Том 3. Стихотворения 1827-1836 - Александр Сергеевич Пушкин

мрачный и мятежный,

Над адской бездною летал.

Дух отрицанья, дух сомненья

На духа чистого взирал

И жар невольный умиленья

Впервые смутно познавал.

«Прости, – он рек, – тебя я видел,

И ты недаром мне сиял:

Не всё я в небе ненавидел,

Не всё я в мире презирал».

«Какая ночь! Мороз трескучий…»*

 Какая ночь! Мороз трескучий,

На небе ни единой тучи;

Как шитый полог, синий свод

Пестреет частыми звездами.

В домах всё темно. У ворот

Затворы с тяжкими замками.

Везде покоится народ:

Утих и шум, и крик торговый,

Лишь только лает страж дворовый

Да цепью звонкою гремит.

 И вся Москва покойно спит,

Забыв волнение боязни.

А площадь в сумраке ночном

Стоит, полна вчерашней казни,

Мучений свежий след кругом:

Где труп, разрубленный с размаха,

Где столп, где вилы; там котлы,

Остывшей полные смолы;

Здесь опрокинутая плаха;

Торчат железные зубцы,

С костями груды пепла тлеют,

На кольях, скорчась, мертвецы

Оцепенелые чернеют…

Недавно кровь со всех сторон

Струею тощей снег багрила,

И подымался томный стон,

Но смерть уже, как поздний сон,

Свою добычу захватила.

Кто там? Чей конь во весь опор

По грозной площади несется?

Чей свист, чей громкий разговор

Во мраке ночи раздается?

Кто сей? – Кромешник удалой.

Спешит, летит он на свиданье,

В его груди кипит желанье,

Он говорит: «Мой конь лихой,

Мой верный конь! лети стрелой!

Скорей, скорей!..» Но конь ретивый

Вдруг размахнул плетеной гривой

И стал. Во мгле между столпов

На перекладине дубовой

Качался труп. Ездок суровый

Под ним промчаться был готов,

Но борзый конь под плетью бьется,

Храпит, и фыркает, и рвется

Назад. «Куда? мой конь лихой!

Чего боишься? Что с тобой?

Не мы ли здесь вчера скакали,

Не мы ли яростно топтали,

Усердной местию горя,

Лихих изменников царя?

Не их ли кровию омыты

Твои булатные копыты!

Теперь ужель их не узнал?

Мой борзый конь, мой конь удалый,

Несись, лети!..» И конь усталый

В столбы под трупом проскакал.

. . . . . . . . . .

Кипренскому*

Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, –

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит:

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид.

Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной*

Земли достигнув наконец,

От бурь спасенный провиденьем,

Святой владычице пловец

Свой дар несет с благоговеньем.

Так посвящаю с умиленьем

Простой, увядший мой венец

Тебе, высокое светило

В эфирной тишине небес,

Тебе, сияющей так мило

Для наших набожных очес.

Поэт*

 Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

 Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

«Близ мест, где царствует Венеция златая…»*

Близ мест, где царствует Венеция златая,

Один, ночной гребец, гондолой управляя,

При свете Веспера1 по взморию плывет,

Ринальда, Годфреда, Эрминию2 поет.

Он любит песнь свою, поет он для забавы,

Без дальных умыслов; не ведает ни славы,

Ни страха, ни надежд, и, тихой музы полн,

Умеет услаждать свой путь над бездной волн.

На море жизненном, где бури так жестоко

Преследуют во мгле мой парус одинокий,

Как он, без отзыва утешно я пою

И тайные стихи обдумывать люблю.

Из Alfieri*

Сомненье, страх, порочную надежду

Уже в груди не в силах я хранить;

Неверная супруга я Филиппу,

И сына я его любить дерзаю!..

Но как же зреть его и не любить?

Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный,

Высокий ум, с наружностью прекрасной

Прекрасная душа… Зачем природа

И небеса таким тебя создали?..

Что говорю? Ах! так ли я успею

Из глубины сердечной милый образ

Искоренить? – О, если пламень мой

Подозревать он станет! Перед ним

Всегда печальна я; но избегаю

Я встречи с ним; он знает, что веселье

В Испании запрещено. Кто может

В душе моей читать? Ах, и самой

Не можно мне. И он, как и другие,

Обманется и станет, как других,

Он убегать меня… Увы мне, бедной!

Другого нет мне в горе утешенья,

Окроме слез, и слезы – преступленье.

Иду к себе: там буду на свободе…

Что вижу? Карл! – Уйдем, мне изменить

И речь и взор – всё может: ах, уйдем.

Послание Дельвигу*

 Прими сей череп, Дельвиг: он

Принадлежит тебе по праву.

Тебе поведаю, барон,

Его готическую