Привет, Джули! - Вэнделин Ван Драанен

Я не очень-то поняла, что он имел в виду, но мне захотелось с ним поспорить. Разве может он понять мои чувства к Брайсу? Он ведь его совсем не знает!

Но место было не подходящим. В конце концов, мы были не в лесу, а на нашем заднем дворе.

Мы немного помолчали, потом папа поцеловал меня в лоб и сказал:

— Правильный свет — это главное, Джулианна.

Правильный свет? О чем он говорит? Попросить разъяснений я не решилась. Я побоялась, что раз ничего не поняла, он решит, что я еще слишком мала. Почему-то мне казалось, что я и так должна была все понять.

Потом папа говорил не о чем-то конкретном, а о своих идеях. И чем взрослее я становилась, тем более философскими становились наши беседы. Не знаю, стала ли философия со временем больше его занимать, или просто он думал, что я уже вполне в состоянии понимать такие вещи.

Большая часть того, о чем папа говорил, просто пролетала мимо меня, но бывало и такое, что я вдруг как бы просыпалась и абсолютно точно улавливала его мысли.

— Картина — гораздо большее, чем просто сумма своих составляющих, — говорил мне папа, а потом принимался объяснять, что корова — это просто корова, луг — это просто трава и цветы, пробивающееся сквозь ветви деревьев солнце — это просто пучок света, но стоит сложить все вместе, получается волшебство.

Я понимала, о чем он говорит, но никогда этого не чувствовала, пока впервые не влезла на платан.

Казалось, это дерево росло на холме целую вечность. Это был большой пустырь, и летом там можно было отлично скрываться от жары, а весной в ветках дерева гнездились птицы. А еще платан заменял нам горку. Его ствол был так закручен по спирали, что по нему можно было отлично скатываться. Мама говорила мне, что это дерево когда-то было очень сильно повреждено бурей, но оно выжило, и сейчас, сотню лет спустя, оно по-прежнему здесь, самое большое дерево, какое она видела за всю свою казнь. «Памятник выносливости», так она его наливала.

Я всегда играла на дереве, но ни разу высоко не выбиралась. Впервые это случилось, когда я училась в пятом классе, тогда мне пришлось спасать воздушного змея, застрявшего в верхних ветках. Сначала я увидела, как змей парит в воздухе, а потом он вдруг исчез где-то в районе холма платана.

Я и сама запускала змеев и знала — иногда они теряются навсегда, а иногда просто дожидаются где-то поблизости, пока ты спасешь их. У меня случалось и так, и этак. И если змея можно спасти, это стоит сделать.

С этим змеем мне повезло. В нем не было ничего особенного, просто классический ромб с голубыми и желтыми полосками. Но он летал так плавно и красиво, что мне захотелось его спасти.

Так что мы с Чэмпом побежали по Колльер-стрит, чтобы найти место, где упал змей, и вдруг Чэмп принялся лаять на платан. Я посмотрела вверх и тоже увидела змея, его голубые и желтые полоски сверкали в ветвях.

Лезть пришлось долго, но я была уверена — это того стоит. Чэмп присматривал за мной снизу, подстегивая своим лаем, и вскоре я уже была так высоко, как еще ни разу не забиралась. Но змей все еще был очень далеко.

Глянув вниз, я заметила подошедшего Брайса.

И по тому, как он смотрел вверх, я сразу же поняла, — это был его змей.

Какая удача, какая удача, что появился этот змей!

Ты сможешь туда забраться? — крикнул мне Брайс.

— Конечно! — ответила я.

И продолжала лезть.

Ветки были толстые, и их было так много, что влезть на самый верх не составило никакого труда. И чем выше я забиралась, тем больше зачаровывал меня открывающийся вид. Я в жизни не видела ничего подобного! Как будто я летела на самолете над крышами, над всеми остальными деревьями. Над всем миром!

А потом я посмотрела вниз. На Брайса. И вдруг у меня закружилась голова и ослабли колени. Да я уже была в целом километре от земли!

Брайс прокричал:

— Ты точно сможешь?

Я задержала дыхание и постаралась успокоиться:

— Без проблем!

А потом заставила себя сосредоточиться на голубых и желтых полосках, смотреть только на них и лезть, лезть, лезть. Наконец я дотянулась до него, я схватила его, я держала змея в своих руках!

Но веревка так сильно запуталась в ветках, что я никак не могла освободить змея.

Брайс крикнул:

— Порви ее!

И мне каким-то чудом это удалось.

Змей был свободен, но мне необходима была передышка, прежде чем начать спуск. Поэтому вместо того чтобы посмотреть вниз, я покрепче схватилась за ветки и взглянула на открывающийся передо мной вид. Поверх домов.

Именно тогда страх высоты исчез и пришло удивительное чувство полета. Парения над землей, купания в облаках.

Вдруг я начала замечать, как чудесно пахнет воздух. Он пах... солнцем. Солнечным светом, травой, ананасами и дождем! Я не могла надышаться, снова и снова вдыхая аромат, чудеснее которого в мире ничего не было.

Брайс снова закричал:

— Ты застряла?

Его голос вернул меня на землю. Я начала аккуратно спускаться и увидела, как Брайс ходит кругами под деревом, чтобы проверить, все ли со мной в порядке.

Когда я оказалась на земле, дрожь от страха, как высоко я забралась, сменилась дрожью от того, что мы с Брайсом были одни.

Одни!

Мое сердце готово было выскочить из груди, когда я протягивала ему змея. Но еще до того, как Брайс забрал змея, Чэмп ткнулся мне сзади в ногу, и я ощутила его холодный мокрый нос на коже.

На коже?!

Я схватилась за ногу и только сейчас поняла, что все джинсы у меня сзади разорваны.

По тому, как нервно рассмеялся Брайс, я догадалась, что он это знает, и на этот раз пришел мой черед краснеть. Он забрал змея и убежал, а я осталась определять степень катастрофы.

Стыд из-за разорванных джинсов быстро прошел, а вот вид, открывшийся с платана, оставил во мне неизгладимые впечатления. Я не переставала думать об этом. Мне хотелось пережить это еще раз. Я хотела снова взобраться на дерево, увидеть, почувствовать. Еще раз.

Очень скоро я совсем перестала бояться высоты и нашла наверху местечко, ставшее моим. Я могла сидеть там часами, просто глядя на мир. Какие дивные были закаты! Иногда пурпурные и розовые, иногда ослепительно-оранжевые, а порой в облаках на горизонте пылало настоящее пламя.

Папины слова о том, что целое больше суммы своих частей, за один день переместились из моей головы в сердце. С моего дерева я видела не просто крыши, облака и ветер.

Это было волшебство.

И я стала гадать, отчего мне так хорошо? Как такое возможно? Почему я так переполнена счастьем и умиротворением? Как одно простое дерево может подарить такое чудо?

Я влезала на дерево при любом удобном случае. В средней школе я делала это почти каждый день, потому что автобус, отвозивший нас в школу, останавливался прямо перед платаном.

Сначала я просто проверяла, насколько высоко я смогу забраться прежде, чем подойдет автобус. Но вскоре я начала выходить из дома очень рано, влезать на свое место и наблюдать за восходом, порханием птиц и ребятами на автобусной остановке.

Я даже пыталась уговорить ждавших автобус ребят влезть на дерево вместе со мной, но они в один голос ответили, что не хотят испачкаться. Отказались от волшебства из страха испачкаться? Я их не понимала.

Маме я не рассказывала, что лазаю на дерево. Она бы обязательно испугалась и сказала, что это слишком опасно. Братья — это братья, им было наплевать.

Оставался только папа. Единственный человек, который мог понять. Но даже ему я боялась рассказать. Он бы рассказал маме, и мне бы запретили вообще подходить к дереву. Так что я молчала, продолжала взбираться на дерево и испытывать нечто вроде светлой грусти от того, что возвышаюсь над всем миром.

А несколько месяцев назад я заметила, что разговариваю с деревом. Это был настоящий разговор, только я и дерево. А когда я спускалась, мне хотелось плакать. Ну почему у меня нет настоящего друга, с кем можно было бы поговорить? Почему у меня нет лучшего друга, как у всех остальных? Да, в школе были ребята, с которыми я общалась, но близких друзей у меня не было. Никому не хотелось лазить на дерево. Вдыхать солнечный свет.

В тот вечер после ужина папа пошел рисовать. Холодным вечером в свете фонаря на крыльце он завершал работу над восходом солнца.

Я надела куртку и села рядом.

Через несколько минут папа спросил:

— Что у тебя на душе, милая?

Ни разу за все время, что я провела, наблюдая за его работой, папа не задавал мне этот вопрос. Я смотрела на него, не в силах говорить.

Папа нанес очередной оранжевый мазок и очень тихо сказал:

— Поговори со мной.

Я вздохнула так тяжело, что даже сама удивилась.

— Я понимаю, почему ты это делаешь, пап.

Он попытался пошутить.

— Может, ты и маме это объяснишь?

— Правда, пап. Я понимаю теперь, почему целое больше суммы своих частей.

Папа перестал смешивать краски.