Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Я полол георгины — «Золотой лидер», «Полярная красавица», «Реквием», — когда позвонил телефон. Непривычный к его звуку, нарушившему тишину моего маленького сада, я решил, что кто-то набрал неверный номер. Друзей у меня почти не было, хотя до ухода в отставку я тешил себя мыслью, что у меня масса знакомых. Даже клиенты двадцатилетней давности, знавшие меня еще клерком в том же отделении банка, затем кассиром и, наконец, управляющим, так и остались добрыми знакомыми, не больше. Редко бывает, чтобы управляющего выдвигали свои же сослуживцы, которыми, волей-неволей, ему придется руководить. В моем случае, однако, сыграли роль особые обстоятельства. Я почти год исполнял обязанности управляющего, так как мой предшественник на этом посту тяжело заболел. Среди моих клиентов был один очень влиятельный вкладчик, который проникся ко мне симпатией. Он грозился вынуть вклады, если меня не оставят на этой должности. Звали его сэр Альфред Кин. Он составил себе состояние на цементе, а тот факт, что мой отец был строителем, выявил общность наших интересов и сблизил нас. Обычно трижды в году он приглашал меня на обед и всегда советовался со мной в отношении своих денежных бумаг, хотя ни разу не воспользовался моими советами. Он говорил, что они помогают ему принять собственное решение. У него была незамужняя дочь Барбара, которая занималась плетением кружев, скорее всего, для церковных благотворительных базаров. Со мной она была неизменно мила и любезна, и матушка считала, что мне бы следовало уделить ей должное внимание, поскольку она безусловно унаследует деньги сэра Альфреда. Мотив, выдвигаемый матушкой, казался мне непорядочным, да и вообще, надо сказать, я мало интересовался женщинами. Банк целиком поглощал мою жизнь, как сейчас поглощали георгины.
К несчастью, сэр Альфред скончался незадолго до моего ухода на пенсию, а мисс Кин переехала жить в Южную Африку. Естественно, что я принимал самое горячее участие во всех ее непростых хлопотах, связанных с переводом на нее вкладов и бумаг: я запрашивал Английский банк, когда требовалось добиться нужного разрешения, и напоминал о том, что до сих пор не получил ответа на письмо от 9 числа сего месяца. В последний свой вечер в Англии, перед тем как отправиться в Саутгемптон, где она должна была сесть на пароход, мисс Кин пригласила меня на обед. Это был грустный обед без сэра Альфреда, человека живого и веселого, который безудержно хохотал над собственными остротами. Мисс Кин попросила меня позаботиться о вине, и я выбрал «амонтильядо», а к обеду «шамбертен» — любимое вино сэра Альфреда. У них был большой особняк, типичный для Саутвуда, с кустами рододендронов вокруг дома. В тот вечер кусты были мокрые, и с них капало от мелкого, зарядившего надолго ноябрьского дождя. Над обеденным столом, как раз над тем местом, где всегда сидел сэр Альфред, висела картина кисти Вандервельде, изображающая рыбачью лодку в шторм, и я выразил надежду, что морское путешествие мисс Кин окажется не столь бурным.
— Я продала дом целиком, как есть, со всей мебелью, и буду жить у моих дальних родственников, — сказала мисс Кин.
— Вы хорошо их знаете?
— Ни разу не видела. Родство очень далекое. Мы иногда обменивались письмами. Марки на конвертах у них как заграничные. Без королевы.
— Зато у вас будет много солнца, — сказал я.
— А вам приходилось бывать в Южной Африке?
— Нет, я редко выезжал за пределы Англии. Однажды в юности я поехал в Испанию со школьным приятелем, но мой желудок не вынес моллюсков, а может, дело было в оливковом масле.
— Мой отец был натурой очень властной. У меня никогда не было друзей, я хочу сказать, за исключением вас, мистер Пуллинг.
Мне до сих пор удивительно — в тот вечер я был так близок к тому, чтобы сделать предложение, и, однако, что-то меня удержало. Интересы наши все же различались — плетение кружев и выращивание георгинов не имеют ничего общего, если только не считать и то, и другое занятием довольно одиноких людей. В то время слухи о готовящемся крупном слиянии банков уже дошли до меня. Отставка была неминуема, и я понимал, что дружеские связи, которые установились у меня с моими клиентами, долго не продлятся. А если б я отважился и сделал предложение, приняла бы его мисс Кин? Вполне возможно. По возрасту мы подходили друг другу: ей было около сорока, а я через пять лет готовился разменять шестой десяток, и, кроме того, я знал, что матушка одобрила бы мой поступок. Все могло сложиться совсем иначе, заговори я тогда. Я бы никогда не услышал историю о моем появлении на свет, так как со мной на похоронах была бы мисс Кин, а в ее присутствии тетушка не захотела бы рассказывать. И я бы никогда не пустился путешествовать с тетушкой. Я был бы от многого избавлен, но, как водится, многое бы и потерял.
Мисс Кин сказала:
— Я буду жить около Коффифонтейна [12].
— А где это?
— Я плохо себе представляю.
— Прислушайтесь! Льет как из ведра.
Мы поднялись и перешли в гостиную, где был накрыт столик для кофе. На стене висел венецианский пейзаж, копия Каналетто.
Все картины в доме были изображением чужих стран, и мисс Кин уезжала в Коффифонтейн. Я знал, мне никогда не выбраться так далеко, и, помню, мне захотелось, чтобы она осталась в Саутвуде.
— Путь туда, должно быть, не близкий, — сказал я.
— Если бы хоть что-нибудь держало меня здесь… Сколько вам кусков сахару? Один или два?
— Спасибо, я пью без сахара.
Была ли это попытка вызвать меня на откровенный разговор? Я потом не раз задавал себе этот вопрос. Я не любил ее, и она, очевидно, тоже не испытывала ко мне горячих чувств, но мы, возможно, и могли бы как-то устроить совместную жизнь. Через год я получил от нее весточку. Она писала: «Дорогой мистер Пуллинг, я все думаю, как там у вас в Саутвуде и идет ли там дождь. У нас тут зима, очень красивая и солнечная. У моих родственников здесь небольшая (!) ферма, десять тысяч акров, и им ничего не стоит проехать сотни миль, чтобы купить барана. Ко
