Цена удачи - Элисон Винн Скотч

– Я поговорила с твоей начальницей, – заявила мама, когда объятия отца наконец разжались. – Она сказала, будет лучше, если ты поработаешь на дому – или, еще лучше, вообще не будешь работать – несколько недель или даже месяцев.

– Что? Кто дал тебе право так поступать? Выборы на носу, я не собираюсь брать никаких отгулов. – Я направилась в спальню, чтобы одеться.

– Натали, это не обсуждается, – сказала она мне в спину.

Я натянула толстовку и спортивные брюки, вышла из спальни с полотенцем на голове.

– Не могу поверить, что ты так поступила!

Будто мне снова было шестнадцать, мама позвонила моему тренеру по плаванию и сказала – мне придется покинуть команду, чтобы я могла сосредоточиться на подготовке к экзаменам. Не то чтобы я так уж любила плавание, и, честно говоря, не то чтобы я не считала нужным сосредоточиться на подготовке к экзаменам (в конце концов, никто с низкими результатами не становился президентом; во всяком случае, тогда я думала именно так), но это было так типично: она решала за меня, хочу я плавать или нет.

Мама невозмутимо посмотрела мне в глаза.

– И сенатор, и я говорили с доктором Чином. Все решено, поэтому не кричи на меня, не трать силы. Нужно беречь то, что осталось.

– Почему ты вечно вмешиваешься? – Сорвав с головы полотенце, я бросила его на диван. – Просто черт знает что! Это моя жизнь. Я сама знаю, как мне лучше, и остаться в стороне от работы – точно не для меня!

Мама подошла ко мне и поцеловала в щеку.

– Если честно, милая, вряд ли ты знаешь, как тебе лучше.

Потом она взяла папу за руку, и они вышли, оставив меня дрожать от сырости волос и от последствий химиотерапии. Месяц спустя, когда мне совершенно нечем было заняться, кроме как развивать свои навыки в «Цене удачи», я с абсолютной ясностью понимала – мама совсем меня не знает, и тем более не знает, как лучше для меня.

Когда золотистые стеклянные двери лифта открылись, первое, на что я обратила внимание, – не жужжание младших помощников в своих ячейках, не на пульсацию непрестанно звонящих телефонов. Нет. На отвратительный, тошнотворный запах гнили. Глотнув побольше воздуха и стараясь дышать ртом, я пробиралась сквозь лабиринт перегородок в кабинет сенатора на другом конце этажа. Когда мы только сюда въехали, Дуприс попыталась сделать офис роскошным – я убедила ее, что нет ничего нелегального в том, чтобы потратить дополнительные доходы компании на ремонт, – но, как она ни старалась, он все равно оставался унылым, безжизненным местом… не считая возни безусловно живых тел. Солидные белые ячейки напоминали муравейник; серовато-голубоватое ковровое покрытие закрывало линолеум; флюоресцентные лампочки свисали с потолка, высвечивая наши извечные темно-красные круги под глазами.

Блэр смеялась в телефон, когда я подошла к ее столу. Заправив за уши пряди светлых волос, она прижала палец к губам и прошептала мне: одну секундочку!

– Я тоже тебя люблю, – сказала она по телефону, а потом, глядя на меня и сияя улыбкой: – Извини.

Явно новый бойфренд. Двадцатидвухлетняя Блэр, только что из Джорджтаунского университета, была еще достаточно наивна, чтобы попасть в лапы юной манхэттенской любви, которой неизбежно предстояло разбиться о твердую землю, когда возлюбленный перепьет и окажется в объятиях другой двадцатидвухлетней в подвальном баре, где пульсирует музыка и слишком много свечей, чтобы соответствовать нормам противопожарной безопасности.

– Я просила его не звонить мне на работу, но ты же понимаешь… – Она помахала наманикюренной лапкой.

– Здесь, мать твою, воняет! Что за хрень? – спросила я в лоб, не обращая внимания на ее романтический настрой.

– О боже, прости. Да, да, я знаю. – Она побледнела. – Это… три дня назад прорвало трубу, и это… вода, кажется, затекла под ковер. Кажется, он… это… заплесневел. Уборщики будут сегодня после работы.

– Ладно. – Я вздохнула и посмотрела на дверь кабинета Дуприс. – Можно войти?

Блэр закусила губу.

– Дуприс только что ушла… – Спрыгнув со стула, она споткнулась о ножку и продолжала уже на октаву выше: – Натали, мне так жаль! Я пыталась сказать ей, что ты сейчас приедешь, но она сказала, что не может ждать, и я пыталась ее задержать, но…

Я распахнула дверь и захлопнула ее за собой, не дав Блэр закончить речь. Кабинет Дуприс совершенно не гармонировал с теми норками, в которых трудились мы, плебеи. Богатые темно-зеленые шторы обрамляли панорамные окна, роскошный кремовый ковер приятно ощущался под ногами. Стол из эбенового дерева она получила в подарок от индийского посла, утверждавшего, что это творение его сына, поэтому Дуприс не смогла отказаться от презента, который можно было бы рассматривать и как взятку. И конечно, в кабинете сенатора не было флюоресцентных лампочек, высвечивающих последствия вчерашнего ночного бдения. Только медные светильники, расставленные тут и там. Если бы вы не знали, что находитесь в кабинете одной из самых влиятельных женщин Хилла, вы подумали бы, что случайно забрели на страницу каталога «Итан Аллен».

Сев на ее стул, обитый шоколадной кожей, я вывела золотой ручкой, лежавшей на столе справа:

Сенатор Дуприс,

Жаль, что нам не удалось встретиться. Я знаю, Вы не проверяете почту, поэтому оставляю вам записку. Я настаиваю, чтобы Вы пересмотрели свое мнение относительно референдума по поводу контроля рождаемости. Мы сможем избежать неприятностей с контингентом Миссисипи – у меня есть несколько тактик, а также информация, которая позволит их утихомирить.

Пожалуйста, примите к сведению.

Натали.

P.S. Спасибо за орхидеи, которые Вы прислали на прошлой неделе. Они чудесны и прекрасно себя чувствуют у меня в гостиной.

– Господи, Блэр, – сказала я, выйдя из кабинета Дуприс. – Как ты можешь работать в такой вони?

– К ней привыкаешь. Честно говоря, я вообще ничего не чувствую. – Она порылась в кошельке. – Хочешь жвачку?

– Нет, спасибо. – Я вывернула шею, стараясь заглянуть в ячейки. – Где Кайл? Ты передала ему мои слова?

Она сунула жвачку в рот и залилась свекольным румянцем.

– Это… я отправила твой имейл ему на смартфон, но его не было все утро, и он мне не ответил. Я не знала, что делать.

Я вдохнула и выдохнула, как учила Дженис. Но дыхательные упражнения, похоже, совсем не помогали. Поэтому, повторив их три раза, я положила руку ей на стол и смотрела ей в глаза, пока она не вжалась в стул настолько, насколько это возможно сделать, не слившись с ним в единое целое.

Я открыла было рот, чтобы подвергнуть ее жесткой критике за невыполненную работу, но внезапно почувствовала усталость. Усталость, от которой ломило кости. Усталость, от которой хотелось забраться под стол. Я отвела взгляд от Блэр и, больной рукой пытаясь массировать виски, прижалась спиной к ее столу.

– Натали, с тобой все в порядке? – робко спросила Блэр, склонив голову набок и состроив обеспокоенное лицо.

Я выдохнула и выпрямилась, одернула пиджак, убедилась, что он не помялся.

– Все хорошо, Блэр, все хорошо. – С этими словами я повернулась и пошла в лифту, пока кто-нибудь не заметил, что мне совсем нехорошо.

Цикл второй

Октябрь

Глава четвертая

Мне снова приснился этот сон. Тот же самый, что я видела в первую неделю первого цикла. Я была в безлюдном парке развлечений, смеркалось, и, когда я выглянула из машинки наверху американской горки, я увидела, что внизу собрались клоуны. Тысячи клоунов. Ярко-красные парики качались взад и вперед, дурацкие тяжелые ботинки шлепали по тротуару. Сидя в машинке в самом конце цепочки, я почувствовала, как она резко рванула вперед, и вот я уже летела так быстро, что слезы сами собой навернулись на глаза. Проезжая крутой спуск, машинка замедлила ход, и внезапно (как бывает только в снах) меня со всех сторон сдавила толпа клоунов. Я бы даже сказала, они наводнили все вокруг. Спрессованные вокруг меня, как сельди в бочке, они приторно пахли сахарной ватой. Я пыталась расстегнуть ремень безопасности и выпрыгнуть из машинки, освободиться, пока моя клаустрофобия не дала о себе знать, но американские горки не желали меня выпускать. Мы добрались до вершины подъема, и я почувствовала ее – панику, которая наступает перед тем, как входишь в мертвую петлю; думаю, нечто подобное испытывают пилоты, когда самолет резко снижается.

– Пожалуйста, – закричала я клоунам внизу, – пожалуйста, дерните за рычаг и остановите!

Но все, что я слышала в ответ – карусельную музыку, улюлюканье на заднем фоне, мой голос, пытающийся прорваться сквозь этот шум и эхом отлетающий обратно. К тому же останавливать было уже слишком поздно. Мы проехали изгиб подъема, и сила притяжения тянула нас вниз. Я попыталась ухватиться за клоуна, прижатого к моему правому боку, но мои пальцы прошли сквозь него, словно он был привидением и ничего не весил. Машина летела, и я летела вместе с ней. Мы неслись все быстрее, быстрее и быстрее, пока не сорвались с карусели и не проехались по мощеным тротуарам, оставляя за собой дымный шлейф. Мы приземлились на песчаный бугорок раскатанного пляжа посреди парка, и, хотя я должна была почувствовать облегчение, паника лишь нарастала. Потому что песок тут же обвился вокруг моих ног, как щупальца, и неведомая сила начала засасывать меня вниз, все глубже и глубже, пока я не оказалась по бедра в песке. Я неистово молотила руками по темно-красным клоунским парикам, огромным пуговицам и удушливо пахнущей сахарной вате, но, как я ни старалась, мне не удавалось обрести почву под ногами. Я не могла остановить эту силу. Когда я уже готова была сдаться и смириться с судьбой, ко мне протянулась рука и вытащила меня. Я пыталась разглядеть, кто же меня спас, но увидела только тень без лица, а потом ушла и она.