надел его на вас.

Хотелось в том же мне уборе

Пред вами нынче щегольнуть

И в откровенном разговоре1,

Как вы, на многое взглянуть;

Но старый мой колпак изношен.

Хоть и любил его поэт;

Он поневоле мной заброшен:

Не в моде нынче красный цвет.

Итак, в знак мирного привета,

Снимая шляпу, бью челом,

Узнав философа-поэта

Под осторожным колпаком.

То Dawe ESQr*

То Dawe ESQr[2]

Зачем твой дивный карандаш

Рисует мой арапский профиль?

Хоть ты векам его предашь,

Его освищет Мефистофель.

Рисуй Олениной1 черты.

В жару сердечных вдохновений

Лишь юности и красоты

Поклонником быть должен гений.

Воспоминание*

Когда для смертного умолкнет шумный день

  И на немые стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи тень

  И сон, дневных трудов награда,

В то время для меня влачатся в тишине

  Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

  Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

  Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

  Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

  Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

  Но строк печальных не смываю.

Ты и вы*

Пустое вы сердечным ты

Она обмолвясь заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

Пред ней задумчиво стою;

Свести очей